Тощие ветви ивы

Мария Лебедева

Тощие ветви ивы

Тощие ветви ивы.

Художественно-документальная история

о любви, выстоявшей в аду Освенцима.

Ива.

Тянущая свои ветви к небу даже тогда, когда под корнями – лишь пепел. Хрупкая, гибкая, тонкая.

Она продолжает жить. Ива не ломается под ветром. Она склоняется. Она выживает. Даже когда весь мир вокруг погрузился во тьму. Эта история – о тех, кто, как ива, сохранил в себе свет.

ЧАСТЬ I. Когда мир был цел.

Глава 1. Когда мир был цел.

Я родилась в Лодзи.

Это был город-фабрика, рынки, церкви и сотни историй, пахнущих хлебом и пролитым потом.

Я росла среди людей простых, крепких, умеющих любить и работать.

Когда я стала взрослой, то выбрала путь акушерки.

Не потому, что это было легко и прибыльно – нет.

А потому, что приход в этот мир новой жизни, казался мне самым главным требованием, что может сделать человек.

Наш дом стоял на окраине Лодзи, там, где за окнами начинались поля, а весной так звенели жаворонки, что казалось – само небо поёт.

Муж работал на фабрике. Дети – двое сыновей и дочь – носились по двору, сбивая пыль, как ветреные кони.

Жизнь шла неторопливо и прочно, как сшитая вручную теплая рубашка: стежок за стежком, день за днём.

Я принимала роды – иногда в домах, где пахло свежей выпечкой и ладаном, иногда в тесных, прокуренных комнатах рабочих кварталов, где дети рождаются не в тишине, а под скрип кроватей и криками старших братьев.

Не было разницы. Новая жизнь всегда пахла одинаково – молоком, кровью и надеждой.

Каждое новорождённое дыхание я воспринимала как тяжёлую победу.

Я держала на ладонях новорождённого – и благодарила Бога за это чудо.

Это был мой мир. Мир, в котором жизнь побеждала.

И я думала, что так будет всегда.

Но в 1939 году воздух словно задрожал.

По улицам пошли слухи.

Женщины шептались, оглядываясь через плечо: «Война…»

В аптеке я услышала: «Говорят, немцы уже на границе».

А дома вечером муж мрачно молчал, долго не зажигая лампу.

Я обняла детей, мне хотелось сохранить их тепло навсегда.

Всё менялось незаметно. На улицах стали появляться люди в форме, затем пошли первые аресты: за разговоры и помощь евреям.

А я продолжала принимать роды. Когда женщина стонала от боли, мне было всё равно – катится ли мир в пропасть или рушатся небеса.

В эту минуту существовало только одно: ее дыхание, ее сердце, ее малыш, который стремится родиться, несмотря ни на что.

И я, стоящая рядом, была последним мостом между жизнью и смертью.

Но однажды пришли и за мной. Не в больницу, не на работу, а домой.

Поздним вечером, когда в окнах уже дрожала синяя лунная ночь.

Я услышал тяжёлый стук в двери. Муж поднялся, бледный, на дрожащих ногах. Где-то внутри мы уже всё знали.

Они забрали нас всех вместе. Меня, Сильвию, сыновей Станислава и Генрика.

После допросов нас разделили. Сильвия осталась со мной.

Сыновей – отправили на каторжные работы в Маутхаузен. (Каменоломни под открытым небом).

Я не знала, что будет с ними и даже не успела поцеловать их на прощание.

Только стояла в коридоре, задыхаясь от страха, чувствуя, как подламывается земля под ногами.

Муж… Муж остался там, в Лодзи, на свободе. Где-то в городе, полный облав и криков.

Я думала о нем. Где он теперь? Жив ли ещё? Или уже потерян для нас?

Тогда я училась жить дальше – не опираясь на надежду.

ЧАСТЬ II. Дорога в ад.

Глава 2. Дорога в неизвестность.

Мы шли к поезду – среди сотен таких же людей.

Сгорбленных, потерянных, оберегаемых в своих узлах последнее: крошка хлеба, фотография, письмо.

Товарный вагон был темным, низким, пахнущим старым деревом, потом и страхом.

Нас загнали внутрь, плотно, как дрова в топку.

Женщины, мужчины, дети – крепко, спиной к спине, лбом к лопаткам.

Я чувствовала, как кто-то дрожит рядом, как в мое пальто вцепились, ободранные пальчики.

Где-то плакал младенец. Где-то шептали молитвы. Кто-то просто смотрел в узкую щель между досками – туда, где весеннее небо скользило клочками света.

Я держала Сильвию за руку. Крепко. До боли.

– Мама, мы вернёмся? – Шептала она. Я не знала, что ответить.

Я только поцеловала ее в макушку, как в детстве. Пока мы были вместе – мы были домом.

Поезд вздрогнул и потянулся вперед. Медленно. Как змея с перебитым хребтом. Сквозь щели я видела весну. Как она осмеливается цвести, когда нас везут на убой?

Мир шёл своим чередом, а мы шли в ад.

Иногда кто-то начинал говорить. – У меня в саду росла сирень… – Шептала седая женщина у стены.

– А у нас кошка родила четверых котят, – улыбнулась сквозь слезы девушка.

На секунду вагон наполнялся человеческим теплом. Жизнь, которая не сдавалась.

Но поезд снова вздрагивал – и слова обрывались, как нити.

Я прислонилась лбом к холодной стенке и про себя шептала:

Бронислав. Генрик. Станислав. Сильвия, чтобы не забыть и не потерять.

Когда поезд наконец остановился – мы не обрадовались. Мы замерли.

Здесь не было конца дороги, а началось нечто другое. Чужое и нечеловеческое.

Впереди был Освенцим, а мы были – лишь крошечными пылинками, занесёнными в горнило ада.

Глава 3. Перрон смерти.

Поезд остановился с резком, и чужим скрипом.

Деревянные стены дрожали, как будто сами боялись открыть нам этот новый мир.

Тишина стояла такая густая, как запекшаяся старая кровь.

И вдруг – лязг засовов, двери распахнулись и в нас ударил свет.