Музыка

– Нельзя подшучивать над доктором, – невесело усмехнулся я, но Рэйко от такой победы заметно оживилась.

– Я очень довольна, что призналась. У меня давно не было такого хорошего настроения. Вдруг благодаря этому я смогу совсем излечиться?

С тех пор как Фрейд опубликовал свои исследования об истерии, методы психоанализа во многом изменились и значительно продвинулись. С эпохи всемогущества гипноза, то есть с конца девятнадцатого века, эти методы прошли несколько этапов развития и стали такими, какими мы видим их сегодня, – теперь они сложны, тщательны и требуют долгой работы. Можно истолковать скрытый смысл некоторых симптомов и объяснить его пациенту, однако этого не всегда достаточно, чтобы высвободить чувства, являющиеся источником этих симптомов, и нащупать путь к исцелению, – это наблюдение и породило метод свободных ассоциаций, который используется по сей день. Вдобавок у женщин, подобных Рэйко, с высоким интеллектом и выраженным эго, попытки самоанализа не обладают никакой целительной силой – более того, во многих случаях скорее вредны.

Кроме того, ее аналогия была слишком проста, а толкование слишком прозаичным – меня это не удовлетворяло. Она утверждала, что ее слова «я не слышу музыки» были ложью, но так ли это? Была ли музыка лишь красивым символом оргазма? Или между понятием «музыка» и страстно желаемым ею оргазмом существовала тайная символическая связь? Вот какие вопросы занимали меня в первую очередь.

Я решил за оставшиеся пятьдесят минут попробовать для начала метод свободных ассоциаций.

6

Удобное кресло у меня в кабинете можно установить в трех положениях – пациент в этом кресле может даже лежать на спине. Но я установил его так, чтобы спина Рэйко находилась под углом примерно сорок пять градусов, а взгляд был направлен на пустую серую стену и потолок.

Я сел на низкий стул у изголовья, чтобы Рэйко меня не видела.

– Все хорошо? – начал я проникновенным, внушающим доверие голосом: такой тон и мне придавал уверенности в себе. – Я хочу, чтобы вы открыто говорили все, что приходит в голову. Давайте договоримся, что вы полностью отбрасываете следующие мысли:

(1) Это неинтересно.

(2) Это не имеет отношения к моей болезни.

(3) Об этом говорить стыдно.

(4) Это рассказывать неприятно.

(5) Сказав это, я рассержу доктора.

Договорились? Полностью выкиньте эти пять соображений из головы.

– Да, хорошо, – сразу ответила Рэйко.

В ее словах отчетливо звучала решимость поручить свое тело моему лечению, и это меня успокоило. В то же время на мгновение где-то на краю сознания мелькнула мысль: а не таким ли тоном она говорила, отдавая свое тело красавцу, который не дал ей ничего почувствовать?

– Например, такая ситуация. Вы в деревне, смотрите на пейзаж. Рисовые поля. Суходольные поля. На холме роща. Несколько домов, в небе кружит коршун. Я хочу, чтобы вы сказали мне, как вы это видите, что это вызывает у вас в душе. Пусть даже вы заметили выгребную яму, пусть вместо коршуна летит самолет, пусть по меже идет не гармонирующая с деревенским пейзажем женщина в норковом манто… Порядок не важен, можете описывать все подряд, без разбора. Считайте, что вы просто докладчик, передатчик. Не нужно при этом давать личные оценки, упорядочивать или искажать описание своими суждениями. Ну что, согласны?

– Да.

Рэйко, словно пациент, согласившийся на некую страшную операцию, закрыла глаза. Взглянув на ее лицо сверху, я обратил внимание на тени красивых длинных ресниц у нее на щеках; она выглядела практически святой.

– Большой сарай. Я вхожу туда. Сарай у дома Сюн-тяна. Дом ведь старый. Сюн-тян – это мой троюродный брат, который потом стал моим женихом, – сказал, что покажет мне интересную вещь. Я… В общем, я так и не вошла. Испугалась чего-то. Не поняла, чего именно. Потом я одна щелкаю ножницами, вырезаю фигурки из голубой бумаги для оригами. Маленькой меня коротко стригли, и руки у меня были ловкие. Я… режу и режу бумагу, и сколько ни режу, голубой лист не кончается, сколько ни тяну, он везде… вот так. Я режу. И понимаю, что за это время голубой лист слился с синим небом. Я опять берусь за ножницы, и тут небо разрывается, из разрывов… Ах, как ужасно!

Рэйко с криком закрыла лицо руками.

– Чего вы испугались? Скажите все! Скажите, и страх исчезнет.

– Бык…

– Бык? Что он делает?

– Выскочил бык. Бешено вздымая пыль, стремительно мчится на меня. Два его рога… Нет, это не рога, у них непристойная форма… Да, это не рога. У них форма мужского члена. Все это приблизилось и вдруг исчезло. Мгновение – и я уже ученица женской школы. Подружки надо мной смеются: когда они начинают разговоры об этом, я никак не могу поверить, говорю, если делать это, тело разорвет, нужно будет ложиться в больницу. У меня было об этом очень странное представление. Например, история о женщине с железной нижней частью тела, которая завлекает мужчин и душит их своими сильными бедрами. Наверное, из какой-нибудь сказки Западной Европы. Отсюда возникло убеждение, что железо в нижней части тела нужно всегда доводить до блеска, как обувь. Почему – не понимаю. Считается, что покрытая пылью машина, как и пыльные туфли, – это стыдно, и железная нижняя часть тела – то же самое. Нанести масло… Да, нанести масло с каким-нибудь прекрасным ароматом и полировать… Странно, я в каком-то неизвестном месте, не там, где родилась. Учительская в школе пошива европейской одежды. Я поссорилась с училкой – старой девой, меня выгнали из школы. Но я в такую школу не ходила и не ссорилась с учительницей. Кройка и шитье – ведь это ножницы. Так, поняла! Железная нижняя часть тела – ножницы. Они заржавели, ими неудобно пользоваться, поэтому тетя объясняла, что надо смазать их маслом. Специального масла не было, и она дала мне какое-то импортное масло для волос. Я знала, что у тети есть любовник, которого она прячет от дяди. Однажды летним вечером…

– Однажды летним вечером?..

Рэйко, рассеянно уставившись в потолок, некоторое время молчала.

– Вы что-то увидели?

– Увидела.

– Что?

– Нет, ничего.

Рэйко внезапно закрыла лицо руками и расплакалась.

Откровенно говоря, я вынужден признать, что первая попытка использовать метод свободных ассоциаций закончилась провалом. Казалось бы, Рэйко выказывала мне полное доверие, но на самом деле, чтобы скрыть упорное сопротивление, замаскировать то, что утаивала, она умело злоупотребляла случайными сексуальными символами. Тут явно работала ее фантазия. Фантазия и бессознательное движение мысли странным образом смешивались.

Она слишком много знала о психоанализе!

Поэтому после первого сеанса лечения мы договорились, что она напишет мне письмо, где изложит то, о чем не смогла сказать, перебирая свободные ассоциации.

7

С Рэйко я аккуратно брал плату за каждый сеанс. Пусть в душе она надо мной и посмеивалась, это не имело значения. Меня больше беспокоили легкие признаки истерии; ее жалобам на фригидность – проблему, с которой она ко мне пришла, – я особого значения не придавал. Я перечитал книгу Штекеля[1], где фригидность всесторонне исследуется на основе богатого клинического опыта, и осознал, что неопределенное, принятое в обществе название «фригидность» многозначно и весьма сложно. Меня поразило, что в этом классическом труде, изданном в 1920 году, уже описаны принципиальные основы психосоматической медицины – нового научного направления в современной Америке.

Штекель утверждает, что нынешние времена – эпоха импотентов: большинство мужчин, принадлежащих к высшим культурным слоям общества, так или иначе страдают половым бессилием, а большинство женщин фригидны. Он также смело заявляет: чем ниже уровень образованности человека, тем активнее его сексуальная жизнь, но не благодаря «мощной животной жизненной силе», а просто потому, что она «вегетативного» характера. Во всех отношениях это всего лишь «функция спинного мозга».

Рэйко обманула меня, но, быть может, в этом крылась и ирония: как точно она описала проблему, ныне свойственную всему человечеству. Современное человечество вообще не способно слышать музыку.

Тут я должен сменить тему и затронуть собственную личную жизнь – непростую для меня тему.

Я холост, но причина не в импотенции или склонности к извращениям. Хотя у меня большой опыт длительных отношений с женщинами, со своей нынешней любовницей, медсестрой Ямаути Акэми, я никогда не сожительствовал. Акэми молода, и, в отличие от Рэйко, у нее яркое, приветливое, как будто детское лицо, будто небрежно нарисованное кистью, – такие лица нравятся мужчинам. Акэми никогда не показывала, что ревнует меня к знакомым и тем более к пациентам, однако Рэйко она невзлюбила с первого дня.

– У меня к ней душа не лежит, – сказала мне Акэми после первой встречи с Рэйко, хотя по службе медсестре не следовало бы давать оценок пациентам. – Она не придет. Похоже, обманывает вас, я…

– Все пациенты говорят неправду. Приходят сюда, страдая от собственной лжи. Считается, что у тех, кто искуснее лжет, заболевание тяжелее. И если они аккуратно платят за лечение, не понимаю, в чем обман. Вряд ли кто-то специально приходит к психоаналитику, чтобы его надуть.

На этом все закончилось, но, когда выяснилось, что Рэйко обманула меня с музыкой, Акэми невзлюбила ее еще больше.

В сексе у нас с Акэми не было никаких проблем – желая сохранить свободу, она боялась разве что забеременеть, не выказывала ни намека на симптомы нервной болезни, а по своему складу была легковозбудимой, чувственной женщиной.

Как-то ночью Акэми сказала, что прежде чувствовала себя совершенно свободной, разве что нуждалась в физических отношениях и удовольствии от них, но после знакомства с Рэйко все изменилось. И продолжила:

– Я столкнулась с этой женщиной и теперь мучаюсь. Она пришла на консультацию, поздоровалась, мы обменялись беглыми взглядами, и в тот же миг я будто прочла ее мысли: «Как так?! Эта женщина надела белый медицинский халат, но сквозь него просвечивает самое обыкновенное женское тело – стоит мужчине ее коснуться, она готова визжать от радости». И от этой мысли я застыла: ее фригидность сияла, как новый, белоснежный, сверкающий холодильник, и это раздражало. Прежде я жила мыслью, что мне подвластны мои душевные порывы, но встретилась с ней и ощутила: «Эта женщина владеет не только своей душой, но и телом». Я как будто оказалась ниже ее.

Эта отчаянная жалоба поставила меня в трудное положение. У Акэми были такие редкие для женщины качества, как нежелание выходить замуж и отсутствие ревности; пользуясь этим, я внушил ей ценность духовной свободы, между тем обеспечив свободу и себе, а вдобавок поддерживая между нами подлинно современные отношения без взаимных притязаний. Но Акэми зашла слишком далеко – теперь ее манила нелепая свобода плоти, и это загоняло меня в тупик. Поэтому я изо всех сил постарался исправить ее заблуждения:

– Акэми, это не так. Комплекс неполноценности и потеря свободы как раз у нее. Ведь свобода женщины именно в том, чтобы, воспламенившись телом, найти в нем все свойственные человеку наслаждения, – с этого и начинается подлинный жизненный опыт. Подумай, она-то ведь тоскует по телу «обыкновенной», простой женщины. Ты наверняка и сама заметила. И очень странно думать, будто она свободна духовно и физически. Физическая неудовлетворенность ведет к потере душевного равновесия, а это заканчивается пустой суетой и бесплодными усилиями. Часто фригидная женщина, страстно желая получить удовольствие, меняет мужчин как перчатки, и, хотя со стороны выглядит свободной, нет человека несчастнее.

Моя логика вроде бы убедила Акэми, но, видимо, ее, словно прекрасные поэтические строки, все-таки влекла мысль о том, что фригидная женщина, порабощая мужчин, может им не принадлежать. Вероятно, это представлялось ей абсолютной победой в любви.

В конце концов я повысил голос:

– Хочешь стать истеричкой? Хочешь, чтобы люди тебя жалели, глядя, как у тебя дергается щека? – попенял я Акэми, и она наконец-то прислушалась.

Той ночью Акэми, как обычно, кричала от наслаждения, а потом почему-то заплакала. Абсолютно здоровая женщина сожалеет о собственном здоровье – если Рэйко так на нее подействовала, как же не содрогаться, наблюдая скрытую во фригидности опасность, которая, подобно яду, действует не только на саму носительницу сексуального отклонения, но и на других?

Признаться, этот вечер странно повлиял не только на Акэми, но и на меня.

В какой-то миг мне показалось, будто я слышу, как шуршит игла по бороздкам вращающейся пластинки, где уже нет записи. Эти бороздки – бесконечная колея, и шорох трения не прекращался, он звучал у меня в ушах неотступно. Как будто музыка на пластинке закончилась в далеком прошлом, куда моя память не могла вернуться. Музыка умерла очень давно.

Это длилось какие-то секунды; потом я потряс головой, желая избавиться от наваждения, и с воодушевлением вернулся к блаженному слиянию наших тел. В моей спальне не было патефона, и никто не ставил пластинки.

8

Пришло письмо от Рэйко.

Глубокоуважаемый господин Сиоми!

Прошу простить мое недавнее поведение. Вы уделили мне столько внимания, а я чувствую, что не смогла честно описать свои ощущения, и сама себе противна.

Я говорила Вам тогда о ножницах – они и в самом деле запечатлелись в памяти. Про них я специально говорила иносказательно.

В детстве мы все играли перед сараем у дома Сюн-тяна, один мальчик принес ножницы и сказал: «Будем играть в „камень, ножницы, бумага“ – кто проиграет, тому отрежем его штуку». Я среди них была единственной девочкой и первой проиграла. Сюн-тян меня пожалел, пытался остановить приятелей, но тот, с ножницами, его не слушал. Я рыдала, но все навалились на меня, спустили трусики. Тот негодный мальчишка приложил мне к бедру холодные ножницы (я и сейчас с содроганием вспоминаю их жуткое прикосновение), а левую руку грубо просунул мне между ног и закричал: «Вот это да, ничего нет! Проигрушка, у нее уже все отрезали!» Все стали надо мной смеяться, хором распевая: «Проигрушка, проигрушка, всегда проигрывает! Давным-давно отрезали, так и не выросло!»

Обида и ужас, которые я испытала в тот день, терзают меня до сих пор. Я долго мечтала пробраться ночью в дома моих мучителей и отрезать им все ножницами.

Теперь про быка. Это случилось через некоторое время после истории с ножницами. В пригороде Кофу произошел несчастный случай – бык взбесился, поднял на рога и убил крестьянина. Когда я об этом услышала, бычьи рога показались мне похожими на ножницы, и это сходство я перенесла на мужской член.

Наверное, странно, что режущий и отрезаемый предметы вызывают одни и те же ассоциации, но для меня это так. Ножницы сами по себе и эта штука пугали меня до дрожи, поэтому я и хотела ее отрезать. Страшные вещи напоминают мне ножницы и ассоциируются с ножницами, – скорее всего, это детские впечатления.

Еще я так и не сказала Вам, что выросла в тепличных условиях, окруженная заботой, но достаточно рано узнала о сексе, и не просто узнала – своими глазами увидела половой акт.

Кажется, я тогда была в четвертом классе начальной школы. С разрешения родителей во время летних каникул тетя взяла меня с собой на несколько дней в Сёсэнкё[2] – она меня обожала. В той же гостинице жил молодой человек, который приехал раньше нас, – теперь я понимаю, что они заранее обо всем договорились. Как-то ночью, не зная, что я только притворяюсь спящей, он пробрался к тете в постель. Я была потрясена и поначалу не верила, что люди могут вести себя подобно животным, но, каким бы странным это ни казалось, инстинктивно поняла, что лучше и дальше прикидываться спящей. Мне не давала покоя одна мысль: если взрослые должны делать такое, то я не хочу взрослеть. Это событие перевернуло мое сознание: мир взрослых, которых я до того дня уважала, разлетелся на куски. Но тетя и мужчина, которые вроде бы должны были испытывать физическую боль, несли всякий милый вздор, не страдали, и я не могла понять, где они серьезны, а где притворяются.

Что было делать ребенку, который увидел полную противоположность тому, что его всегда окружало? Я очень гордилась своим хорошим воспитанием, поэтому убедила себя, что все, связанное с сексом, сделает меня безобразной. Достаточно было взглянуть на тетю: ее голова моталась по кровати, взмокшее лицо исказилось, стало ужасно вульгарным, в ней не осталось ничего от той нежной женщины, которую я знала.

Господин Сиоми, позвольте мне сегодня на этом остановиться. То, что я написала, совсем вымотало мне нервы.

Я несколько раз очень внимательно перечитал письмо и написал ответ, хотя и с тяжелым сердцем. Мне казалось, что Рэйко, предвидя мою реакцию, уже поджидала ее с холодной усмешкой.

Из Вашего письма этого явно не следует, – обстоятельно начал я, – но могу предположить, что Вас угнетает какое-то страшное воспоминание, связанное с запретом на детскую мастурбацию, и это воплотилось в комплексе кастрации, центром которого стал образ ножниц. История с ножницами классическая, я бы даже сказал, банальная, и я затрудняюсь сказать, правда ли таково одно из Ваших воспоминаний, или же Вы придумали этот эпизод постфактум для удобства сексуальной интерпретации.

Честно говоря, мне не нравится Ваша склонность трактовать все воспоминания с сексуальной точки зрения, исходя из симптомов нынешней болезни. Например, бычьи рога – в Ваших детских воспоминаниях они необязательно несли сексуальный подтекст: возможно, их источник – стресс, который Вы испытали, когда вас отняли от материнской груди и стали кормить палочками или с ложки, либо гнев из-за принуждения к взрослению. Разъяренный бык – это Вы сама, злящаяся, что Вас против воли вырвали из младенчества.

Однако Ваши мысли о странной схожести между ножницами и мужским половым членом – иными словами, режущим предметом и отрезаемым предметом – самая правдивая часть Вашего письма. Это основа вашего аффекта – Вы никак не можете принять различия между мужчиной и женщиной. По какой-то причине Вы твердо убеждены в равенстве полов и не хотите признавать женское начало, полагаете несправедливым, что только мужчина может выступать в агрессивной роли. Вы с детства отказываетесь уступать мужчине и хотите добиться равенства полов любой ценой. Сейчас я вижу Вашу женственность, но в детстве Вы, наверное, как Жорж Санд, были «сильной женщиной в брюках».

В чем причина? В первую очередь на ум приходит брат как соперник за внимание матери.

Был ли у Вас младший брат или близнец, с которым Вы отчаянно боролись за материнскую грудь? Пожалуйста, ответьте мне на этот вопрос во время следующего сеанса.

Теперь о воспоминании, связанном с романом Вашей тети: это не более чем эпизод, в котором проявилась свойственная Вам склонность слишком драматизировать события. Говорят, что наблюдение за половым актом близкого родственника может нанести серьезную психологическую травму, но это вовсе не обязательно. У меня сложилось впечатление, что Вы слегка лукавите и на самом деле увидели так потрясшую Вас сцену задолго до того, как Вам исполнилось десять лет.

Вы можете счесть, что мои рассуждения, поскольку во многом продиктованы интуицией, не отдают должного Вашему опыту, но психоанализ не был бы психоанализом, если бы полностью исключал интуицию. Я считаю, что сугубо научные, объективные методы анализа объединяет именно сила интуиции.

С нетерпением жду нашей третьей встречи.

9

Я отвел взгляд от настенного календаря, подумав, что завтра у Рэйко назначен сеанс, как вдруг в клинику явился нежданный посетитель.

У меня выдался редкий для послеобеденного времени перерыв. Я курил в приемной, рассеянно созерцая в окно толпу и афишу кинопремьеры, смотрел, как поднимаются в ясное осеннее небо многочисленные воздушные шары с рекламой. Эти примитивные рекламные средства я помню с детских лет, – по идее, они давно должны были выйти из моды, но раз их до сих пор используют, значит они все еще приносят некие плоды. Были шары в красно-белую полоску, серебристые, зеленые, тускло-серые. Глядя, как они одиноко покачиваются в грязном городском небе, я почему-то вспоминал своих пациентов.

И тут в приемную без стука ворвался высокий молодой человек. Я насторожился, решив, что это буйный пациент.

– Доктор Сиоми? – властно и громко спросил этот смуглый, очень красивый мужчина.

– Да, это я, но…

Он выхватил из кармана визитную карточку и протянул ее мне:

– Эгами Рюити.

Я вынужден был отвлечься на карточку, но не терял бдительности.

– Вам знакомо мое имя? Я друг Рэйко.

Я указал ему на диван:

– Вы пришли по поводу Рэйко?

– Да. Господин Сиоми, я прошу вас оставить ее в покое!

– Оставить в покое? Что это значит?

– Она ведь часто приходит сюда?

– Раз в неделю. Была всего два раза.

Глаза Рюити слегка покраснели; точно охотничья собака, что ищет хозяина по запаху, он кружил по приемной, и было ясно, что этот совершенно здоровый молодой человек охвачен болезненным возбуждением.

– Впредь больше не встречайтесь с ней, оставьте ее в покое!

– Я вас не понимаю. Рэйко приходит сюда на сеансы лечения.

– Да? Ну хорошо. Я не хочу выставлять себя на посмешище, но…

Он застыл в нерешительности. Потом расстегнул молнию на портфеле, достал женский дневник в красной кожаной обложке и нервно перелистал страницы.

– Вот! – И он бесцеремонно сунул страницу мне под нос.

Это было неприятно, но мне ничего не оставалось, кроме как прочитать. Знакомым мне почерком Рэйко там было написано:

Месяц Х, число Х

На первом сеансе у господина Сиоми меня словно щекотали персиковым пухом. Доктор попросил меня лечь на кушетку, сначала вежливо взял меня за руку, а затем, задавая скучные формальные вопросы, медленно провел ладонью вверх по моим рукам. Было щекотно, я тихонько засмеялась, он шикнул на меня, встал, погасил верхний свет, оставив только лампу на столе в углу.

Я явственно ощутила запах его тела.

– Закрой глаза! Закрой глаза! – сказал доктор.

Когда я закрыла глаза, моих век мягко коснулось что-то теплое и твердое – несомненно, губы доктора. Губы медленно опустились по носу и вскоре накрыли мой приоткрытый от удивления рот.

10

Читая весь этот вздор, я, признаюсь, – какой позор для психоаналитика – отчасти утратил самообладание.

Я должен был сострадать измученному неврозом пациенту с подобными фантазиями, однако во мне проснулась сильная, темная злость. Почему Рэйко обошлась со мной так вероломно? Не иначе, она написала это специально, надеясь, что любовник украдет ее дневник.

Следующий фрагмент был еще ужаснее: в нем я представал воплощением извращенного, нелепого врача-эротомана из дешевых комедий.

Я читал и чувствовал, как Эгами Рюити смотрит на меня с ненавистью и гневом. Приходилось постоянно быть начеку и следить за каждым движением его сильных рук. В подобных обстоятельствах здравомыслящие люди бывают опаснее безумцев.

Не отрывая глаз от дневника, я размышлял, как выйти из сложившейся ситуации. Чтобы снять нервное возбуждение молодого человека, стоило как можно дольше притворяться, будто я читаю. Я несколько раз перелистал уже просмотренные страницы, ища логические неувязки, которые убедили бы его в моей невиновности, но, к сожалению, не обнаружил ни одной – отвратительное сочинение Рэйко было связным и последовательным. Однако я продолжал успешно изображать невозмутимость.

– Присаживайтесь, – сказал я Рюити, который по-прежнему стоял и явно кипел. – Давайте я вам спокойно все объясню.

– Не желаю слушать никаких уверток, – произнес Рюити, но все-таки сел напротив, и я успокоился. – Я пришел не выслушивать ваши объяснения и не ссориться с вами. Хочу сразу сказать, чтобы вы не заблуждались, принимая меня за шантажиста или вымогателя: просто оставьте Рэйко в покое.

– Понятно, – отозвался я, стараясь говорить мягко, но при мысли, что излишняя мягкость может сделать меня похожим на эротомана из дневника Рэйко, мне стало противно. – По правде говоря, я сейчас в ситуации, когда очень сложно отстаивать свою невиновность, но, к сожалению, вы судите со слов одной стороны. Мои медицинские документы представляют врачебную тайну, но я разрешу вам ознакомиться с ними, чтобы вы убедились сами. Вам решать, кому верить, но, думаю, вы хотя бы признаете, что дневник Рэйко и моя медицинская карта – объективно равноценные материалы. А дальше все зависит от вас. Кодама, принеси из третьей папки карту номер восемьдесят пять, – велел я, включив внутреннюю связь.

За те несколько минут, пока мы ждали карту, я почувствовал, что худшее позади. Рюити перевел взгляд на окно – смотреть мне в лицо он не мог.