Семь вечеров (пьеса)

Аскилад Ате

Семь вечеров (пьеса)

(Сцена затемнена. Звучит тихий, неторопливый джаз или блюз – музыка, которая кажется чуть усталой, но уютной, создавая ощущение покоя, подернутого легкой меланхолией. Слышен негромкий гул уличного движения, который, однако, не проникает внутрь. Звучит спокойный, глубокий ГОЛОС ЗА КАДРОМ.)

ГОЛОС ЗА КАДРОМ: Есть места, которые не найдешь на картах туристических маршрутов. Места, спрятанные в самом сердце города-лабиринта, в закутках между стеклянными монстрами бизнес-центров. Там, где днём гудят вентиляторы и стучат шпильки, а вечером – растекаются вздохи усталости. И без неоновых вывесок, что слепят глаза. Вот такой Он. Бар. Он просто есть. Старый бар, повидавший виды.

Просто… стена, дверь.

За этой дверью – другой воздух. Чуть терпкий от старого дерева и пролитого виски, чуть сладковатый от кофе, чуть пыльный от времени. Здесь, полумрак обнимает мягче, чем солнечный свет снаружи. Стойка – с изъянами, отполированными тысячами локтей и историй. Стулья – потёртые, помнящие сотни разных поз: от триумфа до полного отчаяния. Это место, где время превращается в тягучую смесь как мёд, жаль, не всегда такую же сладкую.

Сюда частенько спешат те самые “белые воротнички” забегая перекусить на быстрый обед, вечером – налить себе что-нибудь покрепче, чтобы смыть усталость рабочего дня сбросив на время броню деловитости. Сюда приходят из близлежащего зеленого парка – просто посидеть, посмотреть на мир через чуть мутное стекло. Это гавань, но не от шторма внешнего, а от бури внутренней. Место между "там" и "дома".

Этот бар – не модное место для шумных пятничных вечеринок, где музыка бьет по ушам, а коктейли меняют цвет каждую неделю. Но и не привокзальная забегаловка, где собираются опустившиеся личности.

Это место между мирами. Сюда приходят те, у кого есть что рассказать, даже если они сами этого не знают. И здесь всегда есть тот, кто готов слушать. Тот, для кого барная стойка – не просто рабочее место. Это одновременно сцена, исповедальня и наблюдательный пункт. Тот, кто видит всё. Кто слышит больше, чем сказано. Кто не судит, но помнит. Бармен.

(Музыка чуть стихает. Освещение медленно, плавно загорается, проявляя из темноты только пространство вокруг барной стойки и фигуру сидящего за ней БАРМЕНА. Он неторопливо поднимает голову и его взгляд устремляется прямо в зал, словно он видит каждого, кто сидит там.)

СЦЕНА 1

На сцене: барная стойка. За ней стоит БАРМЕН. Ему лет 40-50, уставший, но с проницательным взглядом. Он протирает стаканы, смотрит в зал (на публику).

БАРМЕН: (Спокойно, немного цинично) О, да. Вечер. Очередной. Они приходят и уходят. Разные. Похожие. Думают, что Бармен – это так, мебель с тряпкой. А ты видишь их всех. Каждый день. Или ночь. Особенно ночь. Ночи длиннее, истории – глубже. Иногда смешные. Чаще… ну, разные. Понедельник был. Начало всего. Или конец. Смотря с какой стороны посмотреть. Для меня это просто… смена. Очередной вечер за стойкой. Думаешь, понедельник – день скучный? Сбросили напряжение выходных, еще не набрали рабочего темпа… Тишь да гладь? Как бы не так. Понедельник – он коварный. Он подкрадывается незаметно, когда ты еще не готов. И приносит… сюрпризы.

(Делает паузу, смотрит в зал, вытирает стакан. На другом стакане видит небольшое пятно, берет его и принимается тереть немного усерднее.)

Вот, например. Тихий понедельник. Думал, скука смертная. Начинался как обычно. Пара человек за стойкой, читают газеты, пьют пиво после работы. Ожидал тихого вечера. Вторника номер ноль. А потом вошла она. И он. Как и многие, кто заходит сюда впервые – немного нерешительно. Огляделись. Выбрали столик в углу. Подальше от света. И от меня. Наивные.

(Освещение в основной части зала гаснет, остается луч света на небольшом столике в стороне от стойки. Там сидят ОНА, лет 35-40, одета элегантно, но немного небрежно, и ОН, примерно того же возраста, ОН нервничает, ОНА выглядит спокойно, но напряженно. Перед ними стоят едва тронутые стаканы с водой.)

ОНА: (Голос тихий, но сдержанный, без истерики, скорее с холодной констатацией) Ты даже не смотришь на меня. Уже битый час. Ты смотришь куда угодно – на стаканы, на свои руки, на эту салфетку… но не на меня.

ОН: (Еле слышно, теребит край салфетки) Я смотрю… я просто… тяжело это.

ОНА: (Легкий, горький смешок) Тяжело? Тяжело было мне последние полгода. Каждую ночь. Каждый раз, когда ты задерживался "на совещании". Каждый раз, когда ты "слишком устал". Каждый раз, когда ты врал мне прямо в глаза. Вот это тяжело. А это… (делает жест рукой, обводя пространство между ними) …это уже просто формальности. Значит, это всё? После… семи лет? Ты можешь хотя бы это сказать? Прямо?

ОН: (Поднимает на неё быстрый, полный вины взгляд, тут же опускает его) Да. Это… это всё. Я… я не могу больше так. Это… нечестно. По отношению к тебе. Ко мне. К…

ОНА: (Перебивает, тон становится чуть жестче) К кому? К Ней? Не утруждайся. Мне не нужны подробности. Я не хочу знать имя, цвет волос или размер груди твоей новой секретарши. Я уже всё вижу. Вот здесь. (Прикладывает палец к виску) И здесь. (Прикладывает руку к груди) И здесь. (Кивает в сторону него) В твоих глазах. В том, как ты не притронулся к воде. В том, как ты держишь руки. Сжаты кулаки, будто боишься, что я ударю.

ОН: (Набирает воздух, пытаясь что-то сказать) Это не… все не так просто. Я запутался. Мне очень жаль. Я не хотел делать тебе больно.

ОНА: (Качает головой, медленно) "Не хотел". Никто никогда не хочет. Но почему-то делает. (Смотрит на свою руку, на кольцо на безымянном пальце. Медленно снимает его. Движение выглядит очень тяжёлым, словно она отрывает часть себя.) Вот. (Кладет кольцо на стол между ними. Оно тихо стукает о дерево.) Возьми. Оно тебе, наверное, нужнее. Или Ей.

ОН: Подожди…

ОНА: Хватит. Просто… хватит.

ОН: (Смотрит на кольцо. Его лицо искажается. Протягивает руку, но не прикасается.) Я… я не могу.

ОНА: (Встает. Движения точные, хоть и медленные.) Можешь. Или нет – твои проблемы. (Голос становится почти бесцветным.) Я пойду. Думаю… нам больше не о чем говорить. И незачем видеть друг друга.

(Пауза. ОНА стоит секунду, глядя на него сверху вниз. Затем поворачивается и медленно идет к выходу, не оглядываясь.)

ОН: (Тихо, ей в спину, почти шепотом) Прости…

(ОНА не реагирует. Дверь бара тихо открывается и закрывается за ней. ОН остается сидеть один за столиком. Смотрит на кольцо. Медленно опускает голову и закрывает лицо руками, прислонившись локтями к столу. Его плечи начинают немного дрожать.)

(Свет на столике остается включенным ещё несколько секунд, показывая одинокую, сгорбленную фигуру МУЖЧИНЫ и лежащее на столе кольцо. Затем свет медленно гаснет. Снова ярко освещена только барная стойка и БАРМЕН.)

БАРМЕН: (Смотрит вслед ушедшей ЖЕНЩИНЕ, затем переводит взгляд на тёмный столик. Качает головой. Подходит ближе к стойке, берет тряпку и начинает протирать её. Говорит уже громче, обращаясь к публике.) Семь лет, значит, а упакованы в один вечер. В три минуты диалога. И одно маленькое золотое кольцо. (Делает паузу) Всегда удивляло. Как люди умудряются развалить что-то большое, прочное… вроде брака… так быстро. И главное – где? В баре. Между салатами и пивом. Или вот, как сейчас – между стаканами воды. Словно это самое подходящее место для конца света их маленького мира.

(Наливает напиток в стакан.)

И так каждую неделю кто-нибудь. Разводы. Свидания вслепую, которые видны насквозь с первой секунды – обречены они или нет. Студенты, которые отмечают сдачу. Или пытаются забыть о ней. Фрилансеры, которым просто одиноко работать дома. Пятница, конечно… (усмехается) …пятница – это отдельная планета. Там больше шума. Больше звона стекла. Больше пьяной правды и пьяной лжи. Но сути… (смотрит на темный столик) …сути там меньше.

(Смотрит в зал, словно выбирая следующую "историю".)

СЦЕНА 2

(Свет, оставшийся после первой сцены, плавно переходит. Теперь мягче, чуть более дневной или ранневечерний. Освещена барная стойка и один из стульев возле неё. За стойкой стоит БАРМЕН, неторопливо расставляя бутылки или протирая столешницу. На стуле сидит ПОЖИЛОЙ МУЖЧИНА. Ему около 70, он одет в чистую, хоть и старомодную одежду. Его руки лежат на стойке. Рядом с ним на стойке стоит стакан со светлой жидкостью – возможно, слабым чаем или минеральной водой с долькой лимона.)

БАРМЕН: (Глядя в зал, спокойным, привычным, почти медитативным тоном) Вторник. Некоторые считают его самым бесполезным днём. Переходник. Ни рыба, ни мясо. День сурка для тех, кто любит стабильность. Но для меня вторник – это… якорь. Самый неторопливый день. День, когда всё замедляется. Спадает нервозность, ни тебе понедельничной паники, ни срединной суеты, ни предвкушения пятницы. Просто… вторник. Это время для пауз, для разговоров, которые никуда не спешат. Если, конечно, они случаются. А во вторник они случаются. Потому что вторник – это день Анатолия Петровича.

(БАРМЕН медленно движется вдоль стойки, оказываясь рядом с АНАТОЛИЕМ ПЕТРОВИЧЕМ.)

Он приходит. Обязательно, и исключительно каждый вторник. Строго по расписанию. Как часы. Или… как автобус. Он сам так говорит. И вот уже… сколько? Лет пять? Семь? Каждый второй день недели – он здесь. Выпьет свой… (смотрит на стакан АНАТОЛИЯ ПЕТРОВИЧА) …свой ритуал. Немного разговоров. Недолгих. О чем-то своем. Тихом.

(Обращается к АНАТОЛИЮ ПЕТРОВИЧУ с легкой, уважительной улыбкой.)

БАРМЕН: Как сегодня день, Анатолий Петрович? Всё по плану? Пенсия пришла?

АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ: (Чуть заметно, уголками губ, улыбается. Говорит негромко, чуть нараспев) Всё по плану, Михаил. Всё по плану. Пенсия вот… (постукивает по карману пиджака чистой, чуть сморщенной рукой) …пришла. Вовремя. Куда ей деться? Как и мне от моего маршрута. Автобус номер 17. В 14:03. Ни минутой раньше, ни позже. Сел. Доехал. Вот я и здесь.

БАРМЕН: (Кивает, неторопливо вытирает стойку рядом, словно каждое движение имеет значение. Смотрит на руки старика на стойке.) Стабильность, это… да. В наше время это, пожалуй, главное. Тихая гавань в океане перемен. Прекрасное ощущение.

АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ: (Делает медленный, маленький глоток из стакана, придерживая его обеими руками. Смотрит куда-то сквозь Бармена, в зал.) Стабильность, говоришь? Ну да. В моем возрасте стабильность – это уже не просто хорошо. Это… это уже роскошь. Когда знаешь, что завтра будет похож на сегодня. Что автобус придёт. Что здесь… (обводит рукой вокруг) …тепло и спокойно. Что ты… (смотрит на Бармена) …слушаешь. Наполняет умиротворением.

(Пауза. АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ смотрит в свой стакан, словно видит там отражение чего-то далёкого, ушедшего. Тихонько постукивает пальцами по стеклу.)

Прошёлся сегодня. До парка. Наш парк-то, Михаил, меняется. Деревья выше стали. Новые аллеи проложили. Красиво. Скамейка наша… ну, наша с Лидой… (голос чуть теплеет на имени, появляется легкая грусть) …занята была сегодня. Молодёжь сидит. Обнялись так… крепко. Целуются. Не стесняются никого. Хорошо им. Молодые. Вся жизнь впереди. Думают, что она бесконечная.

БАРМЕН: (Не отрываясь от своего занятия, кивает) Надеюсь, для них так и будет. У каждого свои сезоны, Анатолий Петрович. Своё время.

АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ: (Вздыхает. Смотрит на Бармена) Своё… Это да. Вот цветы на клумбе у подъезда высадили. Вчера ещё не было, а сегодня – буйство. Яркие. Жёлтые. Знаешь, Михаил, Лида очень любила жёлтые цветы. Говорила, что в них солнце живёт. Всегда заставляла меня покупать ей тюльпаны весной. Только жёлтые. "Лида, это же к разлуке", – смеялся я тогда, молодой, глупый. А она в ответ: "Миша, ты поэт несчастный! Это к солнцу! К радости!" (Снова чуть заметно улыбается, теперь уже Лиде.)