ВОЗЛЮБИ ВРАГА СВОЕГО

– Габи, господин обер-фельдфебель, это просто соседка! Да, она молода, хотя и не дурна собой. Когда я уходил на фронт, ей исполнилось всего шестнадцать лет.

– Уже шестнадцать лет? Крис – ты глупец! Это именно тот возраст, который делает из фроляйн настоящую фрау. В этом возрасте их мокрые дырочки, которые мы так любим, покрываются нежными волосками. Они все не прочь испробовать, что такое любовь и с чем её кушают. Ты напоследок хоть «вдул» ей, или до сих пор мастурбируешь?

Слово «вдул» вызвало у меня внутренний смех.

– Нет – не «вдул» – не догадался, –сказал я, стараясь не засмеяться. Но это у меня не получилось, и я как назло, залился веселым смехом.

– Что ты ржешь – придурок! «Вдуть» – «вдуть», это самое первое дело, что должен сделать мужчина с женщиной. Если «вдул» – значит, ты её любишь, а не «вдул», так цена тебе, как самцу один пфенниг. Ты лучше скажи, что она тебе не дала, – засмеялся Краузе. –Это не беда Крис! Эти маленькие шлюшки очень быстро растут. Ты даже не успеешь моргнуть, как она во время ближайшего отпуска затащит тебя в постель. Вот тогда, ты «вдуешь» ей по самые яйца, – сказал Вальтер Краузе, и заржал, как батарейный мерин по кличке «Сталин».

– Я думаю, господи обер-фельдфебель, что этого не будет. Меня убьют, а Габриела найдет, себе какого–нибудь подстреленного офицеришку, и нарожает ему маленьких киндеров. А когда эти сорванцы вырастут, они будут кататься на моем велосипеде, который украдут из сарая.

В этот миг я вспомнил дом. Вспомнил сарай, где я впервые рисовал Габи совсем голую. Смешная симпатичная девчонка с рыжими волосками, которые совсем недавно появились на её девственной природе. Было смешно, но я купил её тело за всего за одну плитку швейцарского шоколада. Было это всего полгода назад. Я не знал, что окажусь здесь на восточном фронте. Ведь тогда я вполне мог уговорить её стать моей. Наверное, надо было ей «вдуть», как говорит Краузе. Вдуть – это, чтобы хоть иметь представление о том, что это такое. Я почему–то не думал, что мне придется идти на войну. А судьба, как всегда распорядилась по–своему. Теперь я здесь в России, в холодном окопе, а она там в Тюрингии.

– Думает пусть наш фюрер! –сказал Краузе. –Наша задача Крис, выжить, чтобы вернуться домой и отдать долг всем немецким фрау, которые к тому времени станут вдовами. На нас с тобой будет лежать печать ответственности за их оплодотворение.

– Нам господин обер-фельдфебель, будет не до немецких фрау. Лемке сказал, что поступил приказ прорвать эту чертову блокаду.

– Твой Лемке, собачье дерьмо. Ты больше его слушай. Он каждому вешает на уши спагетти, как говорят русские. А без поддержки – эти русские парни сделают из нас настоящий колбасный фарш и упакуют его в спичечные коробки – сказал обер-фельдфебель, натягивая перчатки. –Ну, что – ты готов?

– Так точно господин обер-фельдфебель, – готов уже целых полчаса!

– Ну, так давай, иди, попрощайся с камрадами. Уже вечер, а нам тащиться, через передовую, будь она проклята, – сказал Краузе.

Я попрощался со своими друзьями. Взяв ранец и фанерный чемодан, я вышел на улицу следом за Краузе.

– Черт, черт, черт какой холод! Не хочется ползти к этому Крамеру. Но приказ, есть приказ. Старина Зюлов, ждет тебя, как второе пришествие Иисуса Христа.

Я шел следом за ним, стараясь не отставать, и постоянно пригибал голову, чтобы не светиться на фоне снега, перед прицелом русских снайперов, которых, как нам казалось, было столько, что они не давали нам свободно передвигаться.

В нашем районе пока было тихо. Где–то за рекой на западной стороне, где окапались большевики, слышался лай собак. До русских позиций через реку было около двухсот метров. На каждое движение на нашей стороне, на каждый звук, эти вольные стрелки открывали прицельный огонь, как бы соревнуясь в количестве подстреленных целей.

В дни зимней блокады передвигаться по городу было опасно. Иногда разведка «Иванов» оказывалась там, где быть её не должно. Не смотря, на морозы и линию фронта, проходившую по льду реки, они каким–то образом, словно скользкие черви просачивались сквозь нашу оборону. Их полковая разведка хозяйничала в наших тылах, как у себя дома. Русские иногда умудрялись, устраивать среди наших блиндажей дьявольский шабаш, наводя смертельный ужас на перепуганных камрадов.

– Студент, ради Бога, только не высовывай башку –дерьмо собачье, – выругался обер-фельдфебель. – Мамаша Кристина утонет в слезах, когда узнает, что русские просверлили тебе череп для вентиляции мозга.

– Я знаю…

– Мне насрать, знаешь ты или нет… Я обязан тебе об этом напомнить…

Траншея линии обороны шла в полный профиль, прямо по самому берегу широкой реки. Она проходила так, что можно было продвигаться сквозь подвалы домов. От церкви святого «Николая», где квартировал мой расчет, до церкви святого «Илии», где находился штаб командира, было не более пятисот метров. Преодолеть этот участок по берегу было практически невозможно. Он был пристрелян целыми отделениями стрелков. Сегодня на западной стороне было тихо. Иваны, прибитые морозами, сидели в своих блиндажах и окопах, и пели песни под русскую гармошку. Иногда ветер доносил вместе с лаем собак эти звуки, а они почему–то навивали на нас жуткую тоску и чувство какой–то безысходности.

Вдруг на Севере города в километре за церковью святого «Илии», заработал станковый пулемет. За ним последовала минометная канонада. Все северное пространство окраины, очередной раз закипело огнем.

– Черт! Иваны! Они опять лезут на наши пулеметы! Сдается мне, что русские таким образом греются, – сказал Краузе и как-то обреченно засмеялся. Обычно так смеётся человек, глядя в глаза смерти.

Вечером от новых боевых товарищей из разведки я узнал, что большевики вновь производили разведку боем. Это подтверждало предположение, что в ближайшее время можно было ожидать наступления русских.

– Ну, вот и пришли, – сказал Краузе, отряхивая свою шинель от кирпичной пыли. -Это их нора…

– Стоять, –послышался голос часового. – Куда прешь –пароль?

– Вена, – сказал Краузе. – У меня приказ генерала Зюлова. Этот парень, теперь будет служить в вашем подразделении –сказал обер–фельдфебель, показывая бумагу.

– Ну, тогда проходи, –ответил постовой. Он кивком головы указал на дверь, которая для сохранения тепла была оббита старым большевистским ватным одеялом.

Краузе спустился в подвал. В какой–то миг в нос ударил запах жареного мяса и затхлой от влаги амуниции. На ощупь, мы вошли в просторное помещение.

– Я доложу Крамеру о твоем прибытии, – сказал обер-фельдфебель.

От вкусных запахов в моем животе грянули литавры, и я почувствовал, как невыносимо, до исступления хочу есть.

В «хозяйстве» обер–лейтенанта Крамера было тепло. Дивизионная разведка с начала блокады шикарно обосновалась в этом помещении. В глубине церковного подвала горела печь, труба которой выходила в подвальное окно. На проволоке сушились зимние маскхалаты. В них разведчики ходили в рейды по большевистским тылам. Легендарный в восемьдесят третьей дивизии обер–лейтенант Крамер, сидел, возле печи, вытянув босые ноги. В свете керосиновой лампы было видно, как он блаженно курит сигару, и пьет коньяк. Он грел пятки, и прикрыв глаза, о чем–то думал. На спинке командирского «трона» висел большевистский полушубок из добротной овчины с погонами обер -лейтенанта.

– Разрешите доложить, господин обер-лейтенант, – сказал Краузе.

– Ну, что у вас?

– Обер-фельдфебель, – сказал Краузе – Обер–фельдфебель Краузе…. У меня приказ генерала Зюлова. Дальномерщик первого класса обер–ефрейтор Кристиан Петерсен переведен в ваше распоряжение, –сказал он, выпячивая грудь.

– Ну, и где этот бравый вояка? – спросил офицер.

– Хайль Гитлер, – выпалил я, вытягиваясь перед ним в струнку.– Обер–ефрейтор Кристиан Петерсен, –ответил я.

– Хайль, – ответил Крамер.– Ты, что ли будешь художник?

– Так точно, господин офицер….

– Господин обер-лейтенант, – поправил меня Крамер.

– Так точно господин обер-лейтенант….

Командир надел на босые ноги русские валенки, и накинув на плечи подтяжки, поднялся со своего командирского «трона». «Мама» Краузе, подал офицеру приказ о моем переводе. Офицер глянул на бумаги и небрежно кинул их на стол.

– Господа, – крикнул он, во весь голос, – в нашу фронтовую семью наконец–то влился новый камрад. Его имя Кристиан Петерсен! Господа диверсанты, он студент художественной школы из Дессау. Боже, я две недели искал в этой дыре того, кто умеет держать в руках карандаш, – сказал Крамер. –Две недели назад, «Иваны» украли нашего картографа Фрица. А ведь я его предупреждал, что уединяться для мастурбации на передовой без боевого охранения нельзя. Большевики настолько хитры, что воруют «языков» прямо из наших клозетов. Через дыру в полу!

Мои новые камрады засмеялись, от удавшейся шутки офицера.

– Господин обер-лейтенант, обер-ефрейтор Петерсен, может еще и портреты рисовать, –заискивающе сказал Краузе. -Он ведь не только отличный художник, он еще и отличный шуцман!

– Он правду говорит малыш, –спросил меня офицер? –Значит ты, будешь нам рисовать голых фрау – шутя, продолжил Крамер. А в перерывах будешь охотиться из снайперской винтовки, за «Иванами».

Обитатели подвала вновь заревели от удавшейся шутки.

– Так точно, господин офицер, –сказал я. –Я умею рисовать. Что прикажете, то я и нарисую – будь то оперативные карты или голые фрау.

– О, этот туда же, –ответил Крамер, – А ты можешь что–нибудь показать? – спросил офицер.

Я снял ранец и достал из него свою знаменитую коробку. Вытащив рисунки, которые успел набросать в минуты фронтового затишья, я веером разложил их на столе. Затаив дыхание я замер в ожидании похвал. Мне хотелось услышать, что скажут о моем творчестве эти парни из дивизионной разведки. Камрады обступили меня, рассматривая рисунки. В подвале наступила гробовая тишина. Образы убитых людей. Свирепые лица солдат в условиях рукопашного боя. Раненые люди: без рук, без ног. Все это стало для моих новых однополчан настоящим шоком.

– Спрячь это Крис, и никому больше не показывай, –сказал Крамер.–Если у тебя мой однофамилец майор Крамер из контрразведки найдет эти картинки, то твоя солдатская карьера продолжиться в штрафном батальоне в Кривке. У тебя, черт подери есть талант, – сказал офицер. -Скажу по–правде, я теперь ничуть не жалею, что Фрица украли русские диверсанты. От него все равно не было никакого толка. Если «Иваны» его не прибьют, и он останется жив, значит, на свете есть Бог, который бережет его.

Я смолчал. В ту минуту я понял, по какой причине меня из панцергренадеров перевели в разведгруппу. Краузе, что–то говорил мне об этом и раньше, но его предположения были далеки от решения командования. А командирам всегда было что–то известно больше чем нашей батарейной «маме». В тусклом свете керосиновых горелок я рассмотрел почти всех разведчиков. Как мне показалось, они недавно вернулись из рейда. Я видел, что они сосредоточенны и это вселяло в мое сердце надежду и придавало уверенность.

Незаметно весь взвод перебрался к столу. Парни рассматривали мои рисунки, а заодно и меня, словно я был не бравый гренадер седьмой батареи, а маркитантка из полевого борделя.

– Что стоишь студент, – спросил офицер, –давай, иди сюда ближе к печи –погрейся. Я вижу, ты продрог до самых печенок. Потерпи парень, пару дней – мы подыщем тебе настоящий егерский анорак на гагачьем пуху….

Я посмотрел на фельдфебеля, желая услышать его подтверждение поступившей команды.

– Ну, что ты, уставился на меня, – сказал Вальтер Краузе, –делай то, что тебе говорит твой новый командир.

Я, в тот момент словно остолбенел. Какое–то странное оцепенение сковало мое тело, и я продолжал стоять смирно. Негодуя, я смотрел, то на Крамера, то на обер–фельдфебеля и не мог понять, чьи приказы теперь мне исполнять.

– У нас, что теперь новый картограф, – услышал я голос, который неожиданно появился из глубины черного подвала.

– Да, Генрих, он будет служить вместо недоноска Фрица, – ответил Крамер.– Две недели искал в этом дерьме парня, который умеет держать в руках карандаш. Так, что камрады, в честь новичка предлагаю оросить наши кишки шнапсом, –сказал офицер, и поставил на стол бутылку зеленого стекла.

Пить вино и шнапс, никого не нужно было уговаривать. Парни радостно загудели и с каким–то энтузиазмом потянулись к своим заначкам, вытягивая из своих ранцев и сухарных сумок неприкосновенный запас. Шпик, банки с колбасным фаршем и даже русская тушенка со сгущенным молоком украсили рабочий стол. За какие –то пару минут боевой блиндаж превратился в импровизированный фронтовой кабачок, с играющим граммофоном и поющими сверчками.

Скинув с плеч ранец, я достал банку консервированных сосисок, и вдохновлённый общим настроением, приобщил эту долю к торжественному застолью.

– Да обер –фельдфебель –вы свободны, –сказал офицер. –Можете вернуться в свое расположение. Доложите обер-лейтенанту Фрике, что обер –ефрейтор Петерсен, переведен в штат дивизионной разведки на должность картографа.

– С вашего позволения господин обер –лейтенант, я немного погреюсь, –сказал Вальтер. Он достал трубку, и набив её табаком, закурил. –На улице парни жуткий холод. Я настолько продрог, что готов остаться у вас до самой победы, – сказал усталым голосом Краузе.

– Ты Вальтер, не исправимый лгунишка! Скажи прямо, что хочешь выпить шнапса и побаловать брюхо жирным русским шпиком.

– Хочу! Да, хочу господин обер-лейтенант! Мы панцергренадеры народ простой. Нам скажут пить шнапс, мы пьем шнапс…. Нам скажут стрелять по «Иванам», мы будем стрелять…. Нам скажут идти домой – мы уже завтра бросим наши пушки и пойдем домой к своим фрау….

– Мартин, –налей и фельдфебелю шнапса! Пусть выпьет за здоровье нашего нового камрада да проваливает в свою батарею. Здесь не ресторан «Метеора», чтобы устраивать мальчишники для всего полка.

Мартин, как звали одного из разведчиков, налил, в железную кружку русской водки и подал Краузе.

Обер-фельдфебель лукаво улыбнулся. Он, взяв кружку, сказал тост:

– За наше здоровье! За победу, камрады!

Он выпил сталинской водки и, крякнув в кулак, подхватил со стола бутерброд со шпиком.

– А вы, камрады, тут не дурно устроились, –сказал Краузе. –Хотел бы просить вас, поберечь этого парня. Он еще девственник, а у девственников после войны будет великая миссия.

– Какая миссия, –спросил, обер–лейтенант.

– Нам предстоит, оплодотворить немецких вдов, которые потеряют мужчин на фронте, – сказал обер-фельдфебель и заржал.

Камрады засмеялись так, что часовой, открыв двери, посмотрел, что произошло в расположении.

Обер-лейтенант бросил в Краузе пустую банку из–под сосисок и сказал:

– Иди ты Краузе к черту! Ты неудачно шутишь?

– А что! Я что –то не то сказал, –сказал Вальтер Краузе. –Это настоящая, правда –он еще ни одной девки не попробовал за свою жизнь. Скажи им Крис.

– Это правда? – спросил меня Вальтер Крамер. -Ты еще не трахнул ни одной девки?

– Так точно, господин обер–лейтенант, ни одной. Я ни разу, не пробовал, как это «вдуть» какой–нибудь медхен…

– Парни с нами фортуна – среди нас девственник! Это хороший знак! Удача не оставит нас на этой войне!

Камрады дружно засмеялись и, чокнувшись кружками, испили шнапс до дна. Я выпил и почувствовал, как шнапс прокатился по моим кишкам, разогревая околевший и голодный организм. Через несколько секунд алкоголь, словно разрыв фугаса, ударил в голову. Керосиновые лампы раздвоились и поплыли во мраке церковного подвала, закручиваясь каким-то калейдоскопом. Алкоголь придал голове приятное головокружение. Я закрыл глаза и почти заснул, погружаясь в атмосферу грез и сновидений.

– Эй, студент, ну-ка не спать, –прокричал мне Крамер. –Ты малыш, чаще закусывай! Ешь все, что видишь! Здесь тебе не голодная артиллерийская батарея – здесь парень, дивизионная разведка! Здесь и с кормежкой полный порядок, и выпивки хватит на всех и надолго.

Мартин подал мне краюху хлеба и целый котелок первоклассной, тушеной говядины. Такой еды я не видел с тех пор, как мы вошли в Велиж. К рождеству в городе, наступили перебои с продовольствием. Обозы интендантов и служб снабжения, идущие с тыла по витебскому шоссе, постоянно попадали в руки большевиков. Иваны сжимают кольцо вокруг города, что заставляло нас туже затягивать пояса. На первых парах нашей оккупации города продукты можно было даже купить или выменять у местного населения. По приказу командира дивизии нам категорически было запрещено отнимать продукты питания насильно, чтобы не склонять русских к дикой партизанщине. Но с приходом холодов, интенданты активировали свои акции по изъятию продовольствия. Им было плевать на приказы командования, им хотелось кушать и кормить боевые подразделения, занятые в обороне города.

«К каждой свинье фельдполицая не поставишь», говорили «хомяки» и каждый день выходили на свой мародерский промысел.

– Кушай, кушай студент – у нас этого мяса много! Мои парни пару дней назад во время рейда нашли в тылу «Иванов», подорвавшуюся на мине корову. За пять минут мы нарезали килограмм шестьдесят мяса. Так, что голодать у нас не придется.

Весельчак Мартин, снова налил мне шнапс. Выпив, я окончательно погрузился в состояние какой–то одурманивающей дремы. Пока мои камрады поднимали тосты, я прибитый алкоголем крепко заснул. Очередной раз, проснувшись, я вспоминал о еде и с новой силой наваливался на гуляш. Служба в батарее истребителей танков дает о себе знать. Пока я дремал, обер –фельдфебель докурил свою трубку и спрятал её в карман. На прощание он пожал мне руку.

– Давай сынок, держись! –сказал он.–Как договорились, я через пару дней навещу тебя.

– Ах, да, вспомнил, – я вспоминаю, что обещал нарисовать Краузе портрет жены:– Я обязательно сделаю. Желаю вам, удачи господин обер-фельдфебель!

Краузе завернулся в шарф и молча, покинул подвал, в предчувствии погружения в морозные ванны.

В эти дьявольские дни, когда русская авиация утюжила наши укрытия, когда мороз косил нас сильнее вражеских пулеметов. Нервы были на пределе, и мы от собственных неудач срывались по любому пустяку. Было достаточно плохого слова, или даже косого взгляда, как в ход шли кулаки. Но сегодня впервые за несколько недель нам было весело. Играл трофейный граммофон, и обер–лейтенант Вальтер Крамер разрешил нам выпить, чтобы разрядить нервное напряжение и поднять иссякающий боевой дух.

Уже скоро гуляние закончилось и мои новые камрады расползлись по своим спальным местам.

– Ну что Петерсен, пришла пора послужить делу великой Германии…

– Я готов, господин обер –лейтенант… Приказывайте, –сказал я, стараясь привести себя в норму.

– Мне хотелось знать, как ты малыш, представляешь себе нашу службу, –спросил офицер, закуривая очередную сигару.

– Я солдат! Я господин обер-лейтенант выполняю то, что мне приказывает командование. –Я готов умереть ради родины и нашего фюрера если это ему нужно ради нашего отечества.

– Ты глупец! Тебя Петерсен ни кто, не просит умирать ради родины и фюрера! Тебе это делать не надо. Для этого есть другие… Твоя задача – рисовать. Рисовать карты, рисовать огневые точки противника. Фиксировать на картах передвижение войск и смену позиций. Ну, а в свободное время, которого у тебя теперь будет навалом, можешь рисовать для камрадов голых баб. Только не рисуй того, что ты нам показывал. Это камрад война. А на войне не всегда ты можешь делать то, что ты хочешь. Найди твою мазню штурмбанфюрер Крамер, и тебе однозначно придет конец. Запомни, война с русскими, это тебе не вечерняя прогулка по Унтер ден Линден. Запомни малыш, – русские –это не французы, и даже не поляки. Убить русского невозможно. Русский мертв только тогда, когда похоронная команда зароет его в землю на глубину лопаты. Даже непогребенный, русский солдат опаснее живого. Истекая кровью, многие «Иваны» выдергивают чеку гранаты и ложатся на неё. Так погибли многие наши парни из похоронных команд. Перевернув труп, они подрывались на таких вот русских «сюрпризах». Ты разведчик, и твоя жизнь принадлежит не фюреру, а мне. Я твой командир! Ты понял меня малыш?

– Так точно, – ответил я, стараясь вникнуть в новые реалии.

Вальтер Крамер хоть и был под парами алкоголя, но уверенно привстал со своего командирского «трона». Я вскочил следом, как учили меня в учебной роте.

– Запомни студент, мы теперь одна семья! Твои новые камрады все с первого дня на восточном фронте, – сказал Крамер, и, хлопнув меня по плечу, скрылся в дверном проеме.

– Слушай новенький, теперь это твое место, – сказал мне Мартин. –Тут можешь положить свои вещи. Раньше здесь спал Фриц Гонне, которого украли большевики… Располагайся и будь, как дома в рождественскую ночь.

Я кинул ранец и осмотрелся: некоторые камрады разведывательной группы дремали после прогулки по русским тылам. Кто–то писал письма, а кто–то, вооружившись иглой и ниткой, в свете керосиновой лампы ремонтировал порванную в рейде униформу. Вся суета придавала старинному подвалу какое-то особое фронтовое настроение.

Первое мое ощущение, было каким–то неоднозначным. Из гренадеров попасть в разведку было чем–то фантастическим и даже не реальным. Я был наивен и еще многого не понимал в этой проклятой войне.

Сейчас, когда я пишу строки этой книги, я осознаю тот факт, что мне в этой жизни просто повезло. Я остался жив и это главное достижение моей жизни. Я выжил в этом пекле и я думаю, что это был господний промысел. Бог, точно знал, что в конце моей жизни мне предстоит взяться за перо. Он оставил меня жить ради того, чтобы рассказать людям о том, что довелось пережить не только мне, но и всему немецкому народу. Я тогда еще не знал, что моя встреча с отчим домом затянется на целых восемь лет, и эти восемь лет я проведу здесь в России. Это еще будет впереди, а пока – пока шел сорок второй год. До конца войны еще было тысяча дней и ночей.

Раскаленная докрасна печь заполнила теплым воздухом все пространство церковного подвала. В этой обстановке жутко хочется спать. Усталость подобно болезни подкрадывается к каждому из нас и валит с ног, несмотря на яростные атаки противника. Правда, прибытие транспорта, который на малой высоте сбрасывал нам боеприпасы, оружие и хлеб все же принуждало к бодрствованию и ожиданию чуда. Наши «Юнкерсы» почти каждый погожий день и ночь доставляли по воздуху грузы, чтобы хоть как–то спасти гарнизон от полного истребления и голодного вымирания. Любой промах асов Люфтваффе приводил к тому, что наши письма, продукты и посылки доставались озлобленным «Иванам». Каждый такой неудачный сброс создавал настоящий праздник в стане врага, и было слышно, как они пьют наш шнапс, едят наш хлеб и консервы, и даже читают письма от наших жен и матерей. Да, тогда это была привилегия более удачного, вот поэтому многие, несмотря на жуткую усталость и голод, не спали. Камрады ждали наших ангелов –спасителей, прислушиваясь к любому звуку извне.

После двух суток без сна меня мгновенно сморило. В тепле подвала я уснул, оставив за собой все тяготы прожитого на фронте дня. Мне снились улицы моего города, цветущие каштаны и веселый взгляд матери, которая так не хотела, чтобы я уходил на фронт. Мысленно я писал ей письма, а уже потом в минуты отдыха эти мысли переносил на бумагу.

Крамер был опытным и мудрым офицером. Он любил Германию, но ненавидел нацистов, которые развязали эту войну. Он точно знал, какую цену мы заплатим, когда русские сломают нам хребет и войдут в Германию, чтобы уничтожить, родившийся там нацизм. Из разговоров с обер-лейтенантом, я находил для себя все новые и новые открытия и немного стал соображать, что наше присутствие в России обернется для нас огромными неприятностями.

Наш гарнизон уже месяц был в окружении. Нам верилось в то, что состоится чудо, и русские нас выпустят из кольца, расстелив перед нами ковровые дорожки. А возможно, обер-лейтенанту Крамеру хотелось знать, насколько я обстрелян, и что собой представляю, не как художник, а как солдат. На фронте я был всего три месяца и у меня был достаточный опыт выживания в экстремальных условиях. Мне было уже не так страшно, как впервые дни службы, когда я умирал по двенадцать раз за день. Многие из моих боевых камрадов сложили головы, но этот рок обходил меня стороной, словно я был заговоренный самой матушкой Холли. К моему удивлению, я был жив, бодр и здоров.

Глава вторая

Первый рейд

Вечером 6 февраля 1942 года полковник Зинцингер, вызвал обер-лейтенанта Крамера к себе на КП. В течение часа он проводил совещание офицеров нашего полка, на котором довел приказ командующего армии «Центр» и поручил разведке достать языка из числа офицеров противника.

– Герр полковник, согласно данных севернее города русские сосредоточивают крупные силы четвертой армии генерала Курасова. Нам важно знать, будут ли большевики наступать с Севера. Приказываю вашему разведывательному подразделению выйти на рубеж соприкосновения с противником и перейти линию фронта для пленения «языка». Желательно из офицерского состава.