Тьма в глубине

Александр Оним

Тьма в глубине

Глава 1.

Море пахнет ржавчиной и солью. На пирсе ветер хлещет по щекам так, будто хочет содрать кожу, а я стою с рюкзаком, который давно промок, и смотрю, как на воду опускается стальная серая тень – наш траулер "Тихий прибой".

Я не моряк. Никогда им не был. Но оставаться на берегу больше невмоготу.

Работа на судне – не мечта, а убежище. Здесь есть только небо, волны, и восемь парней, которые не задают лишних вопросов.

– Ты новенький? – раздался хриплый голос позади.

Я оборачиваюсь. Высокий мужчина, сутулый, от куртки, сильно пахнет дизелем.

– Да.

– Капитан «Тихого прибоя», – сообщил он мне. Попросил звать себя просто – Иваныч.

– Залезай, – кивает он. – Скоро отплываем.

Я поднимаюсь по трапу и перехожу черту. На корме пахнет рыбой и маслом. Над головой – небо без солнца, и ворон на мачте. Кричит, когда я прохожу мимо. Плохой знак?

На судне мне отвели узкую койку в общей каюте. Рядом спит Мишка, механик лет сорока, с лицом, как у бульдога – лицо в шрамах, а руки в пятнах от ожогов. Он не особо разговорчив.

– Тебя как звать? – спросил он, когда я раскладывал вещи.

– Лёха.

– Угу. Не лезь в моторный отсек без меня. И в холодильник с рыбой – тоже.

– Хорошо.

– И не болтай с Жекой. У него… крыша едет. Иногда. Но руки золотые. Починит что угодно.

Внизу я чувствую слабую вибрацию – включаются дизеля. Судно оживает, как большое уставшее животное. Идём в северные воды, куда обычные рыбаки стараются не соваться – туда, где «от рыбы рвутся сети».

Нас девять. Кроме меня, Иваныча, Мишки и Жени есть ещё повар – старик с вечно дрожащими руками, его все так и звали – Старик. Еще несколько матросов – молчаливых, с пустыми глазами. Имен которых я не запомнил. Один – по прозвищу Краб – каждое утро делает зарядку прямо на палубе, босиком, в одном тельняшке. Кто-то смеётся над ним, но тихо, за спиной.

Первые дни, путь проходит в тумане. Я работаю на палубе – драю палубу, помогаю с сетями, таскаю ящики. Никто не говорит о погоде. Никто не говорит вообще ничего лишнего. Кажется, будто все здесь просто ждут – когда рейс закончится, когда вернутся домой, когда море отпустит.

Иногда мы молчим по несколько часов. Тогда слышен только ветер, гул двигателей и скрежет металла, когда сеть поднимается с глубины.

На пятый день начался дождь, и не прекращался. Палуба стала скользкой, трюм – влажным и вонял гнилью. Мишка пошёл чинить генератор и вернулся злой, с окровавленным пальцем.

– Что случилось?

– Да шестерёнка, мать её… – отмахнулся он, и ни с того ни с сего стал рассказывать – Приснилось мне вчера – будто мы уже мёртвые все. Сидим в каюте, улыбаемся, и глаз у нас нет. Ни у кого. Просыпаюсь – а в трюме что-то шуршит.

Он нервно усмехнулся. Достал из кармана фляжку, выпил из нее и лег спать. Я лёг тоже, но не уснул.

Мне начинает казаться, что сны здесь – это не сны. Иногда среди ночи я слышу, как кто-то ходит по коридору. Медленно, тяжело. Я открываю глаза – темнота. И шум прекращается. Как будто тот, кто ходит, узнал, что я проснулся.

Вчера я видел, как Женя стоял у окна кают-компании и смотрел в темноту. Просто стоял. Не шевелился. Я прошёл мимо, окликнул его. Он не ответил. Чуть позже, когда я заглянул туда – там никого не было.

Иногда мне кажется, что я что-то слышу под нами. Не вода. Что-то… другое. Как будто внутри корпуса кто-то шепчет. Или скребётся.

Но я молчу. Потому что лучше не знать ответы, которых не ищешь.

Когда мы пересекли линию шельфа, Иваныч сказал:

– Дальше – нейтральные воды. Связи не будет. Спутники здесь не ловят. Если что – только аварийный радиобуй. Но не трогайте его без моей команды.

– Почему? – спросил кто-то.

– Потому что! Много будешь знать – мало будешь спать.

Все замолчали. Старик заворчал. Женя хмыкнул, будто в этом был смысл, и ушёл к себе в каюту.

В ту ночь я впервые почувствовал, что нахожусь не просто вдали от берега. Я почувствовал, будто мир, к которому я привык, остался по ту сторону горизонта. А здесь – другое. Настоящее. Старое. Глубокое.

Я заснул под гул машин и плеск волн. Последнее, что помню – как кто-то прошёл мимо моей койки. Я не открыл глаза. Слишком устал.

Я проснулся не то от звона не то от щелчка. Не громкого – металлического, как будто кто-то уронил крючок или зацепил цепь.

Было темно. Лишь слабое дрожание света от сигнального фонаря за окном делало силуэты в каюте похожими на декорации к дешёвому фильму ужасов.

Повернулся – Мишка спал. Ровное дыхание, плечо, торчащее из-под одеяла.

Но что-то не так.

Тишина.

На судне всегда есть звуки – гул мотора, поскрипывание корпуса, шаги наверху. А сейчас – ничего. Ни вибрации, ни плеска, ни разговоров.

Я сел на койке и подождал. Минуту. Две.

В ушах звенело от тишины, как будто кто-то выключил звук реальности.

Я встал, осторожно ступая босыми ногами по прохладному полу.

Вышел из каюты в коридор. Там пахло железом и сыростью. Свет над головой мерцал.

– Миш? – тихо позвал я, обернувшись.

Ответа не последовало.

Зашел в рубку – там пусто. Штурвал стоит ровно. Автопилот отключён. Навигационный экран – погас. Радиостанция мигает красным, будто просит внимания.

Я нажал на кнопку:

– Прибой, приём. Это Алексей. Есть кто на борту? Приём.

Шипение. Тишина.

Выхожу на палубу – ветер ударяет в лицо, глаза слезятся.

Палуба пуста. Сети не убраны, один из ящиков с рыбой перевёрнут.

Я обхожу судно кругом. Заглядываю в кают-компанию – свет включён, на столе недоеденный ужин. Одна кружка ещё тёплая.

– Есть кто?! – выкрикиваю я в пространство.

Только эхо. Только плеск.

Я поднимаюсь в капитанскую каюту. Там беспорядок – будто кто-то искал что-то в спешке. Бумаги разбросаны, ящики выдвинуты.

На стене – старое фото: Иваныч с экипажем. Улыбаются. У всех глаза прищурены от солнца. Я щёлкаю пальцем по стеклу. Оно трескается в углу.

Что-то в животе сжимается. Не от страха. От… предчувствия.

Я спускаюсь в трюм. В коридоре – свежая царапина на стене, как будто кто-то провёл гвоздём. У рыболовного холодильника вижу клочок ткани – синий, как куртка одного из матросов. На полу – пятно. Тёмное. Свежее.

Я наклоняюсь. Кровь.

Она настоящая. Не иллюзия, не галлюцинация. Настоящая.

Я бегу обратно к каютам. Толкаю дверь – Мишка лежит на койке, спиной ко мне, так же как когда я выходил. Не шевелится.

– Миш… – шепчу я. Подхожу. Касаюсь плеча.

Холодный.

Он не дышит.

Я поворачиваю его. Лицо серое, губы приоткрыты, стеклянные глаза.

Но нет крови. Никаких ран. Как будто он просто… взял и умер.

– Нет, нет, нет, – я отступаю, врезаюсь в шкаф, сажусь на пол. Дыхание сбилось. Ком в горле.

Я не знаю, что происходит. Люди исчезли. Один – мёртв. Судно не отвечает.

Я вспоминаю слова Мишки:

«Будто мы уже мёртвые все».

Я забираюсь на мостик, пытаюсь снова связаться с кем-нибудь. Ни ответа, ни сигнала.

На экране радара – только мы. Ближайшие объекты вне зоны.

На север – пустота. На юг – шторм. Назад – далеко.

Я один.

Я повторяю это вслух:

– Я… один.

И не верю себе. Потому что всё ещё чувствую, как кто-то смотрит на меня со спины, прямо в затылок.

Вечером я сижу в кают-компании. Закрыл двери, включил свет. На столе – консервы, вода. В кармане – нож.

Пишу в блокноте:

«17 ноября. Судно дрейфует. Экипаж исчез. Мишка мёртв. Остальные… не знаю. Не нашёл.

Не уверен, один ли я.

Чувствую… чужое присутствие.

Стараюсь не паниковать.

Может, отравление. Галлюцинации.

Но кровь настоящая.

Морская радиостанция не работает.

Придётся ждать рассвета.

Если доживу».

Я читаю написанное – и не узнаю свой почерк.

Рука дрожит. Внутри всё оборвано.

За дверью – шорох. Кто-то или что-то проходит мимо.

Я вжимаюсь в стену, зажимаю рот рукой. Свет моргает.

Потом тишина. Только сердце стучит – громче, чем двигатель, которого больше не слышно.

На следующий день я снова иду на поиски.

Спускаюсь в машинное отделение – там пахнет мазутом и гнилью.

Открываю отсек – и отхожу назад.

В темноте, под трубами – тело. Женька. Сломанная шея. Руки вывернуты. Глаза – открыты, смотрят в пустоту.

На стене, рядом с ним, жирной чёрной краской выведено слово:

"Я ИДУ ЗА ТОБОЙ".

Кто «идет»?

Я не понимаю. Но теперь знаю точно: что бы здесь ни происходило – это только начало.

Я сижу в рубке, рядом – включённый, но мёртвый радар, в руке – кружка с холодным кофе. Глаза жжёт. Я не спал больше суток.

Судно словно застывает в воде. Ни шторма, ни ветра, ни даже чаек.

Пространство вокруг глохнет, будто море решило замереть, затаив дыхание, чтобы не мешать происходящему на борту.

Я записал уже трижды одно и то же:

«Миша мёртв. Женя мёртв. Остальные – исчезли.

Кто идет за мной? Почему я остался один?»

Перечитываю – и не верю. Кажется, это не я писал. Слова чужие. Как будто кто-то другой взял мою руку и водил ею по бумаге.

Ночью – снова шаги. Я лежу под одеялом, с ножом в руке, и слышу, как кто-то бродит по палубе. Не бегает, нет. Именно бродит – медленно, размеренно, словно зная, что торопиться некуда.

Иногда скрипит дверь, где-то хлопает люк. Один раз – смех. Очень тихий. Но злорадный. Я выбегаю – никого.

Утром нахожу в каюте повара его фартук. На нём – кровь. Много.

Самого Старика нет. Вся комната забрызгана кровью, словно кого-то взорвало изнутри.

Я хватаюсь за стену, чтобы не упасть. Дыхание сбивается. Становится жарко, будто воздух раскалился.

Я запираюсь в машинном отсеке. Подпираю двери.

Достаю личный дневник. Пишу:

«Если ты это читаешь – знай. Что-то пробралось на борт. Оно притворяется людьми. Оно смотрит. Оно ждёт.Я не сошёл с ума. Или – если сошёл, то только потому, что реальность сошла с ума первой».

Почерк неровный. Почти неразборчивый. Я записываю даты, описываю тела, пытаюсь восстановить порядок происходящих событий. Но всё расплывается.

Я не могу вспомнить, что делал между вечерами. День словно растворяется.

Сегодня я слышал, как капитан говорил со мной через закрытую дверь.

Глухо, будто из-под воды. Говорил:

– Всё уже случилось, Лёш. Ты просто не понял. Я не открыл. Когда решился – за дверью никого не было. На полу – влажные следы ботинок.

Позже, ближе к вечеру, я увидел одного из матросов.

Он стоял у кормы, смотрел на горизонт.

Я выскочил – закричал:

– Эй! Стой! Ты живой?!

Он не повернулся. Я подбежал. И понял – это не человек. Это чучело. Из одежды, пластика и частей человеческих тел.

Я отшатнулся. Потерял равновесие. Чуть не упал за борт. Слышал, как кто-то смеётся над ухом. Обернулся – никого.