Там, где жила Луна

Оксана Озкан

Там, где жила Луна

Пролог

Солнце вырвалось из студёного плена. Округа потеряла рассудок от свежести всё ещё морозного, но уже весеннего воздуха. Мальчишки гурьбой высыпали на широкую облысевшую улицу – гонять чуть потрёпанный с прошлого года футбольный мяч. Начали свои задорные переклички голосистые и пугливые скворцы: начало марта – время для самопрезентации. Собачьи свадьбы потянулись караваном то тут, то там на стыд девкам и потеху парням. По берегу заводи пешком метров пятьсот, а дальше – небольшой лесок.

Вечерело. По узкому мосту проехал автомобиль, за ним – телега, запряженная лошадью. В вечернем небе городка появилось небольшое облачко, которое через несколько мгновений вдруг превратилось в огромную тучу. Пошёл мелкий нежданный снег, а потом он вдруг повалил хлопьями. Недовольно и хрипло залаял чей-то сторожевой дворовый пёс. Стемнело быстро. Суровая равнина превратилась в снежное море.

Мокрый мартовский снег хрустнул под тяжёлыми ботинками: полицейский шагнул ближе к ещё не оттаявшей заводи. Он остановился у тела, наполовину скрытого ноздрявым сугробом и прибрежными высохшими зарослями рогоза. Лейтенант Фёдор Гришин поднёс фонарик к трупу, распластавшемуся у берега в неестественной позе.

– Чёрт… – устало выдохнул Гришин, присаживаясь на корточки. – Будто сама природа пыталась спрятать смерть. Мужчина. От шестидесяти до семидесяти лет. Не бомж точно: обувь приличная.

– Кошмар, – страж порядка, неделей ранее переведённый из столичного шумного города в тихую провинцию, присел на корточки рядом. Он пытался рассмотреть и понять, что случилось с мертвецом, издали производящим впечатление сильно уставшего человека. – Думаете, убийство?

– Да пёс его знает. Может, зверьё напало, лес ведь рядом, – Гришин, оглядываясь по сторонам, встал сам и помог новичку подняться.

– Покойник-то немолодой. Долги. Болезни. От жизни устал, вот и решил поскорее на тот свет ноги сделать. У нас в конторе подобный случай имел место.

– Разберёмся. Вот что, Лунин, ты давай, звони в дежурку. Пусть поднимают следователя, судмеда, тащат сюда криминалистов.

– А родным будем сообщать?

– Сначала установим личность, потом поищем родственников. Всё по протоколу, что ты, ей Богу, как в первый раз.

– Виноват. Две недели назад мать схоронил. Кое-как в себя пришёл. По службе никогда ещё с покойниками дел не имел, этот – первый.

– Сочувствую, Алексей, – лейтенант по-отечески похлопал молодого по плечу, – пройдусь, посмотрю, что в округе. Ты огради пока берег: зеваки скоро набегут.

Глава 1. Оса.

Тёплым летом две тысячи двадцать четвёртого года почтенная семья возвращалась из Нидерландов в Россию. Взбитая женщина лет пятидесяти с небольшим с уложенными под атласную ленту и выкрашенными в шоколадный цвет волосами разрыдалась прямо на одном из пограничных постов, обращаясь к супругу.

– Я не верю, жизнь моя, не верю, что всё это происходит в реальности! Наконец, исполню волю своей мамы: она так хотела, чтоб я хотя бы краем глаза увидела её родину, – женщина говорила на русском языке с чуть заметным акцентом, постоянно трогая своё раскрасневшееся лицо. Её супруг, симпатичный пожилой мужчина с аккуратно стриженными на современный лад серебряными волосами, поджарый, высокий и слегка сутулый, выскочив из кабины грузовика, принялся её успокаивать.

– Россия прекрасна! Тебе понравится здесь, – он взглянул на возвышающийся холм, на котором густой зеленью распластался нескончаемый сосновый лес, согреваемый лучами тёплого солнца. Дыхание перехватило то ли от ветра, то ли от аромата, то ли от острого ощущения великолепия увиденного: для него родным был не только русский язык. – Милая! Я часто возвращался сюда. Правда, во сне.

– Почему ты не рассказывал?

– Потому что не хотел торопить события. А теперь, видишь, Нюта, мы здесь…

Приступ душевной слабости случился с Анной ван ден Брук от долгого душевного воздержания. Она знала, что проявлять свои чувства на людях в Европе ни в коем случае нельзя, иначе это воспримут, как эмоциональную неустойчивость. Анна оправдывала свои слёзы ещё и смертельной усталостью: на границе с Сербией она и её благоверный, Иван Алексеевич Македонов, провели около четырёх часов в пробке. Добравшись до Болгарии ночью, супругов снова задержал трафик ещё на два часа. Ни один из них не рассчитывал, что путь окажется таким сложным. Водитель устал, однако ему удалось немного вздремнуть, пока чета караулила грузовую повозку.

– Говорила ж я, Ваня, надо было самолётом, –ворчала Анна.

– Здрасьте, самолётом. Ты ведь понимаешь, нам бы пришлось пользоваться услугами перевозчиков. Во-первых, дорого, а во-вторых, небезопасно: растащут все твои картины и тарелочки из английского фарфора, и поминай как звали.

– Да брось, Иван.

– Нюта, бережёного Бог бережёт. Ну, сама подумай. А Рика куда б? Как бы мы его, лося такого, везли? – Иван посмотрел на чёрного лабрадора, который дружелюбно тёрся влажным носом о сумку с пищевыми дорожными припасами. – Ты поспи. А я пойду шефа будить, мне ещё развлекать его всю дорогу. Ты ж знаешь, имеется у меня такая привычка – разговаривать, чтоб водитель не уснул за рулём. Где там бутерброды у нас? Перекусим, и в добрый путь. Совсем немного осталось, а там уж и отчий дом. К вечеру будем в Энске.

Супруги в скором времени без пробок и аварий добралась до городка, который ничем не уступал другим российским провинциям: била в глаза серость кирпичных двухэтажных домов, скромность деревянных построек, ветхость несколько раз переложенных асфальтированных дорог. На пути к городу простирались широкие просторы, леса и реки, по случаю величия своего равнодушно глядевшие на путника сине-зелёной гладью.

Теперь и Иван дал волю скупой мужской слезе – залюбовался бескрайним полем голубого ячменя, тёмной рекой, что разделяла город надвое, чуть осунувшимся, как одинокий старик, домом его детства. Войдя в опустевшую избу, принадлежащую когда-то отцу Ивана Алексеевича Македонова – супруга Анны и одновременно её кузена по материнской линии – сентиментальности поддались уже оба супруга. Новый хозяин склонил голову под оставшимися осиротело висеть на стенах портретами его родителей. Вдохнул запах спрятанной в резном сундуке вышитой когда-то рукой матери крестильной своей рубахи. Поклонился иконе Николая Угодника в красном углу.

Соседи, увидев грузовик, высыпали на улицу. Почти никто не узнал Ивана, да и как узнать, ведь прошло ни много ни мало – сорок лет. Однако всё равно помогли: русские люди известны всему миру широтой души, простотой, готовностью к подвигам, способностью находить радость даже в обыденности. Мужики быстро перетащили привезённое из-за границы добро в дом. Бабы живо сообразили угодить новым жителям: одна принесла банку вишнёвого варенья; другая угостила пирогом и куском свинного копчёного сала; третья приволокла корзинку с бумажными стаканчиками и двухлитровым термосом свежего чая.

– Ба, да у вас и собака есть? – ахнула одна из женщин. – Какая красавица!

– Это кобелёк, – улыбнулась Анна и ласково потрепала пса за ухом.

– Жених! У нас тут в городке почти у каждого есть четвероногий друг, так что скучно ему точно не будет, – ответила восхищённая грацией лабрадора соседка.

– Может, помочь чем-то? – обратилась женщина, приблизительно одного возраста с новоприбывшей четой. – Вещей у вас много – умаешься разбирать. Если хотите, подсоблю: мне на пенсии всё равно делать нечего.

Анна ван ден Брук смутилась: прожившая долгое время в Нидерландах, будучи наполовину голландкой, она не привыкла к бесплатной помощи. На её памяти – специальные службы и услуги уборщиц, труд которых щедро оплачивался. В Европе без приглашения в чужой дом никто не навязывался. Анна вздрогнула, вдруг вспомнив, как её позвала к себе голландская соседка – напоила чаем, угостила небольшим кусочком яблочного пирога со сливками, а потом прислала по What’s app ссылку на приложение tikkie[1] со счётом за угощение. Анна ласково улыбнулась новой соседке, растерянно посмотрев на мужа.

– Благодарим вас сердечно, милые дамы. Сначала посмотрим, что там в доме, да как. Вдруг ремонт потребуется, тогда и вещи вынимать из коробок нет смысла. Сами понимаете, столько лет дом пустовал. Спасибо Матвеичу, присмотрел, да ключ не потерял.

Николай Матвеевич Воропаев, друг детства Ивана, все эти долгие годы оставался на связи и держал чету в курсе событий. Именно он сообщил и о смерти родителей Ивана, он же поддерживал, когда друг, весь почерневший от горя, приезжал на похороны. Николай Матвеевич был из тех мужчин, которых называют коренными. Возраст будто не торопился лишать его силы: плечи по-прежнему широкие, походка уверенная, будто за каждым шагом – десятилетия тяжёлого труда и сдержанной гордости. Он держался прямо, с детства знал цену выправке. Его лицо, резкое, крепко сбитое, как и он сам, отличалось чёткими чертами, крупными скулами, покрылось сетью морщин – не от смеха, а от ветра, солнца и множества слов, так и не сказанных вслух. Выцветшие серо-голубые глаза смотрели цепко, словно проникали вглубь души собеседника, примеряли другого человека на какую-то свою внутреннюю мерку. Николай Матвеевич имел привычку прищуриваться. Под его густыми с проседью бровями скрывался взгляд человека, привыкшего к тишине, к своим мыслям – не всегда добрым. Однако в голосе его слышалось ровное, даже ласковое спокойствие, и лишь иногда проскальзывала металлическая нота – тонкая, как лезвие ножа.

– Перестань, Алексеич. Мой долг – другу детства подсобить.

– Матвеич, это я теперь перед тобой в долгу. Не знаю, что б я без тебя делал, брат, – Иван пожал другу руку и крепко обнял, похлопывая по плечу.

Анна вздохнула с едва ощутимым облегчением. Поблагодарив новых соседей, чета отправилась к Николаю Матвеевичу и его супруге в дом с баней и огромным медным самоваром на просторной веранде. Там новые жители Энска решили переночевать, чтобы на следующий день с новыми силами взяться за обустройство собственного дома. Верный Рик охранял заботливо застеленный свежим бельём раскладной диван, устроившись на полу возле своих уставших с дороги засыпающих хозяев.

На следующий день Анна и Иван отправились в свой дом, пригласив на всякий случай Николая Матвеевича. Прошлым вечером новые жильцы не успели разглядеть, как прекрасно их гнёздышко благодаря саду. Увидев всё его великолепие через огромное окно в кухне, Анна от счастья совсем по-девчачьи завизжала, выскочив во двор, огороженный деревянным высоким забором. Рик рванул за ней.

– Вот, где будет моё место силы, Ванюшка! Я снова смогу выращивать свои растения! Цветы! Помидоры! Нет ни одного слизня, ты только посмотри! Помнишь, как эти чудовища съели все мои растения, которые я оставила на балконе?

– Как такое забыть?! – Иван улыбнулся и подмигнул Николаю Матвеевичу.

– Июнь всё же непривычно жаркий здесь. А в Нидерландах этот месяц – странный предмет: он вроде бы есть, но его сразу нет. В голландском июне лета не чувствуешь совсем – холодно, как в погребе. А хочется жары! Той самой, когда ощущаешь себя мороженым, тающим в забытом смуглой девочкой стаканчике на столике летнего кафе. Вань! Тут куст смородины! Гляди скорее!

– Ого, какой огромный! Помнишь, Нют, я тебе куст красной смородины в кадке приволок однажды?

– Да, конечно, помню. Я в цветочном его увидела, любовалась зелёными листочками и ягодами, которые только начали вызревать.

– Всё по Марине Цветаевой, только вместо куста рябины – куст красной смородины – тоска по Родине, все дела, – Иван снова посмотрел на Николая Матвеевича, только на этот раз – с тенью печали во взгляде.

– А потом ты тот куст купил и подарил мне. А сажать-то куда? Так и пришлось его на балкон ставить.

– Жаль, конечно, что не взяли в ипотеку дом с садом, Нют.

– Да ну, платили б деньжищи, и во всём себе отказывали.

– Да, до сих пор перед глазами лицо соседки: не ожидала она, конечно, такой щедрости. Что ж, главное, куст ещё поживёт, а ты не горюй. Теперь у тебя целых два куста: глянь-ка, вон там белая смородина ещё. Видишь?

– Да где? Ах! Тут ещё и малина, Ваня! Она скоро посыпется, посмотри, какая крупная! – Анна протянула мужчинам целую пригоршню спелых мягких ягод.

Иван с Николаем Матвеевичем кинулись в кухню, искать посуду, чтоб собрать созревшие тяжёлые ягоды с гибких веток. Куст культурной еживики выпустил свежие нежно-зелёные листья. Рядом рос крыжовник, он показывал всем своим соседям красивые лиловые бусинки. Разрослась виноградная лоза – время собирать и мариновать листья. Анна умела делать заготовки, а потом удивлять супруга своими кулинарными способностями и приготовлением долмы. Некоторые листья она просто замораживала, свернув трубочкой в пищевую плёнку. Зацвели пионы и маки, раскрыла свои жёлтые головки скромная календула. Розы на подходе, затем – белые ароматные лилии. Благоухал куст розмарина. Веточки тимьяна, мяты и шалфея так и просились в чайник.

– А вот тут, Ванюша, посадим помидоры! Семена мне аж из Греции прислала участница из группы садоводов в социальных сетях. Это породистые помидоры, в Нидерландах вряд ли нашла бы подобное.

– Да поздно уже, Нют. В следующем году я тебе тут теплицу сооружу, свежую земельку нужно, навоз. Засадим всё твоими помидорами!

– Как же я тебя люблю!

– И я тебя, родная, – Иван обнял супругу.

– Вот сюда тюльпаны высажу, – Анна, освободившись от объятий, продолжала осматривать свои владения, – самые лучшие луковицы отобрала ещё в Нидерландах, чтоб здесь рассадить красоту.

– Многие считают родиной тюльпанов Голландию. Ничего подобного! Никаких тюльпанов в Голландии не было. Тюльпан – цветок османов, даже название происходит от слова «тюрбан»! Нельзя представить Россию без американского картофеля, правда? Вот и с тюльпанами так, – Николай Матвеевич деловито поправил засаленный воротник фланелевой рубашки и прокашлялся.

– Здрасьте, приехали… «Цветок османов», – фыркнул Иван, – именно Нидерланды сейчас славятся тюльпанами.

– Это понятно, Иван, просто щедрые турки не знали, какие деньги они могли бы заработать на цветах! А голландцы всегда были нацией прирождённых коммерсантов. Тюльпан в своё время был показателем высокого социального статуса и богатства. В семнадцатом веке одна луковица редкого сорта стоила тысячу флоринов серебром, а уже через несколько лет – пять тысяч. Скажу только, что в те годы лучшая фламандская свинья стоила тридцать флоринов, а корова – сотню.

– Откуда такие познания, Матвеич? – Иван покраснел, его шея покрылась пятнами.

– Историю учил в отличие от некоторых. А тебе, Иван, стыдно этого не знать, ведь столько времени в Нидерландах прожил. Хоть бы поинтересовался.

– Зато я историю чёрного тюльпана знаю! Интересовался я, Матвеич, всем, чем мог! Это ж родина моей супруги! Вот, слушай, так и быть, расскажу. Во времена расцвета тюльпанного бизнеса жил некий обувщик из Гааги. Он настолько пленился мыслью разбогатеть, что забросил колодки, шилья и молотки и занялся разведением цветов. Забыв про своих клиентов и семью, он день и ночь ухаживал за тюльпанами. Надо сказать, сапожник не был лишён художественного вкуса и решил вырастить цветы особо редкой окраски, чтобы продать их и навсегда забыть о нужде, подмётках и каблуках. Сокровенной же мечтой сапожника было вырастить не какой-нибудь, а непременно черный тюльпан!

Трудно сказать, какой логикой он руководствовался в своих опытах, какие произносил заклинания и чем поливал грядки, но факт – ему это удалось, смог он вырастить чёрные тюльпаны!

– Да ладно?

– Так история твоя любимая рассказывает, сам не видел. Но это ещё не конец! Казалось бы, дело сделано, но тюльпаны были такие красивые, что сапожник… влюбился в них. Он просиживал часами возле грядки, разговаривал с цветами, ухаживал за ними. Тем более, что к тому времени сапожник остался совсем один. Не выдержав маниакальной увлечённости выращиванием цветов, его покинула семья, отвернулись все друзья, считая, что мастер потерял рассудок.

– Ещё бы, я б тоже сбежал от такого чокнутого, – Николай Матвеевич захохотал.

– Но и это ещё не всё. О новом сорте тюльпанов прослышали бизнесмены-цветочники. Они испугались, что появление такой диковинки на рынке подорвет сложившийся баланс цен – чёрные цветы взлетят в цене до невиданных пределов, а обычные резко подешевеют и подорвут их бизнес! Хитростью и обманом они заставили сапожника-селекционера за большие деньги продать все луковицы чёрного тюльпана, их было всего несколько штук. И прямо на глазах полусумасшедшего несчастного мужика растоптали их сапогами. Гаагский сапожник не выдержал потрясения и вскоре умер.

– Хороша ж любовь: сапожник тюльпаны продал, несмотря на чувства. Всё-таки жадные эти голландцы: какими были в старые времена, такими и сейчас остались.

Николай Матвеевич боковым зрением видел, как Анна всплеснула руками и хотела что-то сказать, но сдержалась, посмотрев на мужа.

Вокруг слышалось постоянное рабочее жужжание – пчёлы, не переставая, трудились и опыляли новые распустившиеся почки.

– Полосатые брюшки выглядывают из каждого цветка. Трудятся девчонки, живут! Смотрите, чтоб не цапнули, – Иван отмахнулся от крупной и наглой осы.

– Кажется, Рику уже досталось!

Пёс подбежал к хозяевам, жалобно скуля: оса ужалила его в нос, и пёсья морда на глазах становилась всё шире и приобретала глуповатый вид.

– Господи, чудо ты моё. Ей Богу, как ребенок. Куда ты вот полез, где нашёл осу, а? – ворчала Анна и побежала к холодильнику, чтобы достать лёд.

Через несколько мгновений она вспомнила, что холодильником ещё никто не занимался, и даже не подключил к электричеству.

– Ваня! Нам нужно с Риком к ветеринару. Я совсем не подумала, – Анна кивнула в сторону холодильника и быстро протянула провод к розетке. Старенький советский «Орск» грозно буркнул и затарахтел.

– Бежим ко мне, я вас на мотоцикле отвезу. Заодно зарегистрируете Рика: станет полноценным жителем Энска раньше вас, – Николай Матвеевич с неподдельной жалостью взглянул на бедолагу пса. Отёк на его морде увеличился: медлить нельзя.

Иван быстро подбежал к соседнему дому, где ещё вчера парился в берёзовой бане и ночевал, уставший с дороги. Николай Матвеевич притащил из дома замотанный в полотенце ледяной пакет, вручил его Анне, которая кое-как доволокла пострадавшего от укуса осы Рика, не привыкшего к поводку. Быстро завели трёхколёсный мотоцикл. Николай Матвеевич – за рулем, Иван – позади водителя, а Анна с Риком – в люльке. Рик недоверчиво поглядывал на хозяйку и тревожно поскуливал: ему никогда ещё не доводилось кататься в люльке мотоцикла. Анна прижала к пёсьему носу обёрнутый в полотенце ледяной пакет, пытаясь успокоить. Мотоциклист быстро привёз горемычных соседей в ветклинику, находящуюся всего в шести километрах от дома пожилой пары.

Ветеринарная клиника оказалась маленькой, почти неприметной – табличка с облупившимися буквами, вывеска «Айболит» и аккуратный дворик с деревянной лавкой. У двери сидел дед в клетчатой рубашке с пушистым котом на коленях.

– Что, друг, цапнула? – спросил старик, глядя на несчастного Рика, когда Анна наконец смогла выбраться из люльки.

– Да, в нос, оса. Дышит, но мы побоялись, что будет хуже, – произнёс Иван и протянул деду руку, тот ответил крепким пожатием.

– Правильно, что приехали. Сейчас доктор выйдет, – сказал он, погладив кота. – Я – Пётр Николаевич, местный философ на пенсии. Мне ваше лицо, молодой человек, как будто знакомо.

– Это Вы, отец, меня «молодым человеком» величаете? Благодарю сердечно, – Иван пригладил серебристые локоны, упавшие на высокий лоб, и покраснел шеей, – мне седьмой уж десяток пошёл.

Старик хотел что-то ответить, но дверь ветклиники распахнулась, и оттуда вышла молодая женщина в зелёной форме, с косой цвета тёмного ореха, собранной в большой аккуратный пучок.

– С лабрадором: заходите, пожалуйста. Здравствуйте, я Вера.

Кабинет внутри оказался неожиданно просторным, светлым и уютным. Пахло ромашкой, йодом, шерстью и дыханием животных. Рик жалобно заскулил, когда Вера осторожно принялась его осматривать.

Хозяева Рика с таким же интересом рассматривали женщину-ветеринара. На вид ей было около сорока лет. Невысокого роста, худенькая, хрупкая. На лбу – глубокая морщина – безмолвный свидетель несбывшейся мечты. Однако все остальные черты – высокие скулы, прямой нос, задумчивый взгляд серо-зелёных глаз – никак не выдавали её возраст. Волосы были собраны, видимо, для поддержания порядка не только в причёске, но и в мыслях. В движениях наблюдалась сдержанная грация и строгость, свойственная тем, кто работает с людьми и животными. Для людей – она обычный ветеринар: опытная, спокойная, надёжная, уважаемая. Для животных – тихая гавань и спасительница.

– Тебя, дорогой друг, я что-то у нас не припомню. Новенький? Вы недавно к нам? – спросила Вера низким, чуть хрипловатым, словно от недосказанных слов, голосом, не поднимая глаз с собаки.

– Да. Только вчера приехали, из Голландии.

– Ого! Аж из Голландии. Ну, теперь вы – свои. Если к ветеринару попали, значит, судьба приняла, – улыбнулась Вера. Лёгким движением пинцета она вытащила из носа Рика жало осы и промыла место укуса.

Рик тихо вздохнул, когда Вера сделала ему укол и, закончив все свои ветеринарные дела, отпустила.

– Готово, беги к своим скорее, – Вера погладила Рика и обратилась к хозяевам собаки, – я обработала рану перекисью, ввела супрастин. Дала бы мазь, но он всё равно будет её слизывать. Поэтому прошу Вас последить за его состоянием. В особенности – за дыханием и отёком. Постоянно прикладывайте холодный компресс. Еды не давайте пока, побольше питья и отдыха. Вы молодцы, что сразу же приехали: у парня сильная аллергия.

Рик уткнулся распухшим носом в ладонь Анны. Его взгляд постепенно перестал казаться испуганным, теперь он благодарно разглядывал свою спасительницу и тихонько повиливал хвостом, внимательно слушая спокойную речь ветеринара.

– Давайте-ка мы на нового пациента карточку заведём, – Вера что-то записала в журнал, мельком взглянув на Анну и Ивана Алексеевича, а потом и на Николая Матвеевича, который находился тут же, в небольшой приёмной. – Кличка?

– Манрик. Это комбинация корня «ман», что означает на голландском – «Луна», и древнегерманского суффикса «рик», что означает «правитель». Манрик в переводе с голландского – «Лунный властелин». Но зовём мы его коротко – Рик. Просто Рик, – проговорил Иван, опустив взгляд на носы своих нечищенных ботинок.

– Запишу – Рик. Хотя полное имя звучит гораздо красивее и романтичнее.

– Имя нашей дочери – Луна, с ударением на первый слог. Рику она подбирала кличку сама, – Иван хотел ещё что-то сказать, но промолчал.

– Интересная история … Луна, Лунный правитель… А у нас тут по большому счёту всё гораздо прозаичнее: Шарики-Бобики, Васьки да Мурки… Ну, ладно. Если что-то с питомцем случится – сразу ко мне. Адрес забудете – у любого прохожего спросите. У нас тут все друг друга знают, и новости бегают быстрее собак.

Вера аккуратно погладила Рика по боку и шепнула:

– Молодец! Потерпел.

Расплатившись и попрощавшись с ветеринаром, Иван взял новую карточку Рика, пообещав Вере вложить в неё все записи о прививках и болезнях, сделанные в Нидерландах.

– Теперь перевести всё надо на русский язык. Есть у вас тут бюро переводов, Матвеич?

– Как не быть-то? Скажешь тоже. Чай, не в глуши какой живём, – чуть обиженные нотки послышались в голосе друга детства. – Отвезу, куда надо. Все покажу. Мы своих не бросаем.

У выхода Анна на мгновение обернулась: Вера стояла у окна, погрузившись в свои мысли, а Пётр Николаевич что-то записывал в блокнот. Кота рядом с ним больше не наблюдалось. Иван помог Анне усесться в люльку, Рик сам прыгнул к ней на колени.

– О! Освоился, братишка! Раньше хозяев своим тут стал! Молодец, – Николай Матвеевич звонко засмеялся и завёл свой старенький мотоцикл.

[1] Сервис, через который можно быстро перевести деньги по ссылке.

Глава 2. Прощание с Луной.

Летнее солнце провинции улыбалось, освещая лица людей, и казалось, каждый человек здесь счастлив и благодарен. Прошло несколько недель после переезда пожилой пары. Дом Анны и Ивана наконец засверкал чистыми окнами, наполнился ароматом свежих простыней и глаженых рубашек, варенья, спелых яблок, дрожжей и сдобной выпечки.

В доме располагались четыре просторных комнаты. В самом сердце кирпичной постройки находилась большая спальня. В ней стояла удобная кровать из натурального дерева, застеленная покрывалом из зелёного атласа с двумя подушками в наволочках из той же изысканной ткани. Встроенный шкаф с причудливыми ручками и зеркалами на дверцах служил хранилищем для стёганых тяжелых одеял и запасных подушек. Этажерка с книгами и цветами являлась своего рода продолжением широкого подоконника у окна, из которого можно было наблюдать красоту леса и речки. Небольшое мягкое кресло, обитое бархатом изумрудного цвета, стояло рядом с кроватью. Две лампы в малахитовых абажурах на прикроватных тумбочках служили единственным источником приглушённого освещения в спальне, – Анна ещё в Нидерландах к этому привыкла. В спальне пахло кремом для рук и пудрой, которой хозяйка подбеливала свои слегка вздёрнутый нос, высокий лоб и чуть опавшие щёки.