Шамиль Идиатуллин. Город Брежнев. Рецензия

Сергей Овчинников

Шамиль Идиатуллин. Город Брежнев. Рецензия

Шамиль Идиатуллин. Город Брежнев

Давно хотел прочесть, и автор был интересен. Всё-таки ровесник, значит по культурному коду можно ожидать некоторого пересечения – той же гремучей пропорции советского тихого, перестроечного игристого, какой-то сивухи девяностых – без вариантов, ну и более поздних и разнообразных напитков – на вкус и кошелёк.

В качестве дисклеймера. О своём читательском опыте докладываю, как есть, непосредственно в процессе чтения, ну и вообще довольно непосредственно. Если я в чём-то обманываюсь, то исправляюсь, когда обнаруживаю. Если моё мнение меняется в процессе чтения, это также, надеюсь, становится заметно, равно как и все мои читательские оплошности. К слову, с этим текстом я как раз основательно в просак угодил. Намеренно ничего не подчищаю и не переписываю. Как говориться, есть ошибки, и есть работа над ошибками – всё здесь – наслаждайтесь, если осилите.

Первые пару десятков страниц вываливается некое подобие «Слова пацана» – с известной лексикой и такое же унылое.

Возникает жёсткий диссонанс с предисловием, в котором вроде бы упоминался лучший город и лучшая страна. Неужели сарказм? Что же, герой на деле не считает город своего детства действительно лучшим? Повествование, кстати, от первого лица, но отождествлять автора с героем я бы пока не стал. Хотя в явном виде точка зрения героя и не проявляется, выглядит это детство совсем не розовым.

В общем, начинается всё как книжка о подростках и для подростков, рассказанная таким же подростком. То ли это действительно какое-то адски общее место, то ли мне мерещится, а может просто, как всегда, придираюсь.

Акценты тоже именно в тех местах, которые тогдашнему подростку Артуру Вафину от первого лица казались самыми главными. Если речь о пионерлагере, то важнейшая из сцен – та, в которой герой отправляется намазать девчонок зубной пастой. Это на несколько страниц – я даже успел устать немного от этой «королевской» ночи.

Ну ладно бы ещё произошло что-то интересное. Триллера же из «Королевской ночи» явно не вышло. Предположу, что для меня этот эпизод прозвучал бы ярче в отражении разговоров и дружеском троллинге, да и места занял бы пару абзацев.

Процентах на пятнадцати прочитанного я начинаю понимать, что детско-юношеская пастораль – это, блин, надолго. Не то, чтобы я был против детства как такового. Отнюдь, но можно же как-то по-своему, по-новому, то есть хоть как-то, но по-другому об этом писать. Понятно, что читателя если не в этом абзаце, то в следующем собственной ностальгией припечатает – скушает, не подавится. Но мне всё равно не по себе – будто читаю разу по десятому, а я и второй-то крайне редко допускаю.

Во второй части фокальный персонаж сменился. Теперь это Марина, которая в лагере была вожатой, а оказалась свежеиспечённой выпускницей педвуза – стало быть, молодым педагогом.

По самым первым приметам изменилась и глубина проникновения во внутренний мир фокального персонажа. Если в случае Артура автор постарался передать рвущуюся мальчишескую натуру и внутренние метания, то с Мариной попыток углубиться не заметно. Но и повествование от третьего лица. Возможно дальше что-то последует – продолжаем наблюдение.

После нескольких диалогов могу сказать, что мне не нравится, как описывается взаимодействие Марины и Виталика – в прошлых частях он был Витальтоличем в повествовании от Артура. Какое-то всё слишком притянуто-высокомерное выходит. Я наверное даже понимаю, что автор хотел показать – этакого гордого десантника на гражданке, зависающего слегка в статусе дембеля, но сделано на мой вкус неуклюже. Может и ПТСР, но без явных моментов – скорее мои ожидания и проекции. В прошлых главах от Артура образ Виталика, как мне кажется, был более жизненным, а тут он у меня стал малость разваливаться.

Ну вот хотя бы оцените оборот:

«Виталик, неудобно оглянувшись – так, что чуть не выворотил верхнюю половину организма из нижней, – качнулся, осторожно кивнул на здание рабочей общаги и грустно сказал:

– Там.»

Нравится? Это в процессе диалога Марины с Виталиком такая «понимашь загогулина» происходит. Что она нам должна продемонстрировать? Ради чего эта нелепица? Сложно сказать.

Должен поправиться: Виталий выпил, может, лишнего на похоронах сослуживца (или просто земляка, но тоже «Афганца»). В приведенной же цитате автор красноречиво демонстрирует нам его изменившуюся телеметрию. Беру свои слова по поводу нелепицы назад. Наверное, это может нравиться. Кому-то – дело вкуса.

Тут мне прямо неудобно стало, потому что в начале этой условно взрослой части (если предыдущие главы от Артура считать подростковыми, а они такие и есть) следует довольно жёсткая сцена сексуального насилия. Она в целом хороша. Вполне достоверна и жести в меру.

В противоположность ей, кстати, сексуальнвя сцена (уже без насилия) Марины и Виталика дана слишком отвлечённо, что ли – я даже не сразу сообразил, что «начался сеанс».

А неудобно стало из-за того, что я, не сказав добрых слов про сцену насилия, а она, повторюсь, хороша, сразу стал пенять на разваливающийся образ Виталика. Но я исправился.

А-а-а! Ору! Я понял, что мне напоминает этот текст по структуре.

Без сравнения мне тут не обойтись – уж простите!

Если у Улицкой (читанной давеча) текст льется и струится. То у Идиатуллина он похож на сыплющиеся буквы из неплотно закрытой коробки с игрой Scrabble (хотя в данном случае, скорее, из коробки советского Эрудита). Они сыплются неровно и неравномерно, ложатся также, иногда повернуты не той стороной, иногда горбятся. Читать это – удовольствие такое, достаточно своеобразное, но не противное. Можно, наверное, поздравить автора с собственным почерком – не поручусь, правда, что уникальным.

Например, несуразность партсобраний, да и любых позднесоветских формальных пережитков развитого социализма, этот текст передает вполне адекватно. Но все равно какое-то неясное послевкусие остаётся: в чём было больше несуразностей в самом тексте или в описываемом событии.

Дальше фокал опять меняется. Теперь, насколько могу судить, это мама Артура. Тут уверенности нет – она упоминается только по имени – Лариса, а муж ее – почему-то уменьшительным Вадик. Это к тому же русифицированный вариант от исходного Вазых. Артур тоже именуется не иначе как Артурик. Видимо, она их так называет, и автор следует за логикой фокального персонажа. Вот только создаётся впечатление, что Артур – приемный ребенок в этой семье, поскольку термины мама и папа не употребляются.