Звёздный Дождь

Как два настолько разных человека могли родиться у одной пары? Зервасы все примерно одинаковые, привычки, способности, внешний вид… Эти же максимально разные.

Один оболтус, вторая умница и красавица, а как делает минет…

Тьфу ты, жуй блины давай!

– А у нас радость, Костя, – в кухню вплыла мама двух из ларца, разных с лица. – Лукьян внучком нас решил осчастливить.

– Мы уже думали, не дождёмся, – крякнул Николай Анатольевич.

– Дождались, – почесал Лукьян в вороте футболки с V-образным вырезом, являя на свет смачный засос.

– Привёз бы жену на лето, витамины здесь, солнышко, – заворковала будущая бабушка.

– Подумаю, – ответил Лукьян, продолжая с аппетитом жевать.

Cукин сын, не знаешь, восхищаться или плеваться от подобной невозмутимости.

Выбрались на крыльцо с Лукьяном, договорились о встрече. Сегодня с алкоголем не выйдет – Костасу ехать надо, но друг может примчаться в Краснодар. Посидят с чувством, расстановкой, как в старые добрые времена.

– Подружка есть симпатичная у твоей Юльки? – спросил Лукьян.

– Иди дрочи, папаша, – отмахнулся Костас со смешком.

Подружки у Юленьки – славные двадцатилетние студенточки. Любая рассыплется под этим бугаём.

Вышла Поля, всё ещё зелёная. Затолкала брата в дом, бубня, что ей нужно решить рабочий вопрос. Баб своих успеют обсудить, и вообще, кое-кто женат, не станет показывать пальцем – кто.

– Костик, – проговорила Поля, убедившись, что брат убрался. – Спасибо, что проводил меня вчера… до комнаты.

– Да пожалуйста, – ответил Костас, спрятав руки в передние карманы джинсов, выпростав большие пальцы.

– Всё же нормально было? – заглянула ему в глаза Поля. – А вообще, молчи, если меня вырвало, и ты потом убирал, я не хочу этого знать никогда в жизни, – простонала она.

– Ты не помнишь, что ли ничего? – опешил Костас.

– Почему, помню. Мясо ты пожарил, вкусно очень, спасибо. Коньяк помню… а больше ничего. Что-то случилось?

– Ничего, не волнуйся, – улыбнулся Костас. – Развезло тебя просто быстро, засыпать начала за столом. Я отвёл в комнату, уложил в постельку, ты сразу вырубилась.

– А… ладно, – повела она нервно плечом. – Но ты всё равно извини, если что.

– Извиняю, – подмигнул Костас.

Шлёпнул по кончику хорошенького носа. Развернулся и пошёл в сторону калитки между двумя дворами.

Обогнала его Соня, на ходу сообщая новость новостей: Илиас всё-таки дурачок совсем!

Не он один, Тыковка, не он один.

Глава 5

– Как себя чувствует Юля? – спросила я брата, не отрываясь от монитора ноутбука, клацая по клавишам, изображая активную деятельность и полное равнодушие.

Интересовалась в дань банальной вежливости, проявляла дружеское участие.

Лукьян вернулся из Краснодара довольный, проспал половину дня, сейчас заглянул ко мне в офис, я как раз только вернулась с объекта, и что-то рассказывал, радуясь, как ребёнок.

Тридцать четыре года мужику, приличный карьерный рост, хороший достаток, а он в состоянии радоваться мороженому в вафельном рожке или восторженно удивляться удобным креслам в кинотеатре.

– Не понимаю, что Кос в ней нашёл, – со смешком ответил Лукьян, снисходительно поморщившись.

Вообще-то, я тоже не понимала, но держала своё драгоценное мнение при себе, потому никак не отреагировала. Подняла полный равнодушия взгляд на брата и, словно между делом, сказала:

– Молодость?

– Двадцать лет – это не молодость, это детский сад, – утробно засмеялся Лукьян.

– Она в ординатуре учится, значит, минимум двадцать два, – поправила я.

– Это всё решает, конечно, – кивнул Лукьян. – Всё равно сопля. «Кринж» и «ролф» устарели, короткие носки сейчас не носят, – явно передразнил он Юлю, вызывая во мне бурю восторга. – Женщина всё-таки постарше должна быть, чтобы было о чём трах… поговорить, – поправился он.

– Переживаешь, что придётся сменить носки? – усмехнулась я в ответ, решив проигнорировать лексику таймырского медведя, его уже не исправить, братом же он быть не перестанет.

– Мне пофиг, я шерстяные в основном ношу, или махровые, – засмеялся Лукьян. – Что мы о Юльке этой? Сегодня одна, завтра другая, – пренебрежительно продолжил он. – Лучше скажи, как ты? Нашла кого-нибудь?

– Зачем? – уставилась я на брата, на этот раз совершенно искренне задавая вопрос.

– Мы думали, ты долго одна не будешь… такая-то красавица, умница всяко мужчину нормального заведёшь, – промычал Лукьян, водя взглядом по кабинету.

Не умеет он в личное, в откровенное, явно родители просили разузнать, что к чему. Не даёт им покоя мой статус матери-одиночки. Хотят, чтобы всё как у людей было.

Уверена, если бы я развелась, как Ира, муж бил меня и изменял, но всё-таки имелся, они бы легче пережили моё «фиаско». В этом случае муж-мудак во всём виноват, а когда дочь родила неизвестно от кого, и все об этом знают – она виновата.

– Зачем мне мужчина? – переспросила я.

– Мужик – это человек такой, который помогает, проблемы твои решает, – назидательно проговорил Лукьян.

– Мужчины, Лукьян, проблемы создают, а не решают, – ответила я в тон брату. – Тебе ли не знать. Назови хоть одного мужчину, который в состоянии решить хотя бы одну, одну, – подчеркнула я, – проблему.

– Я, – невозмутимо показал на себя пальцем.

Я закатила глаза от услышанного. Конечно, конечно, курс антибиотиков по возвращению домой решит все проблемы…

Бедная его жена, не удивительно, что она сюда не приезжает. Здесь же все заборы обоссаны этим кобелём. Ходить и оглядываться, с кем спал твой муж, с кем нет – сомнительное удовольствие. Впрочем, вряд ли в Норильске он надевает пояс верности, но в отпуске хочется отдохнуть, положительных эмоций набраться, забыться на время, а не вздрагивать от каждой встречной юбки, как дома.

– Кос, – привёл он ещё более неподходящий пример.

Действительно, развестись, оставить жену с двумя детьми на севере – образец решения проблем.

К тому же, Лукьян, насколько я знала, не скрывал, что женат. Девушек для своих одноразовых приключений выбирал постарше, не обременённых мечтами о светлом будущем. Костик же Юле мозги полощет, а сам…

Воспоминания о том, чем занимался Костик в отсутствие постоянной подружки, вызвали тяжесть внизу живота.

– Отец, – добавил Лукьян, победно глянув на меня.

– Уговорил, – фыркнула я. – Сегодня же дам объявление в газету: «ищу умудрённого опытом, убелённого сединами старца, желательно с инфарктом в анамнезе».

– Шутит она, – оскалился Лукьян. – Ладно, пошёл я вещи собирать, самолёт сегодня ночью.

– Машину мою возьми, – протянула я брелок.

– Не, я пешком. Погоды стоят волшебные. Дома снег лежит, морозит, а здесь сады цветут. Красота.

– Переезжайте, – пожала я плечами, заранее зная ответ.

Брат переедет если только на пенсии, несмотря на то что у него куплена квартира в Краснодаре и в нашем городке, в качестве вложения денег. Прирос он к Таймыру своему, будто мёдом там намазано.

– Лучше вы к нам, – хохотнул брат. – Чуть не забыл, Кос тебе передал, – протянул полиэтиленовый пакет с изображением цветочков, с пластиковыми ручками-зажимами.

С такими бабульки на базар ходят. Практично и нарядно.

– Что это? – взяла я пакет, покрутила в удивлении.

– Не смотрел. Документы какие-то сказал… папка внутри.

– А… спасибо, – кивнула я.

Зервас Констатинос забыл, что давно изобрели скан, электронную подпись, всевозможные мессенджеры? Что «кринж» стал «кринге», мы в курсе, длину носков отслеживаем, а документы передаём в пакете с цветочками.

Боже, как трогательно.

Лукьян ушёл, я вытащила содержимое пакета. Действительно, пухлая канцелярская папка, пластиковая, на резинках, забитая бумагой. Трясущимися от волнения руками дёрнула эти резинки, вытряхнула содержимое – пустые белые листы формата А4.

Долго смотрела на то, что вижу, пытаясь решить загадку… что хотел сказать автор, вернее – Костик.

Костик ничего не хотел сказать.Хватит в подсознанье к нему влезать,Хватит фантазировать ерунду.Костик ничего не имел в виду…[2]

В злости на Зерваса, себя самою и весь мир, я смахнула листы на пол, готовая отчаянно зарыдать, чего не делала, кажется, лет с пяти.

Взгляд опустился вниз, из-под листа выглядывал уголок открытки.

Рванула, выхватила прямоугольную картонку с изображением сердечка с цветочками и банальной надписью «Самой прекрасной девушке», перевернула, не дыша, и обмерла…

Кажется, сейчас самое время рыдать.

Упасть на пол, начать бить ногами, руками, колотиться со всей силы головой о дубовый паркет.

«Повторим?» – гласила размашистая надпись, сделанная рукой Костаса.

И адрес базы отдыха в нескольких километрах от города, с неплохим ресторанчиком, бассейнами из горячего источника и обычной, холодной водой, благоустроенными домиками…

Онемевшими руками я собрала листы, сложила в ровную стопку. Посидев с минуту в полной тишине, отправила на положенное им место – в нижний ящик тумбы, где хранились упаковки канцелярской бумаги – шлёпнулась в кресло, резким движением перевернула открытку, иррационально надеясь, что подпись исчезнет.

«Повторим?»

Глядело на меня насмешливо карими глазами в обрамлении пушистых ресниц. Зачем, мужчине, спрашивается, такие ресницы… и глаза такие, зачем?

Я была влюблена в друга старшего брата примерно с седьмого класса. В лучших традициях голливудских мелодрам. Действительно, в кого ещё мне было влюбиться в трепетные двенадцать-тринадцать лет, кроме него. По сути, я не видела никого и ничего, кроме учёбы.

Был ещё один претендент на моё девичье сердце – портрет Сергея Есенина в школьной библиотеке, но Зервас Костик победил с разгромным счётом, потому что он был… самым.

Самым весёлым.

Самым добрым.

Самым красивым.

Самым-самым, в общем, по всем возможным параметрам.

Несколько лет я мечтала, что именно с ним у меня будет первый поцелуй, первый секс. Всё самое первое и самое лучше случится именно с ним.

Я не ненормальная восторженная дурочка, прекрасно понимала, ничего такого не случиться никогда в жизни, но мечтать мне это совершенно не мешало.

Сразу после института Костик женился, естественно, на гречанке. Естественно, потому что никакого другого варианта ни его семья, ни он не рассматривали никогда в жизни, это было так же естественно, как ходить на ногах, есть с помощью рук, дышать.

Я гречанкой не была, я была казачкой, так, во всяком случае, утверждал отец. И подходила на роль жены Зерваса как, например, черепаха слону.

Он уехал на север, родил сына, второго, много работал, достиг финансового благополучия. Жил насыщенной жизнью, не думая, не вспоминая обо мне.

Мы, конечно же, общались. Наши семьи настолько тесно и искренне дружили, что иначе не могло случиться, но это была именно приятельская, добрососедская коммуникация, как я считала, с моей стороны тоже.

Я думала, что переросла детское увлечение Костиком. Забыла свои мечты, как рыдала в своей комнате в день его свадьбы, рвала наши совместные фотографии, в основном детские, склеивала и снова рвала, обливаясь горькими, как хина, слезами.

Лишь изредка с ностальгией вспоминала о своих чувствах, лелеяла их, хранила, как самую большую драгоценность. Доставала из памяти, перебирала, любовалась, возвращала на место, в покрытые заботами глубины мозга, и забывала на время.

Влюбиться второй раз с такой силой мне не удалось, впрочем, я и не пыталась.

Первая любовь навсегда остаётся первой любовью…

У меня была своя жизнь, у Костика своя, что меня полностью устраивало. Не бередило душу, не заставляло рыдать, рвать в отчаянии фотографии, пока ему в голову не пришло развестись и вернуться в Краснодарский край.

Последние три года превратились для меня в самый настоящий ад.

Зервас стал появляться на пороге нашего дома не реже двух раз в месяц. Маячил перед глазами на работе, под окнами моей комнаты, когда приезжал к родителям. Общался, как ни в чём не бывало, по-приятельски. С заметным удовольствием занимался с Соней.

Вернее, для него это и было «как ни в чём не бывало», я же неуклонно сходила с ума. Превратилась в сгусток нервов, любви и похоти.

Почему он не оброс жирком, как часто случается с мужчинами после тридцати? Зачем из высокого, худого парня он превратился в широкоплечего, спортивного мужика с пресловутыми кубиками на животе, как в пошлой рекламе плавок?

Какого чёрта любая девица от восемнадцати до восьмидесяти лет попадалась на его мужское обаяние, сногсшибательную харизму, ауру первостатейного самца, которую женщины чувствуют едва ли не позвоночным столбом?

И почему я не стала счастливым исключением, которое не смотрело на Костика, как на одного из бесчисленных куколок Кенов в комнате Сони, гладеньких между ног?

Я, чёрт возьми, любила Костика, хотела его, мечтала так, что иногда просыпалась среди ночи от приступа тахикардии. Всерьёз собиралась купить вибратор, назвать его именем, чтобы хоть как-то снимать напряжение после каждого общения с ним.

Каждого!

Это же самый настоящий ад…

Я горела, сходила с ума, тряслась, как в лихорадке, а он спокойно жил, ел, спал, менял подружек. Сейчас была Юля, завтра будет Марина, послезавтра Глафира какая-нибудь, но женится, женится он на гречанке.

Много раз я собиралась отпустить себя, позволить себе небольшой тайный роман с Костиком, но быстро и без сожаления отбрасывала эту мысль.

Второй раз рыдать в день его свадьбы я не хотела. Второй раз наблюдать со стороны за его правильной семейной жизнью с правильной женой тоже.

Большего унижения представить не могла. Даже когда вернулась из Москвы беременной, я не чувствовала себя ущербной – это было моё решение, мой осознанный выбор.

Мне не было ни стыдно, ни горько, ни обидно, единственное, что меня волновало – благополучие будущей дочери и желание наладить собственную жизнь.

Решение же послать меня на фиг со своей болезненной любовью, жениться на другой, более подходящей будет Зерваса. Мне же останется снести поражение весело и гордо.

Спасибо! Не надо!

Слабость я себе позволила, да. Имела право. Мне двадцать восемь лет, последний раз у меня был секс до рождения дочери. Не потому, что пуританка, помешана на своей тайной любви или что-то такое, возвышенное, в духе любовных романов, просто так сложилось.

Большая часть мужчин меня попросту боялась. Боялась моего успеха, опасалась ума. Пребывала в уверенности, что у меня обязательно кто-то есть, наверняка до неприличия важный, такой, что сотрёт в порошок любого, кто посмеет посмотреть в мою сторону. Ведь без влиятельного покровителя какая-то баба попросту не может управлять традиционно мужским бизнесом…

Другие, кто рисковал, пытались сразу же прогнуть меня. Указать место, заставить маршировать под их аккомпанемент. И моментально шли на фиг. Под звуки того же марша, естественно.

Мне нужен был равный партнёр или Зервас Константинос, но первого, видимо, не существовало в природе, для второго не существовало меня.

Я отлично видела его похотливые взгляды, считывала намёки, но точно такие же взгляды и намёки я видела в адрес любой мало-мальски симпатичной женщины. Меня же роль проходной постельной грелки не устраивала категорически. Не с Костей.

Ему очередной секс, мне с этим жить.

Пару дней назад я всё-таки позволила себе, потому что живая, потому что хотела до боли внизу живота. Потому что едва чувств не лишилась, когда увидела его спортивную фигуру в классических брюках, светлой рубашке с закатанными в три четверти рукавами на родительской кухне.

Притворилась пьяной и поимела его, как хотела.

Вернее, он меня поимел, как я мечтала.

Не очень порядочно, но лучший друг моего старшего брата не про порядочность. Я не восторженная школьница, а женщины из плоти и крови, у которой пять лет не было секса.

Живое же воплощение моих сексуальных фантазий сидело напротив и отправляло однозначные посылы в мою сторону…

Будем считать, что Вселенная услышала его и меня.

Утром изобразила алкогольную амнезию и собиралась спокойной жить дальше. Или не спокойно, неважно. Главное, чтобы никто, никогда, не при каких обстоятельствах не узнал, что происходило той ночью.

Главное, чтобы Костик не догадался, что я всё помню.

Всё!

Каждое движение воздуха, вибрацию, вкус, запах, капельку пота, которая стекала по мужественному лбу, напрягшиеся мышцы, чувство тонкой кожи члена на своих губах…

И вдруг, как гром средь ясного неба:

«Повторим?»

Шёл бы ты в задницу, Зервас Константинос Александрович!

С Юлей будешь повторять.

Глава 6

Костас растянулся на постели посреди номера, бесцельно скроля ленту новостей.

Ты смотри, что в мире делается… лучшие фотографии дикой природы, что могли себе позволить крестьяне в девятнадцатом веке – очень интересно.

Окна были плотно зашторены, но не нужно смотреть на улицу или на экран телефона, чтобы понимать – глубокая ночь.

Он не рассчитывал, что Поля появится на пороге домика для отдыхающих, даже звонка с отказом или пожеланием отправиться по всем известному направлению не ждал.

Умница и красавица впадёт в ступор, прикинется дохлым опоссумом и будет морозиться в ближайшие лет двести.

Пусть, на здоровье, как говорится, чем бы дитя ни тешилось, но позлить неимоверно хотелось, пятая точка чесалась, насколько нужно было.

И повторения. Что греха таить, он хотел повторить ночь с Полиной, потому что – и он мог поклясться чем угодно, включая собственные яйца, – лучшего секса в его жизни не случалось никогда.

Всякий был, такого – не было.

Сначала, увидев бездарную игру Поли, он растерялся. Не помнила она ничего, конечно…

Во-первых, выпила она много, но не настолько, чтобы вызвать склероз. Она не запойный алкоголик, в беспамятство от одной рюмки не впадает.

Во-вторых, даже с учётом того, что перед тем, как уйти, Костас отыскал «ночную сорочку» – длинную футболку с принтом в виде идиотического розового слона, и одел Полю – Тыковка наверняка имеет привычку вваливаться в спальню мамы по утрам, родительский опыт у Костоса жив, – не понять, что ночью тебя жёстко отодрали, попросту невозможно.

Или не жёстко? Мысль, положа руку на сердце, оскорбительная.

У самого Костаса чуть яйца не полопались от восторга, Поля же не заметила. Словно он пару раз по внутренней стороне бёдер вялым членом поводил, кончил и уснул.

Нет, Полюшка, так дело не пойдёт!

Костас прожил несколько дней с ощущением, что к его голой жопе приставили паяльник и требовали по несуществующим счетам, и она пусть поживёт.

Он не просил дифирамбов в свою честь, слов благодарности, выражений искренней признательности не ждал. Достаточно было сказать: «Всё нормально, проехали, давай забудем».

Он бы проехал, забыл, словом и делом не напомнил, что знает, как устроено у Полюшки под трусиками, а там отлично всё, просто на зависть великолепно.

И снаружи симпатично, и на вкус прекрасно, и внутри тесно. Не Костасу жаловаться, ему со всеми тесно, бог размером не обидел, но в том, как ощущалась Поля, было что-то запредельное.

Честно забыл бы!

В конце концов, они люди взрослые, свободные, херня случается, и всякое такое. Запросто можно сделать вид, что ничего не было. Спокойно жить дальше, а не разгадывать головоломки, не мучиться.

Теперь очередь Поли переживать, пока он не решил, что со всем этим делать. Правда забыть, или… что «или», решить не мог, потому что никакого другого варианта, кроме скоротечного романа, ведущего прямиком в никуда, у них быть не может.

Он не противник такого формата, последние несколько лет жёсткий последователь. Скорей всего, и Поля не возражает. Но после как-то нужно будет жить, встречаться на совместных праздниках, делать вид, что всё прекрасно, изображать тёплые, добрососедские, приятельские отношения.

Прекрасно с бывшими быть не может – всё это россказни просветлённых и осознанных путём дыхания через матку, жопу, другие, не предназначенные для этого органы. Максимум, который возможен с бывшими – холодная вежливость, помноженная на искренние равнодушие.

Ещё хуже, если придётся наблюдать не только друг за другом в статусе «бывшие», что в словосочетание с «Пелагея Андреева» не становилось никак, они будут вынуждены видеть будущих и настоящих, а этого Костас просто представить не мог.

Заходит он к Андреевым, а там мужик волосатый в трусах бродит, почёсывая мотню – муженёк Полюшкин.

Бр-р-р-р!

Пока никого на горизонте личной жизни Поли не было видно, что, кстати, всерьёз огорчало Андреевых, но Костас сильно сомневался, что у неё никого не было.

Никого, никого, совсем.

Есть поклонник. Должен быть, с таким-то темпераментом и внешностью. Встречаются пару раз в неделю тайком, чтобы не провоцировать языки и домыслы раньше времени.

Дяде Коле стоит команду «фас» в своей голове услышать, как бедолага любовник окажется перед алтарём, читающим клятву верности не только Поле, всему семейству Андреевых.

Откажется – отрежут яйца, аккурат по шею.

Может, женат постоянный мужик Поли? Шансов немного, умницу и красавицу, как образец «облико-морале» в международное бюро мер и весов можно выставлять, но, как говорилось выше, «херня случается».

Не просто так говорят, что красивые женщины – несчастные. Живёт себе какая-нибудь Глаша, ни ростом, ни весом, ни мордахой не вышла, и счастлива. Муж у неё работящий, дети здоровые, хобби в радость, доход приносит, на ноготочки и чувство собственной значимости хватает, морковь с чесноком хороший урожай даёт.

Красавицу мужик по кривой стороне обходит, боится не потянуть. Затратное это удовольствие – красивая баба.

А если умная баба ещё и красивая – вообще чума.

Недаром «классик» нашей современности сказал: «Понял с годами, что не бывает умных баб без внутренней трагедии. И чем умнее баба, тем она несчастнее».[3]

Исключить женатого в жизни блистательной умницы и красавицы у Костаса, увы, не получалось. Представить Полю совсем без мужика не выходило никак.

Всё-таки удалось вздремнуть. Встал по будильнику, принял холодный душ – сны снились запредельно эротические, чего не случалось лет сто.

Сумбурные, удушливые, и везде фигурировала Поля.

Подъехал к дому Андреевых, к родителям заходить не стал. Три часа ночи, все спят, только в комнате Ираиды ночник включён, бодрствует половину ночи, днём мается. Замуж бы сестру выдать, но она теперь на мужчин как на исчадие ада смотрит.

Сходила девочка замуж… да.

Сигналить не стал, иначе дворовые собаки разбудят всю округу, пойдут чесать языками. Моргнул фарами, давая понять, что ждёт, как договорились.

Вспыхнул свет в прихожей Андреевых. Замелькали силуэты на освещённом крыльце. Вышли все, кроме Тыковки. Утром гарантирован скандал, что не разбудили любимого дядю проводить, а он, между прочим, медведя живого видел! Настоящего!

Первым за порог калитки выбрался Лукьян, бросил спортивную сумку в багажник, повёл богатырскими плечами, дёрнул на толстовке молнию.

Следом Николай и Галина, с грустью поглядывая на старшенького. Уедет теперь на полгода, не меньше, а то и на год. Жена появится на побережье Чёрного моря, комбинат на отдых сотрудников не скупится, санатории, дома отдыха, путёвки – всего в достатке, но сам Лукьян точно будет торчать, как сыч, на озёрах, водопадах, средь рек и лесов.

Последней выскочила Полина, ёжась от ночной прохлады, куталась в куртку. На босых ногах сабо, коленки виднеются из-под халатика, волосы в небрежный пучок смотаны на макушке.

Сразу видно, готовилась, усмехнулся про себя Костас. Могла бы и в галошах выйти, чтоб наверняка отвадить его. Только зря старалась, теперь и шаровары не помогут…

– О! – громыхнул Лукьян, сразу же притих, услышав недовольное, предупреждающее ворчание соседской дворняжки. – Поля, ты утром в Минводы собиралась, чего самой ехать, давай с нами, Кос потом привезёт.

– П-с-с-т-с-с-с, – ответила Поля, зыркнув на брата, как врага народа.

Пятьдесят восьмая статья без права переписки, на меньшее не согласна.[4]

– В Минводы? – Костас с интересом посмотрел на Полю.

– Ну да, – ответил за неё Лукьян. – По работе, с поставщиком договариваться. Ёлки там какие-то, черемша… Поль, скажи! – гаркнул он, сообразив, что «черемша» – что-то не то.

– Самшит, – выплюнула Поля.

– Правда, Поля, – как можно доброжелательней улыбнулся Костас, кот Леопольд на максималках, а не грек, после секса с которым случилась амнезия. – Зачем тебе триста с лишним километров в одну сторону махать, если я могу отвезти, привезти?

– Дел своих нет? – огрызнулась Поля.

Одним взглядом сказала, что ещё одно слово, и Костас Александрович Зервас на кладбище, лежит под ровным слоем бетона, который льётся из бетономешалки, за рулём которой Полюшка сидит, лапки довольно потирает.