Под шершавой корой

Перед кабинетом уже жужжат ребята из 5-го «А». Серёжа Мухин восседает на подоконнике, но при виде меня тут же спрыгивает вниз. Открываю замок, радуясь лёгкости, с которой поворачивается ключ, и все влетают внутрь. Разбегаются по местам, гремят стульями, болтают без умолку. На партах тут же громоздятся учебники, тетради, пеналы, кто-то и кукол притащил, а мальчики за последней партой сдвигают головы над телефонной игрой и с упоением ныряют в неё, только макушки видны над поверхностью цифрового омута.

Раскладываю вещи на столе: с краю высится стопка проверенных тетрадей, посередине важно лежит журнал, рядом учебник и книга с заданиями, поверх которых я кладу план урока. Он не такой подробный, каким бывал во время обучения в институте или даже ещё в начале сентября. За три недели многое стало привычным, незабываемым, и отпала нужда писать себе об этом напоминание на бумаге. Я почувствовала больше свободы и стала чаще вдохновенно импровизировать во время занятий, поэтому конспект сжался от трёх-четырёх альбомных листов до одного-двух.

Не дожидаясь звонка, поворачиваюсь к доске и записываю число, классную работу, тему. Мел мягко, приятно скользит по чистой поверхности доски, оставляет после себя толстую белую линию. Почерк у меня не учительский. Он своевольничает: одни буквы округлые, стройные и важные, другие наклонившиеся и суетливые. К тому же я пишу «т» двумя разными способами, но ученики уже привыкли и быстро разбирают мой почерк, хотя иногда нет-нет и раздастся чей-то ворчливый голос: «Чё это так написано?» Интересно, что бы сказал о моём характере почерковед? Что человек этот неуравновешенный, неспокойный, довольно вспыльчивый и импульсивный? А если бы ему ответили, что человек со столь невоспитанным почерком работает учителем, графолог бы пришёл в ужас от подобного безрассудства или восхитился бы нестандартностью решения?

Мел внезапно соскальзывает и скрежещет по доске попавшимся внутри камешком. Меня передёргивает. Вот она и кажущаяся мягкость. Что на самом деле притаилось внутри – никогда заранее не угадать.

Дребезжит звонок. Я приветствую детей, коротко рассказываю, чем мы будем заниматься на уроке и прошу сдать тетради с домашним заданием, а взамен раздаю ту стопку, что лежит у меня на столе. Заодно отмечаю, кого сегодня нет. Об отсутствующих наверняка спросит их классный руководитель сразу после первого урока, так же как сделаю это и я, заглянув на первой перемене в подопечный мне класс. Потом надо позвонить родителям и узнать, что случилось, долго ли ребёнок не будет ходить в школу и вообще, знают ли мама с папой, что он на уроки не явился. Возможно, это дезертирство, что бывает довольно часто. Или беда по дороге в школу, чего, к счастью, не случалось ещё ни разу. Как правило, лишь половина родителей отвечает на такие звонки. Классному руководителю остаётся лишь гадать, что приключилось с учеником, и надеяться на лучшее.

Стоит мне начать занятие, как в дверь кто-то настойчиво стучится, я выглядываю и встречаюсь с Олесей, у неё сейчас урок музыки в моём 5-м классе.

– Журнал у тебя? – спрашивает.

– Нет, я оставляла его вчера на месте. Может, кто-то брал и перепутал ячейки?

– Нет, я проверяла, в шкафу пусто. Ладно, значит, кто-то другой взял. Потом заполню.

Возвращаюсь в кабинет. Дети уже начали болтать и вертеться на местах, но, стоит мне зайти обратно, шушуканье прекращается.

Итак, мы начинаем с дебила.

– Дебил! – громко говорит Серёжа с места, когда его лучший друг Дима безуспешно пытается справиться с заданием у доски.

Будто эхо в горах, в ответ катится смех по рядам. Серёжа делает невинное лицо, и я взглядом прожигаю на нём дырку и размеренно произношу:

– Открой, пожалуйста, дневник.

Отзвуки смеха ещё слышны, дети перешёптываются, хихикая и переглядываясь: вот ты и попался вновь, голубчик!

– Записывай, – продолжаю неторопливо, – индивидуальное домашнее задание…

Ликующий вопль класса.

– …Найти в толковом словаре значение слова «дебил»… да-да, так и пиши: «де-бил», через е… и выписать словарную статью в тетрадь. На следующем уроке просветишь нас, что это за слово такое.

– Я и щас знаю, – буркает Серёжа, корябая ручкой дневниковую страницу. – Это когда… ну это самое… как бы сказать…

– Как сказать, ты узнаешь в словаре, Серёжа, – говорю, еле сдерживая смех, ведь к толковому словарю я отправляю его уже во второй раз. Очень уж он любит называть своего лучшего друга разными звучными словами: в прошлый раз была «дубина», теперь «дебил». Ничего, отучились от «дубины», отучимся и от психиатрических терминов.

Постепенно над партами начинается стелиться неясный гул, будто рокот дальнего моря. Не говоря ни слова, подхожу к доске и пишу размашисто на правом крыле: «Silentio!» И оглядываюсь на детей, наставив на них указку, как волшебную палочку. Они замечают мои манёвры и начинают толкать друг друга локтями, потому что видят это таинственное слово не в первый раз. Это призыв к тишине. Использую его как заклинание, а если не помогает, начинаю стирать по одной букве, пока не станет тихо. У нас есть уговор с учениками: если к концу урока слово оказалось стёрто целиком, их ждёт дополнительное домашнее задание. Однажды такое уже случилось, поэтому сейчас пятиклассники быстро успокаиваются, не успеваю я стереть до конца и первую букву. Ребята от подобных фокусов в восторге.

Урок движется вперёд, и я веду наш корабль уверенно и спокойно. Чувствую себя здесь, среди пятиклассников, как дома. Они могут шалить, шуметь, ворчать, лениться, но главное – они рады меня видеть. Ощущаю это во взглядах, направленных на меня, в улыбках, в стремлении услышать. Они ещё совсем малы, едва вынырнули из начальной школы и сохранили в себе природное желание следовать за учителем как за вожаком. Учиться хорошо здесь не стыдно, а здорово. Они ещё не боятся насмешек за уважение к педагогу, они прямо-таки просят, чтобы их звали и вели за собой. Все дети хотят идти за вожаком, но бывает, что это естественное желание коверкается сложными жизненными ситуациями, воспитанием, влиянием сверстников, и тогда его ещё надо откопать из-под груды мусора, страхов и стыда.

В пятом классе дети ещё открыты. Любуюсь их озорством, жизненной силой, честностью.

– Это я правильно написала? – спрашивает девочка у доски, и я рассеянно киваю, задумавшись о том, как меняются дети с каждым годом.

Тут же Серёжа поднимает руку, слегка неуверенно говорит:

– Мария Осиповна, мне кажется, что здесь… ошибка?

Вглядываюсь в написанное и внезапно замечаю ошибку. Вот и размечталась на уроке, расслабилась, мать!

Благодарю Серёжу за верную подсказку, прошу у класса прощения за то, что была невнимательна. Учу их, что просить прощения – это правильно и честно, а не позорно и старомодно. Признавать свои ошибки так же важно, как замечать малейшие успехи у ребят, особенно тех, кто раньше звёзд с неба не хватал. Мне тоже порой очень хочется услышать от кого-нибудь, что он замечает, как я стараюсь, и что у меня получается, и что все усилия не напрасны. Как много могут дать человеку всего несколько слов поддержки, которые прозвучали вовремя, в минуту отчаяния, когда цель от тебя так далека, будто ты к ней не придвинулся ни на шаг, даже черепаший, хотя бежал стремительным Ахиллесом.

За пять минут до звонка раздаю ребятам листочки и, опережая встревоженные ахи и охи: у нас проверочная! – говорю:

– А сейчас я прошу вас ответить всего на один простой вопрос: что вы больше всего цените в своём классе? Это не для проверки знаний, а для того, чтобы лучше вас понимать. Можно не подписывать фамилии. Если ничего говорить не хотите, оставьте пустым. После звонка опустите листочки в мой ящик пожеланий.

Указываю рукой на коробку с прорезью вверху, стоящую на полочке возле доски. Звонок разрывает сосредоточенную тишину класса, и коробка начинает заглатывать детские записки жадно, радостно, ам, хрум, доба-а-авки, пожалуйста! Ученики идут, текут к выходу, бросая письма в мой почтовый ящик. Кто-то на ходу шепчет мне: «А я подписалась!» Кто-то хмурится и отводит глаза. Распаковать этот ящик, раскрыть сложенные листы, прочесть наспех нацарапанные послания. Смешные, искренние, задумчивые, смелые, грустные – каждое как медаль для меня. Смотрю на них и думаю: «Спасибо, Бел Кауфман, за идею с ящиком пожеланий!»

Один урок заканчивается, но следом сразу врывается второй 5-й класс, и кабинет лишь на пару минут вздыхает тишиной, а дальше – гул голосов, шелест переворачиваемых страниц, стук мела по доске, грохот отодвигаемых стульев.

Среда, 25 сентября, 10-40

Большая перемена. Кто сказал, что она действительно большая?

Выпроводив детей из кабинета, открываю окна, чтобы впустить осенний вольный воздух в душные стены. Выхожу, не забывая закрыть дверь на ключ, чтобы никто не вздумал выпрыгнуть в окно и сбежать на улицу. Дети рассеиваются по коридору: кто повисает на подоконнике, кто подпирает стены, кто разваливается на скамейках. Остальные скачут в столовую – еда же! Я тоже скачу, помня о Вале и потерянном талончике на обед и понимая, что она-то как раз обо мне забыла, поскольку так и не подошла после звонка.

– Мария Осиповна, педсовет в 26 кабинете, срочно! – слышу я от проходящей мимо Маргариты Николаевны, киваю, но не поворачиваю на зов, а спешу помочь Вале получить обед и вновь делаю мысленно пометку в блокноте: кабинет 26, педсовет, срочно.

Путь в столовую тернист. Детям всё время хочется есть, даже во время уроков. Они всегда готовы грызть сухари, печенья, чипсы, конфеты, булки – всё, что угодно, кроме гранита науки. Коридор перед дверями столовой запружен учениками до отказа. Они толпятся возле рукомойников, воют в дверях, осаждают буфет, передавая деньги через головы других ребят и так же, над головами, пронося свои трофеи: булочки, бутерброды, чай. В суматохе чай расплёскивается, вилки звонко падают на кафель, кто-то под шумок утаскивает со стойки плюшку, не заплатив за неё.

Всё это я вижу боковым зрением, пробираясь к окошечку, где выдают бесплатные обеды. Нахожу Валю, беру её на буксир, потому что она невысокого роста и силы её не равны напору голодной толпы. Пытаясь перекричать задорный гвалт, объясняю буфетчице, что у моей ученицы пропал талон, но я за неё ручаюсь, и Вале выдают её поднос с тарелкой супа, пюре с котлетой и чаем. Провожаю девочку до столика и прорываюсь к выходу.

От большой перемены мои манёвры отгрызли минут семь, если не больше, и, разумеется, торжественное и очень важное заседание учителей уже вовсю идёт. Стучусь и вхожу, стараясь не сильно топать каблуками по полу. Завуч, не прерываясь, продолжает рассказывать о насущных делах:

– … Не забывайте напоминать о сменке, слишком много детей вообще не переобуваются в школе, от этого в классах и коридорах ужасная грязь. На следующей неделе всем провести классный час на тему пожарной безопасности, в начале октября у нас будут проводиться учебные пожарные тревоги. Кстати, не все включили тему пожарной безопасности в план своей воспитательной работы. Вы, Мария Осиповна, – внезапно обращается она ко мне, – вообще ещё не сдали план воспитательной работы с классом, а как классный руководитель вы обязаны это сделать. Пожалуйста, поторопитесь… – она делает небольшую паузу, будто вспоминая, что ещё должна сказать, и продолжает, глядя на меня: – Также я вынуждена вам заметить, что в дневниках 5 «Б» до сих пор не вклеены маршрутные листы учеников, а в классном журнале – я проверяла его сегодня на первом уроке – вы так и не заполнили информацию о семьях учащихся. Ваши дети всё ещё ходят без оформленных пропусков! Это очень нехорошо. Мы понимаем, что вы только приступили к работе, но документы нужно заполнять вовремя. К следующей пятнице доделайте всё, пожалуйста.

Я ещё не успела отдышаться после пробежки из столовой, поэтому молча киваю и, опустив взгляд на парту, осознаю, что оставила сумку с блокнотом и ручкой в кабинете, поэтому пометки делать по-прежнему могу только в голове: «Воспитательная работа, маршрутные листы, пропуска, информация о семьях… О семье мне ещё и половина класса не сдала анкеты…»

– Напоминаю, если вы проводите контрольную или другую проверочную работу, у вас в журнале не должно стоять столбика из двоек! Двойки не ставим, исправляем с учениками, даём дополнительные задания. Портить общую картину успеваемости нельзя! – вещает завуч внушительно. Сейчас в ней нет ни жалости, ни слабости. Железная леди, единожды позволив слезам оросить впалые щёки, давно взяла себя и школу в руки.

Вокруг меня учителя делают разные пометки в блокнотах, а кто-то – вижу это краем глаза, как замечаю списывания во время контрольных работ, – проверяет тетрадки, подложив их под толстую броню ежедневника. Поглядываю на время. Через две минуты начнётся урок, а у меня ничего не готово в классе к приходу ребят: ни темы на доске – доска вообще ещё не протёрта, ни порядка на столе, ни журнала в руках.

Наконец нас отпускают, и учителя разлетаются по школе под визгливые звуки звонка.

Меня вновь встречает мой 5 «Б». Девочки окружают меня и что-то протягивают в руки. Это тарелка с бутербродами.

– Мария Осиповна, мы сделали это для вас на труде! Очень вкусно, поешьте!

Благодарю словами, глазами, улыбкой, впускаю их в распахнутые двери, оставляю тарелку с чудесными дарами на подоконнике до перемены и начинаю урок литературы.

Через сорок пять минут Олеся застаёт меня поедающей самые вкусные бутерброды в моей жизни.

– Машка, ты что ешь-то?! Дети приготовили, ведь так? Ты хоть знаешь, какими руками они эти бутерброды делали?

– Как какими? – говорю, проглотив очередной кусок и со смехом глядя на полное ужаса лицо коллеги. – Заботливыми.

– Мало ты ещё в школе работаешь. Вот попадёшь хоть раз в больницу с отравлением после таких подношений, умнее станешь.

Олеся сердится и уходит, так и не поговорив о том, о чём собиралась. С облегчением остаюсь в кабинете на пару минут наедине со своей трапезой, которая оказалась очень кстати, потому что сегодня я забыла свой перекус дома.

Но кое-что остаётся в памяти навсегда и вспыхивает ярким всполохом от одной мысли. Бутерброды, школа… Как знакомо это чувство – попытка стать ближе к учителю, попытка завоевать его доверие, сделать ему что-то приятное, радостное даже без просьб и без повода. Ребёнок, приготовивший для педагога добрый сюрприз, испытывает такую же яркую радость, как родитель, творящий малышу волшебство на Новый Год. Помню, как готовила в младших классах открытку учителю и волновалась, понравится ли ей мой самодельный подарок, и как потом ликовала, когда она приняла дар, похвалила, улыбнулась благодарно, словно не видала в жизни рисунков красивее. Теперь рисуют и готовят для меня, кормят меня. Ни один микроб, притаившийся на невымытых руках и попавший оттуда на хлеб, не сможет победить эту ликующую мысль – мои ученики меня любят.

Мои дети ищут учительской любви так же, как её когда-то искала я. Пятиклассники стараются порадовать, удивить, сделать сюрприз, заслужить лишнюю улыбку, благодарность. Семиклассники уже не пытаются любовь завоевать, но отчаянно, всеми фибрами души нуждаются в ней. «Они злые, но только потому, что несчастные», – так записала я о своём 7 «Б» в первый учебный день в личном дневнике.

Среда, 25 сентября, 12-45

Руки у меня сухие, неприятные. Каждый шершавый звук царапает слух, и по телу пробегают противные мурашки. А всё от мела да от мокрой губки. Сто раз за день напишешь что-нибудь на доске, сто раз сотрёшь. Не очень-то полезный уход за руками. А я люблю свои руки, они кажутся мне достойными быть вылепленными в скульптуре. Длинные тонкие пальцы, узкая кисть. Снимаю кольцо, чтобы не запачкать камень кремом для рук, кладу на стол. Выдавливаю на ладонь немного из маленького тюбика, который у меня всегда с собой. Без него мои руки скукожатся, как грецкие орехи. Надо продержаться ещё урок.