Алмазная душа

Зарина Шаухалова

Алмазная душа

Глава 1. Угольная пыль

Ветер гнал по пустынной улице серую пыль, оседавшую на потрескавшихся тротуарах. Мехмет шёл, низко опустив голову, будто боялся встретиться взглядом с городом, который когда-то любил. Его пальцы, перепачканные сажей, сжимали воротник старого пальто – слишком тонкого для поздней осени. В Стамбуле, где улицы пахли морем и специями, холод казался предательством.

Мехмет остановился у витрины антикварного магазина. Сквозь мутное стекло на него смотрели осколки чужих жизней: потёртые книги, медные подсвечники, потускневшие зеркала. Он не знал, зачем зашёл сюда. Может, искал что-то, что вернёт ему ощущение, что он ещё жив.

Внутри пахло старым деревом и чем-то неуловимо горьким, как запах забытых воспоминаний. За прилавком сидел старик с лицом, будто вырезанным из коры дуба. Его глаза, цепкие и ясные, словно видели Мехмета насквозь.

– Ищешь что-то особенное? – голос старика был хриплым, но тёплым, как угли в очаге.

Мехмет пожал плечами. Он не искал ничего, но и уйти не мог. Его взгляд скользнул по полкам и остановился на чёрном камне, лежащем на бархатной подушечке. Камень был невзрачен, похож на кусок угля, но что-то в нём притягивало – будто он хранил тайну, которую Мехмет ещё не разгадал.

– Это что? – спросил он, указывая на камень.

Старик улыбнулся, и в его улыбке мелькнула искра.

– Это? Это то, что остаётся, когда всё остальное сгорает. Настоящая ценность – внутри.

Мехмет нахмурился. Он не любил загадки. Его жизнь и без того была сплошным ребусом, который он не мог решить.

– Сколько? – спросил он, сам не понимая, зачем.

– Для тебя – даром. Но только если ты готов его нести.

Мехмет хотел возразить, сказать, что не верит в эти сказки, но что-то в голосе старика заставило его замолчать. Он взял камень, холодный и тяжёлый, и сунул его в карман.

– Не потеряй, – бросил старик ему вслед, когда Мехмет уже шагнул к двери. – И не бойся давления.

На улице ветер ударил в лицо, и Мехмет зажмурился. Камень в кармане оттягивал ткань, напоминая о себе. Он не знал, зачем взял его. Может, потому что в его жизни уже не осталось ничего, за что стоило бы держаться.

Мехмету было тридцать семь, но он чувствовал себя старше. Когда-то он был художником, чьи картины висели в галереях Бейоглу, а критики называли его «голосом поколения». Теперь его кисти покрылись пылью, а холсты в мастерской пожелтели от времени. Два года назад он потерял Асли – свою жену, свою музу, свой единственный свет. Она ушла тихо, во сне, оставив его с пустотой, которую не могли заполнить ни краски, ни слова.

После её смерти всё пошло прахом. Друзья исчезли, долги росли, а вдохновение, казалось, умерло вместе с ней. Мехмет перестал писать. Он пил дешёвое вино, бродил по ночному Стамбулу и спрашивал себя, зачем продолжает дышать.

Сегодняшний день не был исключением. Он вернулся в свою крошечную квартиру, где пахло сыростью и одиночеством. На столе лежала куча неоплаченных счетов, а в углу – незаконченный портрет Асли, который он так и не смог завершить. Её глаза на холсте смотрели на него с укором.

Мехмет достал камень из кармана и положил его на стол. В тусклом свете лампы он казался ещё более невзрачным. «Настоящая ценность – внутри», – вспомнил он слова старика. Что за чушь. Внутри Мехмета не было ничего, кроме боли и усталости.

Он лёг на диван, не раздеваясь, и закрыл глаза. Сон пришёл быстро, но не принёс покоя.

Во сне он оказался под землёй. Темнота была густой, как смола, и давила на грудь. Он чувствовал, как стены сжимаются, как воздух становится всё тяжелее. Где-то вдали раздавался ритмичный стук – будто молот бил по наковальне. Мехмет попытался закричать, но голос утонул в тишине.

И вдруг он увидел себя – не человека, а кусок угля, чёрный и хрупкий, лежащий в гигантских тисках. Тиски сжимались, медленно, неумолимо. Он чувствовал, как трещит его сущность, как ломаются куски, как всё, что он считал собой, рассыпается в пыль.

«Ты либо рассыплешься, либо станешь алмазом», – шепнул голос из темноты.

Мехмет проснулся, задыхаясь. Сердце колотилось, будто хотело вырваться из груди. Он сел, хватая ртом воздух, и посмотрел на стол. Камень лежал там, где он его оставил, но теперь в нём, казалось, мерцал слабый свет – или это был просто отблеск лампы?

Он встал, подошёл к окну и выглянул на ночной город. Стамбул спал, но его огни напоминали о том, что жизнь продолжается, даже если Мехмету казалось, что его собственная остановилась.

Камень в его руке был холодным, но тяжёлым, как обещание. Он не знал, что с ним делать, но чувствовал: это только начало.

Глава 2. Трещины

Утро в Стамбуле пахло мокрым асфальтом и свежим хлебом из пекарни за углом. Мехмет проснулся с тяжестью в груди, будто сон о тисках всё ещё держал его в своих объятиях. Камень лежал на столе, молчаливый и неподвижный, но Мехмету казалось, что он смотрит на него, словно ждёт чего-то. Он сунул его обратно в карман пальто – не потому, что верил в его значимость, а потому, что не знал, куда ещё его деть.

День начался с письма от домовладельца, приклеенного к двери квартиры: «Оплатите долг до конца недели, или выселение». Мехмет скомкал бумагу и бросил её в угол. Денег не было. Последние сбережения ушли на бутылку раки, которую он выпил в одиночестве, глядя на Босфор. Он мог бы продать что-нибудь – старые эскизы, кисти, даже незаконченный портрет Асли, – но сама мысль об этом резала сердце, как нож.

Он решил выйти. Улицы Стамбула всегда были его убежищем, даже теперь, когда каждый угол напоминал о прошлом. Он шёл по узким переулкам Бейоглу, где когда-то гулял с Асли, слушая её смех, звонкий, как колокольчики на базаре. Теперь здесь было тихо, только шаги прохожих да редкие крики чаек.

Мехмет зашёл в маленькое кафе, где подавали горький турецкий кофе. Он заказал чашку, хотя знал, что это последние монеты в его кармане. За соседним столиком сидела женщина, чьё лицо показалось ему смутно знакомым. Её звали Элиф – он вспомнил её из прошлой жизни, когда ещё выставлял свои картины. Она была искусствоведом, острой на язык и беспощадной к посредственности.

– Мехмет? – её голос вырвал его из мыслей. – Ты ли это? Выглядишь, будто тебя проглотила буря и выплюнула обратно.

Он попытался улыбнуться, но вышло криво.

– Жизнь, Элиф. Она умеет бить.

Она посмотрела на него с любопытством, но без жалости.

– Ты не рисуешь больше, да? Я слышала, ты совсем пропал.

Мехмет пожал плечами. Говорить об этом было больно, как трогать свежую рану.

– Нет красок. Нет огня.

Элиф прищурилась, будто оценивая его, как полотно.

– Огонь не гаснет, Мехмет. Он просто прячется. Найди его, или он сожжёт тебя изнутри.

Она встала, бросив на стол несколько лир, и ушла, оставив за собой аромат жасмина и горьковатый привкус правды. Мехмет допил кофе, чувствуя, как слова Элиф оседают в нём, как угольная пыль.

Вечером он вернулся в мастерскую – тёмную комнату, заваленную холстами и старыми газетами. Он не был здесь месяцы, но сегодня что-то тянуло его сюда. Может, слова Элиф. Может, тяжесть камня в кармане. Он зажёг старую лампу, и её свет выхватил из темноты незаконченный портрет Асли. Её глаза, такие живые на холсте, смотрели на него, как будто спрашивали: «Почему ты остановился?»

Мехмет взял кисть, но пальцы дрожали. Он попробовал смешать краски, но цвета казались мёртвыми, как его мысли. В отчаянии он швырнул кисть на пол и рухнул на стул, закрыв лицо руками.