В поисках грани. Книга 1: Тибет

В фундамент ляжет суеверная дрожь.

К. Маркс

7 Тэнцзин Гьямцхо, XIV Далай-лама

8 Из стихотворения «Заклинания впавшего в отчаяние» 1836 г. Германия Берлин.

Письмо Марксу Генриху:

«Здравствуйте, папа! Прошу извинить меня за долгое молчание. В моей жизни происходят кардинальные перемены. Разум восстает против окружающей меня действительности. Но спешу вас уверить, что сие восстание, никоим образом, не сказывается на моей успеваемости. Отнюдь, недавно я открыл в себе склонность к стихосложению. Сегодня ночью снилась матушка. В следующем вашем письме хотелось бы узнать, как она себя чувствует. Все мои чувства подсказывают, что я стою на поге, за которым меня ждут признание и слава. Мало сплю, но не чувствую усталости. Стал реже ходить в церковь, не могу заставить себя верить, прошу не осуждать меня и принять как данность. Освободившееся в душе место я заполню… другим богом… Любящий сын»

Сердцем города называют вокзалы и порты, если это действительно так, то сердце Харбина далеко не пролетарское. Это и неудивительно, большую часть города построили во время царствования Романовых по проектам Российских архитекторов. Мощное здание вокзала с колоннами из природного камня внушало уважение. Настроение было прекрасным, под стать погоде. Утреннее солнце, еще не успевшее набрать полную силу, приятно согревало, хотелось просто стоять и радоваться жизни, собственно, что я и делал. Порадовавшись жизни пару минут, я направился к выходу в город. Через час с небольшим, добрался до места, в котором меня должен был дожидаться сводный боевой отряд. Маленькое двухэтажное здание гостиницы впустило меня, оповещая портье звоном колокольчика о новом посетителе. Кое-как объяснившись с администратором, я поднялся на второй этаж, где меня дожидался забронированный номер. Город жил своей жизнью, из открытого окна в конце коридора доносились крики уличных зазывал, по всей видимости, где-то неподалеку был рынок, но те звуки, что привлекли мое внимание, доносились не из окна, а из-за неплотно прикрытой двери номера.

– Дядько Эдя, от ти шпарко розумний і я тебе за це поважаю, а відповідай ти мені на таке питання.

– Слушаю вас, голубчик.

– Від чого в мене ноги дужа шпарко смердять?

– Ну, голубчик, это элементарно, потовые железы…

– Ні не по цьому! А по тому вони смердять, що із за дницы зростають.

– Ну, уж тут-то вы меня голубчик уели, чего-чего, а такого объяснения я предположить никак не мог.

Постучавшись, я вошел в номер. На подоконнике напротив входной двери удобно устроился сержант Анищенко, чуть левее, в кресле, закутанный в платок с ночным колпаком на голове сидел Эдуард Львович.

– Здравствуйте, товарищи!

– І тобі не боліти хлопчик, а тобі кого?

– Я – Иванов Николай Иванович, капитан Красной Армии и ваш новый командир.

– А я товарищ Берия!!

– Дорогуша моя, вы бы следили за своими словами, не хочу, чтобы вы учились на моих ошибках.

Подобные вольности в рядах подчиненных я привык пресекать на корню:

– Сержант Анищенко, за неуважительное отношение и высказывания, недостойные советского гражданина, я, как ваш командир, по законам военного времени без… —

Анищенко зеленел с той же скоростью, с которой моя рука тянулась к пистолету в нагрудной кобуре.

– Товарищи, нельзя же так, да что же вы делаете?

Анищенко впал в ступор.

– Товарищ-капітан, я…

Быстро спрыгнув на пол, он попытался отдать честь. – Служу Советскому Союзу.

– То-то же, Анищенко, и впредь запомни о товарище Берии: либо хорошо, либо ничего. Это мой тебе отеческий совет.

– Как о покойниках, прости, господи.

– Эдуард Львович, вы тоже хотите пройти политзанятие?

– Я, голубчик мой, в свое время проходил эти занятия в городе Братске по 58/1а и смею вас уверить, что сам могу его преподавать, так вот.

– Вот и познакомились. Анищенко, где остальные… Анищенко, Анищенко…

Боец Анищенко, испытавший большое душевное потрясение, медленно сползал на подоконник.

– Пашенька, мил-человек, не пугайте, что с вами?

Мил-человек Пашенька, абсолютно не контроли руя своих действий, ничего не стесняясь, выдавив спиной оконное стекло, попытался выпасть со второго этажа, но, как говорится, попытка не пытка.

– Ну что же вы стоите, хватайте, он же сейчас упадет!

Флегматичный и ничем не примечательный доктор наук на деле оказался расторопным и сильным человеком. Затащив бесчувственного бедолагу в комнату и оказав первую помощь, соратники уселись на пол, воцарилось молчание, через пару секунд взорвавшееся диким хохотом.

– Не правда ли, общее дело сближает?

– Правда…, а почему у вас вид такой, у кого шальку позаимствовали?

– Приболел, знаете ли, не акклиматизировался.

В таком состоянии их и застали вернувшиеся с рынка побитые бойцы Советского Союза. Причем не одни.

В голове было, как в песне «вечерний звон», лицо болит, кулаки сбиты. Где я есть? Темно, по всей видимости, недалеко от меня кто-то сдох и воняет.

– Вил! – я попытался встать, – Вил.

Чья-то сильная рука вернула меня в исходное положение лежа, сил сопротивляться не было, я снова забылся.

– Рома, ты живой?

– Нет.

– Кончай дурить, руки-ноги целы, физиономия только синяя вся, но ты и раньше не орел был! Сидеть можешь?

– Могу, где мы?

– Моим последним воспоминанием можно считать кулачину перед носом и темноту потом.

Я, как в себя пришел, так сразу к тебе. – Так это не ты меня трогал?

– Это ты о чем? Мы с тобой, конечно, не первый год друг друга знаем, но все-таки…

– Тебя что, совсем отбили? Я, когда в себя приходил, хотел подняться, но меня кто-то удержал, и хватка у него была как у кузнечных клещей, а кроме нас здесь больше никого.

– Та знаешь, если учесть, сколько раз тебе настучали по голове…

– Может, хватит шутки шутить, а как мы тут оказались тогда? Ладно, который час?

– Часы встали.

– Давай сваливать отсюда, до дому.

Большой сарай или склад, заваленный канатами, тряпками, соломой вперемешку с опилками, именно это место стало укрытием для героев рыночного сражения. Дверь была заперта изнутри на амбарный замок.

– Вот тебе еще задачка! Мы такие ворота и вдвоем не вынесем.

– Сила есть, ума не надо? Если не можем вынести дверь, давай вынесем то, что можем вынести!

– Ты сам понял, что сказал?

Походив недолго вдоль стены, чуть не наступив в какую-то дохлятину, Вил нашел то, что он мог вынести. От мощного удара подкованного ботинка сразу две доски с треском переломились, образовав щель, в которую вполне мог пролезть взрослый, в меру упитанный человек.

– А не так уж долго мы с тобой провалялись, между прочим, часа три, не больше, солнце в зените.

– Может, мы сутки в отключке были?

– Я бы есть хотел, сейчас часа два, да и от рынка мы недалеко.

– Ну а это ты как определил?

– Ты когда-пирожки-то покупал, я по сторонам смотрел, чтоб у нас никто ничего не умыкнул, значит.

– И что?

– А то: видишь башню с детьми крылатыми? Да справа, а если с того места смотреть, где я ее на рынке заметил, она будет слева и сзади.

– А лихо мы там.

– Не мы, а нас! Не впервой нам с тобой на пару в рукопашной сходиться, но чтоб вот так!!!

– Да никогда такого не было, давай не будем никому рассказывать?

– Запозорят! Нам бы до рынка добраться, а там я дорогу к гостинице хорошо запомнил.

– Может, нам подскажет кто? Вон малой.

Малой за свои услуги потребовал значок, который тут же перекочевал с гимнастерки Вила в грязную детскую ладонь. Теперь они знали короткую дорогу. Мальчик даже вызвался их сопроводить. Какой хороший мальчик! Пройдя несколько улиц, проводник стал странно себя вести, в конце концов, показал непонятный жест и исчез в ближайшей арке. Даже Роман, шедший с ним рука об руку, не смог никак среагировать. Не успели еще утихнуть звуки быстро удаляющихся шагов, гулко разносившихся из арки, как откуда-то сзади раздался свист, заставивший мурашки топоча пронестись по спине. Вскоре к топоту мурашек прибавился топот десятка реальных ног. Волна ребят, ровесников нашего провожатого и постарше, пронеслась сквозь замерших сержантов и покатилась вниз по улице.

– Рома, я тебе на всякий случай скажу, чтоб ты знал. Нервы у меня не железные, еще один резкий звук, и я буду буянить, ты меня тогда держи.

– Вил, где твои часы?

– Все, начинаю! А ну, стой! Догоню, головы поотрываю!

Хоть время было упущено, и похитители успели скрыться из поля зрения, слышно их было прекрасно, и Вилу без труда удалось их настичь. Роман подоспел с незначительным опозданием, поддерживая штаны рукой. Вил ворвался в кучу ребят, как волк в отару.

– А ну, стоять!

Куда там, от такого крика все подозреваемые кинулись в россыпную, но Вил все-таки остался с добычей. Его рука крепко сжимала ухо, принадлежавшее голове чумазого шпаненка лет тринадцати.

– Вил, остынь, оно ему еще пригодится. – Где мои часы?

– Ты зачем так орешь, ты думаешь, будешь орать, он поймет лучше?

– Я еще раз тебя спрашиваю, где мои часы?

– А-а-а, отпусти, гусь ватный, мышь деревянная, больно!

От неожиданности рука сержанта разжалась сама собой. Горе воришка попытался было этим воспользоваться, но бдительный Беляков успел пресечь эту попытку, перехватив его поперек пояса.

– А ну-ка!

– Пошел к черту, рожа, справились, да?

– Во чешет, ты часы сперва владельцу верни, а потом мы вместе пойдем.

– Куда?

– В тюрьму пойдем, куда же еще, а может не в тюрь-

му.

– Сиротинушку в тюрьму, пожалейте, люди добрыя! – Не голоси, сирота, часы верни.

– И мне пуговицу. Вил, слышишь, пуговицу от ширинки оторвали. Вот мелюзга способная.

– Нету у меня ничего, дяденьки, хоть вы тут меня режьте, нету! Мамой клянусь!

– Не, ну тут-то не будем, правда, Вил? – Отойдем, конечно…

Так, с сиротой под мышкой, ребята дошли до ближайшей бочки с водой, благо идти им было не далеко, потому что сирота не закрывал рот на протяжении всего пути, и замолк только после того, как его окунули в воду.

– Вы что, звери? Над ребенком издеваетесь! Слышал я про таких!

– Умолкни, хоть умылся.

На сержантов смотрел голубоглазый, белобрысый мальчуган, весь усыпанный веснушками.

– Эй, чучело, ты как тут оказался, на китайца ты не похож.

– Ой, дяденьки, сиротка я, без отца, без матери мыкаюсь, в плохую компанию попал, отпустите ради бога, я так больше не буду.

– Тебе сколько лет?

– Двенадцать.

– Дорогу к русскому посольству знаешь? – Знаю.

– Пойдем

– А потом отпустите?

Вся последующая дорога до гостиницы прошла без эксцессов, в дружеской беседе. Мальчика звали Шурой, он действительно оказался сиротой. Его родители были из числа российских граждан, строивших КВЖД. В тридцать шестом году они загадочно исчезли, и с того момента Шура начал вести взрослую самостоятельную жизнь.

– Дяди, а я вас утром на рынке видел. Лихо вас напинали.

– Может, тебя еще раз окунуть? – Не завидую я вам!

– Ром, а говорит так, как будто это не мы его, а он нас под конвоем ведет.

– Зря вы, дяденьки, смеетесь, плохо говорят про этих, в балахонах, говорят, будто они колдуны черные, и людей едят.

– Если часы не отдашь, мы тебя к ним отведем.

– Всё, дяденьки, вон посольство, сами дойдете, а я тогда, значит, пойду?

– Не спеши, щегол, пошли, мы тебя покормим хоть.

– Не-не, не спасибо вам за приглашение, конечно, но я не хочу чета.

– Одни уши и глаза остались. Считай, что дядя Вил часы тебе подарил, землячок, правда, Вил?

– Правда, правда, только не вздумай их продать, наградные.

Подцепив мальца под руки, сержанты пронесли его через дорогу до дверей гостиницы. Он пытался сопротивляться.

– Куда вы меня тащите, не пойду, отпустите, лю…. А большой у тебя, дядя Вил, кулак, только убери его подальше от моего носа, я понял.

На этом Шурка умолк. Заказав у консьержа обед в номер, все трое поднялись на второй этаж. Странные звуки, доносившиеся из номера, где проживали Анищенко и Цымерман, привлекли внимание ребят. Бледный Анищенко, не шевелясь, лежал на кровати, рядом с ним на полу сидел Эдуард Львович и незнакомец в штатском, причем вид у них был весьма странный.

– Эдуард Львович, что случилось?

– Ромочка, Виля, вот и вы, заходите, заходите. – Все в порядке, Львович, а это кто?

– Говорю же вам, в порядке, а это Иванов Николай Иванович, строгий, но справедливый.

– Здравствуйте, товарищи, распоряжением командующего восточным фронтом я назначен командиром сводного боевого отряда в городе Харбин, то есть вами.

– Беляков Роман Александрович.

– Холошин Вил Юрьевич, а это Шурка. – Шурка?

– Разрешите отлучиться, товарищ капитан? – Разрешаю.

Вил выскочил на улицу, но было уже поздно. Шурка чувствовал себя на улицах Харбина, как дома, да улица и была его домом. Вил стоял и смотрел на спешащих по своим делам прохожих, сердце неприятно заскребло!

– Эх, Шурка, Шурка…

Дверь гостиницы звякнула колокольчиком, выпуская наружу консьержа.

– Таварищя, вама перидать пакета.

Забрав пакет у консьержа, Вил, не спеша, его развернул, сердце заскребло еще сильней. В пакете лежали часы и пуговица со звездой.

«Денек – гаже не придумаешь. Пальцы, как сучки, из рук все валится, чуть не побили… Плохой день, да еще этот спор с Толстым: кто больше за неделю принесет. Если так дальше пойдет…»

Мысли в голове Шурки копошились, словно пчелы в улье, натыкаясь друг на друга. Один момент все-таки согревал его душу: в споре с Толстым он пока лидировал. На его счету был золотой Тиссот, утянутый сегодняшним утром у зеваки.

«Может по девкам рвануть? Не, одному не охота. Вместе с Толстым, а что!»

Купив девчонкам леденцов в ближайшей лавке, Шурка направился в логово, где они жили вместе с Толстым и еще пятнадцатью ребятами. В памяти всплывали картинки их предыдущих похождений. Так, витая в воспоминаниях и представляя себя сегодня, Шурка подошел к входу в логово, еще чуть-чуть, и можно было бы на этом закончить рассказ о Шурке, но на этот раз судьба отвела.

«Что-то не так, дверь настежь, непорядок…»

Логовом был обычный, ничем не примечательный с виду, заброшенный сарай. Но так могло показаться только на первый взгляд. Подходы к нему охранялись. В случае, если одуревшая от голодухи окраинная шпана захочет потрепать общие запасы, на примыкающих к логову улицах были выставлены посты, которые огли дать отпор противнику или предупредить о нагрянувшей полиции.

Шурка понял, что было не так: он не встретил ни одного поста. Значит, случилось что-то действительно серьезное. Из недр сарая доносились звуки, от которых мечтательность мальчика улетучилась в момент. Стараясь не шуметь, он вскарабкался на дерево, в кронах которого терялся чердак. Повис на руках, спрыгнул на выступ крыши пружинисто, по-кошачьи, через пару секунд Шура был уже на чердаке. Неприятные звуки утихли, но ощущение чужого присутствия стало еще сильнее, к нему прибавился накатывавший волнами страх.

«Не-не-не, пойду-к я назад».

Первый осторожный шаг, второй… Третий шаг к спасительному окну не дали сделать обломившиеся под ногами доски. Шурка кубарем покатился вниз, приземлившись в кучу ветоши. Он замер не в силах пошевелиться. Волна страха, царящая в логове, придавила мальчика: ни руки, ни ноги не слушались хозяина, даже глаза, которые Шурка с удовольствием бы зажмурил, отказывались подчиняться владельцу. Их дом превратился в поле боя. Перевернутые кровати, разбитое зеркало – это то, что Шурка увидел в первую секунду. Приглядевшись лучше, он заметил неподвижно лежащие в темных лужах тела ребят. В третью секунду раздался стон, от которого оковы, удерживающие Шурку ослабли, и он смог закрыть глаза, но лишь для того, чтобы открыть их вновь и запомнить эту ужасную картину навсегда. В дальнем от входа углу на столе лежал Толстый, он уже не стонал. Два силуэта, оставив в покое бездыханное тело, стремительно приближались к новой жертве. И тут Шурку будто подбросило, весь накопившийся страх теперь выходил через ноги: так быстро Шурка еще не бегал. Его преследователи не отставали. Звуки погони с каждой минутой становились все ближе и громче.