Плащ из шкуры бизона

– Теперь, я вижу, ты бодр, – с удовлетворением сказал мучитель.

Я не оказался достаточно смелым, чтобы отразить первое преступление огородника с топором. Трусость продает мою душу в рабство.

Я стыдился, что не испытал достаточно ненависти, прощаясь с имиджем зеленоволосого хоррор-панка. Методы старика были изощренней текста песен любимых мною Misfits. Месть. Месть. Месть. Будет готовиться депеша родителям. Я старательно вырисовывал букву за буквой, обводил их дважды жирной пастой в надежде, что слова нальются всеми терзаниями и родители распознают в эпистолярных страданиях собственную непростительную ошибку. «Мама и папа, – излагал я, сидя на широком окне своей комнаты и в то же время на единственном клочке свободы, – когда вы звоните, я говорю вам ложь. Я слышу мамин вздох, и он странным образом останавливает во мне порыв к побегу. Блуждающая тень Винсенто контролирует каждую секунду. Не дай Бог я проговорю лишнее сентаво… Нет. Это надо остановить. Пока письмо идет, я продержусь, но как получите – забирайте меня без очереди… А сейчас извините, кто-то шумит». Писать о шуме не планировалось, просто мысли шли рекой.

Письмо я спрятал под матрас с последующими планами внести туда новый донос, а затем пошел на звук справа по стене – шумы шли с пристройки. Должно быть, ветер колышет шкуру бизона. В надежде успокоить разум я убедил себя, что в доме Пересов привидений и духов нет. Ради успокоения и безопасности, на всякий случай, мною было произнесено: «Не подумайте, духи, я вас уважаю и не против поболтать! Но не могли бы вы на время моего пребывания в доме убраться в лес!»

* * *

Прошло еще шесть дней. Я стал опасаться, захотят ли местные принять дружбу. Чем больше затягивал, тем основательней укоренялось во мне отчуждение. Обособленное поведение дядюшки и его внутренняя сытость обществом передавали настроение. Обеспокоенный черствостью его характера, теперь я и сам черствел. Но, постойте-ка, сколько я здесь? Вечность. Без телевизора, без баскетбола. Без Эрнесто… Эрнесто, товарищ и сосед, как ты там? На что тратишь время, отведенное для наших прогулок вдоль канализационного пути? Эрнесто – осьминог. Морской спрут. Не в смысле, что у него щупальца и голова с ядерный гриб, а в смысле, что мальчик очень любит этих нелепых морских животных. Пусть паренек-естествовед не играл в слепого петуха, в тимбомбу и в удар лодки, зато он был рядом и рассказывал разные факты об осьминогах.

Неизвестно, сколько вечеров еще я бы подглядывал за жизнью деревенских из окна, если бы однажды вопрос социализации не разрешился сам собой.

Дядя и я пошли в супермаркет «Продуктос» – самый крупный супермаркет в округе через дорогу. Грязный местечковый магазин, где никогда нет никаких детских товаров из рекламы (разве что кока-кола). Со входа соскальзывают мокрые дверные ручки, подошва сандалий от газировки липнет к полу, а на прилавках то пусто, то густо. В отделе молочки пара помятых банок с йогуртом и молоком; на кафеле две кучи: одна с сахаром, другая с картофелем, и обе высотой со стеллаж с хлопьями, до которых я никогда не могу дотянуться без посторонней помощи. Два подсобных рабочих спрятались на стыке двух рядов, под елочкой из вздутых упаковок кукурузы. Сотрудники выясняли, какой бес заставил управляющего заказать еще и десять упаковок рафинада. Кассиры ленивые, но всегда готовы отдать радость улыбкой и шуткой. Наиболее выразительна любовь к детям. Одна старушка каждому мальчишке и девчонке говорит: «Держи, мой свет. Да, мой ангел. Вот чек, моя любовь!» В остальном… почти всегда несвежий хлеб, неизменно свеж лишь выпуск утренней газеты, что уже неплохо. Газеты располагались в самом последнем зале – между стеллажом бытовой химии и непопулярным товаром: шампунями для детей и книгами. В магазине было мало людей, и лишь одна моложавая синьора скандалила. Кассиры, успокаивая, называли ее Розой.

– Ваши овощи, – вопила она, – захлебываются в собственной пене гнилья!

Однако примечательным для меня был странный мужчина с суженными чертами лица. Он ожидал пустые коробки от складского служащего. Пока служащий складывал картон, остролицый листал послюнявленным пальцем газету со стеллажа, но не читал, глазел куда-то в сторону. Остальные посетители хватали чтиво и относили свежий выпуск на кассу. Эль патрон (так однажды назвал дона Педрито) последовал примеру покупателей. Мы покинули магазин с несколькими килограммами мяса, пакетом соли, двумя коробками спичек и свежим номером газеты. На улице было несколько жарко. Синьор озадачил меня потоком наказаний о географии, об особо важных культурных и муниципальных местах, которые мне посещать не следует:

– Имей в виду и усвой, – прямо у дороги, едва оглядевшись по сторонам, Винсенто начал серьезный разговор, который был куда опаснее, чем эта дорога, – попадешь в полицейский участок, или в бар-бильярдную Джо, или же на кладбище животных, выбирайся своими мозгами, своими ногами. Впрягаться за кого-либо я не собираюсь, впрочем, как и следить за каждым твоим шагом. Все, что ты делаешь в свободное от работы на ферме время, меня не касается. Двери в дом я запираю в десять часов вечера, поэтому ломись, не ломись – не отопру. Усвоено?

– Чего ты на меня взъелся? – негодовал я.

– Ворчливая тетка. Кормилица одного проходимца. Остерегайся семейки Вилабла.

Дядя еще сколько-то ловил странствующий на моем лице взгляд, затем выпрямился, спрятал под верхнюю одежду пакет с 5 кило телятины и шагнул на дорогу. – Стой! Прямо посередине не разделенного на полосы асфальта я задержался и задержал своего спутника:

– А если не в бильярдную Джо, если в другой бар?

Винсенто не ответил мне, отвернувшись, и продолжил путь, показав, что я остановил его зря.

– Другого здесь нет.

Танцевальная площадка, кладбище, рынок и здание суда уходят в южную часть, куда не стоит и лезть, а то убьют. Действительно, погибнуть в Мексике – это не проблема. Лучше не совать нос в чужие районы. Послушать хотя бы приемник – он честно передавал секреты полиции. С рассветом и каждый час выходят новости. Судья города с величием и бахвальством держал слово перед губернатором штата.

– После введенного закона, запрещающего преступления, – уверял он министерство, как бы с надеждой смотря в будущее, – преступность в Альма де ля Терра снизилась до рекордно низких показателей: всего пять грабежей за год, одна преступная смерть и нулевой показатель насилия над женщинами. Имеем те же данные касаемо незаконного оборота наркотиков.

Все утро я ломал голову, как же судья смог вырвать корень зла наставлением. Не прошло и часа, как патрульное оповещение прервало радиоволну женским боевым голосом, рвавшимся сквозь помехи:

– Диспетчерская! Прием, прием! – приятный тембр, четкая речь и дикция. На сей раз у домохозяйки украли поросенка. Дядя сказал, что животных похищают мясники. Наверняка те же люди крадут животину у ветеринара Карлоса. С этих пор многие животноводы стали держать скот на цепях, в том числе поросят, индюшек и кур.

Во время прослушивания радио Винсенто опомнился, что забыл купить сигареты. Вручив пару песо, он отправил меня обратно.

На кассе тщательно выбирал жвачку взбитый смуглый мальчишка под широкой белой панамой и с неуклюжей косолапой ногой. В его руке к тому времени были развесные пакеты с мукой и рисом. Мальчик метался: драже или все-таки пластинки. Выбор затянулся, поэтому вмешался кассир:

– Что на этот раз, моя любовь? Может быть, цитрусовую? Новинка.

– Новинка дороже?

– Всего на одно сентаво.

Выбор пал на жвачку с более низкими ценовыми характеристиками.

Мне показалось, что это был Хосе-Вито Корнелиус, но подойти я не решился, о чем со всем сожалением отругал себя: «Так и лето пропадет – в одиночестве!» Сегодня вечером обязательно приду на порог Корнелиусов.

Но этого не случилось. Долгие уговоры не помогли, и я продлил свое одиночество на неопределенное время. Скромный и крохотный дом Хосе-Вито был где-то недалеко, позади супермаркета. И я мог его найти. Что же я?!

Весь день я маялся, нес чепуху и бред в адрес Агаты. Собака не осуждала. Стоит ли проводить все время с товарищем, который благодаря преданности не замечает испанского бреда? И да, и нет.

Следующий день я выгуливал Аги у случайных окон в надежде стать замеченным, но меня замечали лишь недовольные синьоры, а точнее, не меня, а собаку, которая рыла ямы на их территории. Позже я понял – ксоло охотится на кротов. В Альма де ля Терра, видимо, кротов море. В какой-то момент я оставил попытки найти друзей. Я убедил себя, что может быть хорошо и в компании зверья. Ну и пусть, что в конце концов любой в одиночестве научится понимать собачий.

С утра одно и то же – обеспечить завтраком себя и хозяйку фермы. Синьор всегда опережал меня побегом на поле, потому я не знал, чем он питает тело. Возможно, ничем. Несколько минут с утра дом был в моем распоряжении. Даже если просыпался рано, я не торопился спускаться. Правда, Агата меня сдавала: громким тявканьем ксоло встречала мое пробуждение, зазывая по собачьим делам. Зато эта животина любит выполнять команды. Когда я впервые додумался сказать «захлопнись», собачка приняла приказ буквально – беззвучно хлопала пастью. Теперь всегда Аги помалкивала, если приезжему хозяину требовалось спокойно полежать или пробраться вниз попить воды.

Сегодня я предложил собаке попробовать зубную пасту. Выдавив из тюбика горошину, я направил струю собаке в открытый рот. Агата захлопнула пасть и зацокала челюстью, как трещотка. От нового вкуса собаку скривило. Она начала трясти черепом, словно на ее голову был натянут узкий пакет. Я хохотал. Нелепые движения привели животное к безвыходному положению. Откинув голову назад, Агата плюхнулась на мокрый пол таким образом, что задняя лапа штыком задралась к чавкалке.

– Вот умора, – смеялся я и не торопился прекратить муки. Я знал, что пара глотков воды – и свежая вязкость во рту исчезнет. Может, незатейливое хулиганство заставит пересмотреть взгляды Агаты на любовь к моей еде.

Вопреки велению старого варана, Агату я таскал вниз по лестнице на своих руках. Спустившись к холодильнику, я выбрал из глубины конскую колбасу и усохший сыр. Агата поймала на лету нарезанный сет, но вкус, очевидно, не тот, что раньше. От сыра отказалась, сплюнув его на пол, а вот колбасу схватила и унесла в неизвестность. Вернулась слишком быстро.

– Паршивица, куда ты припрятала еду? – спросил я, но не получил ответа.

К полудню мы пошли искать самую красивую волнистую палку. Прямые и толстые нам не нравились. Палка должна быть с гладкой корой, в меру тяжелая. Два часа кряду мы бродили по закоулкам, нашли более-менее подходящую под Ситроеном, но палка отдавала бензином. Плюнув на все, мы вернулись на ферму. Я очень хотел писать, и, не найдя ключи, я прошел во двор и сделал это прямо в саду, на душевую. Я почти уверен, что был замечен соседом Педрито. Мужик, в конце концов, должен понять!

Целясь струей в массив постройки, я увидел торчащую за рулоном пленки палку. Даже не застегнув ширинку и споткнувшись о шнурки, которые вечно развязывались, я удержался на весу и теперь спокойнее подошел к полиэтилену и расчистил путь. Там меня ждал бобровый холм из правильных веток. Это самая большая коллекция палок. Я всерьез обиделся и сделал собаке морду. Обманщица. Позже выяснится, что привычки собака переняла у соседа-барахольщика. Мне оставалось изучить несколько углов в доме: комнату Винсенто, в которую я надеялся проникнуть, когда тот поедет на очередной симпозиум или выставку; темный чулан; хозяйственное крыло, сад… «И зачем мне друзья, вон сколько дел». Служит ли неизученное жилье утешением?

Подвинув мешок с опилками, я наткнулся на инвалидную коляску для собаки. Она представляла собой ролик из двух колес диагональю дюймов в восемь и узкий фиксатор тела из мешковины. Подозвав собаку, я решил запрячь Агату и побегать с ней наперегонки. Действительно ли так неудобно гулять на колесах, как утверждает эль патрон? Агата послушно примерила на себя мешок, который с трудом налез на ее сытое брюхо. Собака осмотрелась и с недоумением взглянула на мое азартное лицо. Новая опора должна хоть как-то разгрузить хоть и сильные, но усталые лапы. Упряжка с животным не двинулась с места. Я подтолкнул Агату ногой, но она, как и прежде, отказывалась идти. Тогда я начал скакать вокруг нее, но лишь когда я побежал, инстинкт собаки двинул ее с мертвой точки. Колеса скрипели, гремели, крутясь и выписывая знак бесконечности. Я видел, с каким неудобством ксоло тащит тележку. Мне предпочтительнее видеть собаку-инвалида в коляске, да я и сам бы прокатился на чем-нибудь подобном. Сделав несколько кругов вокруг дома, Агата перекусила застежку тележки и каким-то образом избавилась от ортопедической помощи.

– Дурня безмозглая, – злился я. – Ай, вот мне б такую штуку на колесах!

Недолго думая, я поставил ногу на перекладину меж колес и прокатил ее из стороны в сторону, как ролик. Не убиться бы. Здравый смысл, прощай. Оттолкнувшись посильнее, я катнулся вперед и проехал чуть дальше носа. Тело шатнуло, и корпус увлекся вперед за притяжением земли. Я шлепнулся на землю, поцарапав нос.

Агата подрабатывала на асьенде сортировщиком мусора и получше меня разбиралась в отходах. На участке у дяди работают все – от собак до маленьких мальчиков. Днем собаки почти не едят, много пьют и валяются на траве. Сегодня Агата требовала ласки, ей охота играть с утра до вечера. Я рассказывал ей о том, что некоторым собакам живется туго, что одних собак съедают вместе с хвостом, другие одиноко шатаются по миру, а третьи сидят на цепи. Потом я подумал, что я тоже одинокая собака, но даже собаки не страдают от своего одиночества так, как я. Затем мы пошли на поле ловить кротов. Мне было страшно, когда дядя сказал, что изготавливает удобрение из пепла этих животных. Непонятно, с чем связан открытый живодерский интерес увидеть Агату с кротом в зубах. Было бы большой удачей застать то, как собака ловит крота. Замирая над жертвой, ксоло ныряет головой в логово. Кроты проворные, у них отличный слух. Я увидел голову крота – юркую бурую меховую головешку с тупыми глазами-гвоздиками. У этих животных подземная система. Я бы хотел провести под землей хоть денек.

* * *

Ночью синьор Перес привел какую-то синьору. Прежде мне было жаль, что с уходом жены в иной мир Винсенто приходится жить в одиночестве и что никакая женщина не согревает его дом. Но как только случилось его счастье – я глубоко оскорбился. Как же можно предать память любимой жены? Меня никогда не оставляла мысль, что умершая хозяйка не спешит покидать дом и в то же время путешествует в загробном мире – она живет на два государства. Приводить потаскуху все равно, что отрицать дух. Голос говорил, пресекался, снова говорил. Для себя я решил, что женщина весьма неприятная. Нависая с высоты лестницы, я ждал, когда болтушка покинет комнату первого этажа, но и спустя час этого не случилось. Проснулся я в своей постели со странным ощущением стеснения, переживая, что чужачка поднимется и заговорит со мной. Что, если я спущусь, а она еще там? Опасения не подтвердились. Первый этаж был самим собой – убранным, сдержанным, без гостей. В следующие дни никто не приходил, и я засомневался в реальности существования женщины.

* * *

Самый ярый приверженец одиночества так или иначе имеет связь с кем-то из людей или духов, или же, в конце концов, разговаривает сам с собой. Стало быть, друг нужен каждому. 28 мая с ватными от предстоящей встречи ногами я решился отыскать дом Хосе-Вито. Следуя за загубленной стелькой гористой тропы, вглубь на юго-запад от авениды, можно ощутить ускользание благополучия. Грязные фавелы нищего характера, заселенные простыми рабочими и немощными мексиканцами. В трущобной половине Мехико встречается типовое жилье для бедных. Ситуация в Альма де ля Терра несколько печальнее: лачуги ниже и теснее, смрад тяжел и чувствительным несносен. Опасаясь сложностей, которые могут возникнуть у юного чиланго[20], я шел быстро и не смотрел по сторонам. Прогулка становилась душной. По спине тек пот, точно от прелой турецкой бани. Виной было непростиранное белье, оформленное на окнах шторой с падугой из носков.

От дяди я узнал, что дом мальчика расположен на канализационном колодце. Он заявил, что я без труда узнаю место – самый крупный узел городских сливов. Водный комитет позволил Корнелиусам избежать оплату коммунальных услуг из-за неудобств, связанных с запахом и с проведением ежеквартальных осмотров колодца. Удачным обстоятельством для отца Хосе-Вито стала авария в Гвадалахаре. По вине нефтяной корпорации произошел взрыв канализационной системы. В том же 1992 году повредился колодец Икера Корнелиуса. Затребовав у Хунта[21] компенсацию, пострадавший, по справедливости, ее получил. Эти деньги могли улучшить жилище скаредного Корнелиуса, избавив его от статуса нищего, но тот попросту спустил все на текилу. Вот и стоит сейчас передо мной, мягко говоря, скромная хижина. Я был рад, что со скитаниями покончено. Дом Хосе-Вито Корнелиуса – это вторичный кирпич с облицовкой металлическим штакетником и с выходящей из земли вертикалью трубы. Привлекательным из увиденного может показаться пальма, прильнувшая к колодцу нечистот. Ствол дерева истерзал нож, глубокие отметки вели какой-то счет, а перетянутая тройная проволока с придушенной за горло игрушкой слоника рекомендовала поскорее убраться с улицы.

Я постучал, и мне тут же открыли. Упитанный мальчик в одежде свободного размера держал на руках трехшерстного кота, который грыз мыша.

– Жирный, – сказал я первое, что пришло в голову.

– Это ты о чем? – с недоверием отстранился толстяк. Без сомнения, передо мной стоял Хосе-Вито.

– Котяра мышь поймал здоровую.

Хосе-Вито вышвырнул кота.

– Ты приехал на лето? – мальчик говорил обыденно, словно мы виделись вчера.

– Да. Я уже несколько недель здесь, вот решил зайти.

– Знаю, сколько ты здесь, – мальчик подбежал к коту и извинительно погладил его по голове. – Я видел тебя в магазине. Я поздоровался, а ты отвернулся.

– О, правда? Извини, я не заметил. Я увидел тебя только на кассе, и ты уже уходил…

– Неужели?! – радостно воскликнул толстяк и, бросив кота, налетел с объятиями. – Я рад, Густаво, очень рад твоему приезду. Бернардо помнишь? Он уезжал в Америку к отцу, правда, всего на пару недель. Здесь столько всего произошло: часовню покрасили, прачечная сгорела, – Хосе-Вито улыбчиво ждал отклика, а я ждал развернутых новостей. И не дождался.

– О, да, прачечная. Дядя предупредил. – Побелка и постирка – это первое, что пришло ему в голову, когда он увидел меня? – Видишь, и ты о ней вспомнил. Я что, пахну порошком? – я понюхал себя, как пес, и это подняло настроение давнишнему другу.

– Ха-ха. Смешной ты. Хочешь, я вынесу тебе кусочек пиццы?

Предложение заманчивое. Кто же отказывается от пиццы?

– О, Хосе-Вито, спасибо, не откажусь.

Через минуту мы шагали по улице, пережевывая пиццу без сыра. Я не решился спросить, почему в пицце нет главного ингредиента, да и вообще, на вкус тесто было жутко сухое. Ну да Бог с ним.

Паренек вырос, растолстел. Его грудничковое лицо растянулось, он стал более волосатым и ушастым; Хосе имеет повадку матери стягивать правый уголок рта, смещая воздушный шар щеки, и носит тяжелую обувь отца, волоча один башмак немного позади, в остальном же мальчик представился прежним ребенком. Непреодолимая тяга посвятить Хосе-Вито во все свои дела овладела мной. Кажется, и он хотел услышать события большого города. Доверием Хосе смог освободить меня. И чего я боялся? Надеюсь, Бернардо тоже будет в расположении вновь познакомиться.

Бернардо Даллес жил в самом центре, позади городских достопримечательностей, вблизи торгового центра Пума Пункту, по правую руку от библиотеки и церкви имени мексиканского кардинала Хосе Гариби-и-Ривера. Архитектурный ансамбль стоит на каменной кладке, а примыкающие, самовольно установленные рыночные палатки были на голой земле. Естественные потребности вытеснили стремление к благоустройству. Образцовая кладка черепицы – это хорошо, но кладка свежей капусты и прочной обуви – тоже.

На площади толпились туристы из Хереса-де-Гарсии. Томясь на островке зелени с монетами, прежде прощания с кровными песо зеваки изучали печатный рисунок, купленный на сброс в питьевой фонтанчик в обмен на загаданное желание.

Хосе-Вито заприметил знакомое лицо. Владелец лавочки, Хольгер Аранья продавал монеты туристам и кланялся католической церкви после каждого проданной монеты. Анайели – жена дона Серебро, молится Святой Смерти. Говорят, Хольгер заплатил за удачу в бизнесе, мужской силой. О неспособности возлюбить супругу Анайели оповестила всех подруг, а те уж постарались убедить и весь город. В юности Хольгер со всей страстью предавался ласкам с супругой, что так же знал весь город. Еще бы – живой эротический сериал Альма де ля Терра из первых уст. О! Какие подробности вскроются в этой истории позднее…

Возвращаясь к прогулке: если мерить Альма де ля Терра по карте, то удастся пройти город за четыре часа неспешной ходьбы. Берите в учет – малую мексиканскую землю принято отсчитывать от кипариса Сельвы де Мусго до порога асьенды судьи Эдуардо Гансалеса.

Славно идти с ровесником по забытым местам. Солнце не душит жарой, заблудший ветер тает на горячих плечах и хулиганисто ворошится под рубахами, превращая одежду в парус. Нам с Хосе-Вито это нравится, только он радуется ветру, а я загипнотизирован слипшимися фиолетовыми складками, что висят в тоннеле укороченного рукава просторной сорочки паренька. «Пролежни. Жуткие стариковские пролежни». Подступает изжога, а изжогой я не страдаю. «Прям мертвецки стариковские подмышки!» Хосе-Вито, верно, с кровати месяцами не встает – такая дряхлая плоть. Мельком я разглядываю всего Хосе-Вито. Он идет неуклюжим медведем: спина сгорблена, пухленький подбородок шмякается о шею. Бросаю взгляд на обувь и вижу, как скрюченные пальцы взгромождаются друг на друга, изо всех сил стараясь поместиться в достаточно просторные хуараче. Шнуровая косичка из коры дерева на хуараче расползается, а кожа тестом просачивается меж клеточного узора. Хосе бесконечное количество раз перевязывает сандалии, поскольку те без перешнуровки норовят прильнуть тяжелой резиновой подошвой к земле. Я еще задам вопросы. Много вопросов. Сейчас мальчик так простодушен, так беззаботно весел… Любопытство подождет.

Хосе-Вито тужится, чтобы впечатлить меня, словно молодой экскурсионный гид, которому не успел наскучить до боли знакомый маршрут.

– Помнишь остановку с газетным прилавком? Вот она, – говорит Хосе-Вито, кивая в сторону ржавой лавочки, под навесом которой сиротливо ожидают 13-й рейсовый пять-шесть местных жителей. – Мы ждали проезжающую тачку и загадывали марку. Кто угадает больше, тот шеф полиции.

– Помню, помню. Шеф полиции, ха-ха, ведь я почти всегда становился шефом.

Новый друг пропустил мимо ушей никому не нужный выпендреж:

– Остановка сейчас газет не выдает.

– В моем городе почту разносят. Слыхал, есть такая штука, как подписка? Хоть носки можно оформить, будут приносить каждую неделю новую пару. Производитель носков запустил конкурс на лучшее дизайнерское решение среди подростков. Каждый год проводят. Я выслал письмо с рисунком. Хочешь знать, что нарисовал?

– Наверное, черепашек ниндзя?

– Они же уже нарисованные.

– Тогда не знаю.

– Я нарисовал облако в солнечных очках. Не дай Бог, это облачко снимет очки, из глаз полетят пули, как в бондиане и носки сразу продырявятся.

– Здорово! И что ты выиграл?

– Пока не ответили. Но скоро обязательно ответят. Я думаю, что смогу победить, – сказал я. – Давай поговорим с твоей мамой, может, когда-нибудь к тебе придут носки с моим рисунком.

– Нет, – прозвучало так, будто Хосе-Вито желал откреститься от всего нового и решительно не хотел продолжать тему. О чем может идти речь, если толстый не носит носки? Сомневаюсь, были ли они у него вообще. – А Руи со своей бандой еще и стекла повыбивали в киоске.

– Кто такой Руи? – занятый мыслями об облачных носках, которые с праздничным настроением доставит курьер, я не уделил значимого внимания имени, которое стоило всего моего внимания.

– А, так, – Хосе махнул рукой, – сезонная головная боль. Ты разве не помнишь? Вспоминай. Племянник синьоры Розы – почтальонши. Как я смотрю, почтальоны для тебя, как Панчо Клаус в Рождество…

Хосе-Вито, очевидно, решил, что его юмор повеселит меня, чего не случилось. Напротив, я насупился, сложил руки на груди, показав недопустимость насмешливого общения. Притираясь к кому-то, часто мне приходилось вставать на сторону более сильного и уверенного в себе. К досаде, Хосе-Вито опростоволосил тем, что совершенно не распознал обиду, продолжая твердить о семействе, от которого нужно держаться подальше.

– …Братишка его – Ринго – в тюрьме. Ты в детстве его мопед опрокинул на спор.

– Не припоминаю. Мало ли, какая сволочь доставала меня в детстве. – Он что, обижал тебя?