Сурок: лазутчик Александра Невского

В тот вечер партия шла особенно остро, захватила всех присутствующих, и в самый разгар вдруг кто-то крикнул: «Инквизитор приехал, инквизитор!» Среди людей пополз шепот, начался переполох. Одни фыркали и говорили, что им всё равно и «пусть эта морда думает о них, что угодно», другие старались побыстрее разойтись. Крестоносцам было запрещено играть в шахматы. Тем более многие сняли с себя орденские плащи и служили Фридриху, который воевал сейчас против ломбардцев, поддерживаемых Папой Римским. Самих тевтонов приехало на войну немного, они слыли истыми монахами, но братьев-меченосцев среди наёмников лазутчик узнавал.

На этом постоялом дворе порой собирались люди, с утра воевавшие друг против друга. Были и такие, которые воевали на обе стороны, пытаясь получать и ломбардское, и имперское жалование. Одного такого прохвоста выловили из под носа у самого Фридриха, и повесили высоко на дубу, всем наёмникам в назидание. Но и при дворе самого императора творилась не меньшая путаница. Фридрих был первым крестоносцем в империи, но в то же время Папа Римский отлучил его от церкви и воевал с ним руками ломбардцев. «Что это за война? За что жизни кладут? Ни отчины, ни веры, ни заступников князей…» – рассуждал Сурок, глядя на обе со стороны. Он денно и нощно пытался разобраться, к кому же примкнуть, но так ничего не придумал.

«Инквизитор приехал!» – полушёпотом повторяли вокруг. Сурок поднял усталый взгляд от шахматной доски. Бросилась в глаза темнота за дверями и белый снег, залетавший на освещённый изнутри порог. Уже стояла ночь. Он с полудня не отрывался от игры. На стенах трещали факелы. Жарили две огромные печи по углам, люди спали вповалку или в полудреме допивали остатки вина. Он заметил – грозное известие подвигло многих скрыться с глаз долой, народ помаленьку расходился. Остались самые решительные или самые пьяные. Сурок же сильно устал за день. И если бы ему сказали, что сам чёрт зайдёт сюда, он не повёл бы и бровью. «Ну что же, инквизитор, так инквизитор», – думалось ему. – О моих шахматных подвигах знают многие… Это не хуже любого другого». Но всё-таки искоса поглядывал на вход.

Со Святой инквизицией он не встречался ни разу, хотя был наслышан о ней, и даже присутствовал при сожжении ведьмы в Кёльне. Ему было скорее любопытно, чем страшно. С этими таинственными людьми он давно хотел познакомиться поближе, но не представлялся случай.…

В двери, не поднимая ни на кого глаз, прошмыгнули четыре сгорбленных человека. Будто крысы, они стали быстро осматриваться, обнюхивать залу, просочились между людьми, двое почти бесшумно поднялись по лестнице и скрылись наверху. Оставшиеся скороговоркой стали шептаться с хозяином. Один вернулся к дверям, пройдя совсем близко с шахматистами. Рослый рыцарь из Нормандии, стоявший у края стола со скрещенными на груди руками, слегка подвинулся, пропуская инквизиторского служаку, и отвернувшись, так, что бы тот не видел, но видели другие, сморщил брезгливо лицо и тихо произнёс полубасом-полушёпотом, высоко подняв густые брови: «Господа, от него пахнет пудрой, бр-р-р!» Народ захихикал, а игроки вернулись к шахматам. Горячность сражения вновь захватила их…

Инквизитор не появлялся, многие забыли о его приезде. Но, сделав очередной ход, Сурок почуял что-то сзади. Он был уверен, что в дверь никто не проходил. Значит, гость прошёл через хозяйский двор. Лазутчик обернулся и увидел чёрного человека с жёлтым старческим лицом. Зеваки так же обернулись и расступились. Чёрный человек вполголоса поблагодарил и шагнул вперёд, вставая за спиной у Сурка.

Инквизитор был в чёрном, как зажиточный горожанин или богатый итальянский нотариус. Многие ломбардские купцы носили подобную одежду. А генуэзцы, которыми была полна вся Европа, иначе и не одевались, предпочитая чёрный другим цветам. Но лицо, скрываясь в тени темно-фиолетовой шляпы, выдавало не любовь к деньгам или торговле. Из глубоких глазниц прямо на Сурка глядели одни зрачки. Без блеска и белков, с чёрной мглой внутри. Сурку стало жутко. Показалось, что инквизитор проникал взглядом в самые тайные закоулки души и теперь ему известно, кто такой Сурок и откуда. Подлаз почувствовал себя мышью под взглядом кошки.

Инквизитор улыбнулся, вкрадчиво спросив: «Вы позволите посмотреть, как идёт игра?» Гробовая тишина наступила в корчме. Сурок, не моргая, как завороженный, глядел в чёрные глаза. «Ворон!» – вспыхнуло у него в голове, – «Глаза, как у ворона! Ворону долго смотреть в глаза нельзя, украдет душу..»

Оцепенение не проходило. Веселый нормандец, так же остолбенел, а соперник по шахматам вовсе опустил голову. Сурок прокашлялся и просипел в ответ: «Конечно, да… Жаль партия заканчивается, вы пропустили самое интересное…» «Ничего, не беспокойтесь», – сухо улыбнулся пришелец.

Сурок обернулся к шахматам, оглядел доску, пытаясь припомнить расположение фигур. Его затылок холодило до невозможности. «Чей ход? – обратился он к противнику. «Не помню», – промямлил тот. Они оба попытались припомнить, склонившись над доской. Вдруг Сурок почувствовал, как рука легла ему на плечо. Он оглянулся и увидел жёлтую сморщенную кожу и перстень с треугольным чёрным камнем. Рука была так близко к его лица, что Сурок уловил её запах. «Тлен. Он пахнет как покойник!» – промелькнуло в его голове. Над ним послышался шёпот черного человека: «Не волнуйтесь, молодой человек, играйте. О вас идёт слава дальше этого постоялого двора». Но второй игрок не выдержал: «Конрад, я сдаюсь. Возьмите деньги». Он резко встал, с дрожью в руках отсчитал монеты и удалился почти бегом, споткнувшись о лавку. Сурок спокойно сгрёб деньги и громко произнёс: «Кто хочет продолжить? Ставка пять гульденов». Никто не отзывался. Люди боялись играть в присутствии инквизитора. Сурок, подождав немного, хотел уже собрать доску, но, черный человек обошёл стол и, не садясь за него, встал напротив Сурка. «Я хочу сыграть с вами, господин фон Киппе». «Прошу», – ответил Сурок, склонив в почтении голову, и привычными движениями стал расставлять пешки.

Инквизитор внимательно ждал, властно сложив руки на животе. Когда фигуры были расставлены, он передвинул свою белую пешку через клетку от короля вперёд: «Вот мой первый ход…». Сурок ответил тем же, привычно шагнув своей пешкой навстречу, и с задором посмотрел в глаза противнику. Он почувствовал в себе силу, даже может большую, чем когда-либо. Инквизитор не отвел взгляд, а произнёс, не посмотрев на доску: «Прекрасный ход, молодой человек, я вам предлагаю продолжить партию не здесь, в конюшне, а в другом месте…»

* * *

Минула ратная зима.

Прибытие Мастера, так Сурок стал называть черного человека, было неслучайным. Молодой лазутчик допустил оплошность, о которой давным-давно предостерегал учитель. Нельзя быть заметным! Он нарушил эту заповедь, став известным в округе, где в то время собирались многие нарочитые32* люди. Эта ошибка могла привести к смерти.

Холод объял его, когда прозвучали слова о «другом месте». Ему показалось, что это «место» – подвал инквизиции. Но Мастер любезно пригласил его в свой дом, здесь в Любеке…

Про таких людей, ему не рассказывали ни учитель, ни Дед. Инквизиция была силой, неведомой им. Сурок же всей душой чувствовал – перед ним человек, ради сближения с которым, он, ещё совсем зелёный, бросился сломя голову в Палестину. Может быть, и удар с Дедом произошёл не зря. Этот человек, возможно, и есть – та брань, для которой готовил его Бог. Для которой так долго его пестовали. Этот человек имеет влияние в Европе и знает все ее тайны, этот человек и есть тот самый, настоящий его враг…

Глава пятая

Шкаф мастера

Заскучали купцы в торговом граде Любеке за зиму. Чуть потеплело, растопило снег, распахнули ворота. Со всего свету прут гости через распутицу, плывут по воде, идут неделями из глухоманей. На торжище: купить – не купить, продать, обхитрить, своровать! До ночи гомон стоит на дорогах. Тянут с собой бочки, кули, гусей в корзинах…. В узких улочках налезают друг на друга, плюхают по лужам, телеги скрипят, колеса ломают. Не уступают! Назад не сдадут! Ругань стоит на всех наречиях. Врата к вечеру еле-еле затискивают на бревно. Пришлые не успокаиваются барабанят в створки. Ночуют на дороге.

Утром звон колокола поднимает стрижей чертить водовороты в промозглом небе. Весна пришла. Рыжие ручьи, пронизавши иглистый лед, несут по узким переулкам вонь с гнилых рыночных свалок; вымывают из-под настилов кровь, плевки, мертвечину. Торжище вновь набирает силу, гудит всем светом. Вновь взвешивают, хитрят, едят и спят прямо на мокрых кирпичах…

Сурок, в середине дня, верхом, едва-едва, через толпу, через толкотню, миновал сумрачные главные ворота. Тоскуя вспомнил золотые дни юности. Еще покойный учитель привозил их с остальными ребятами сюда в Любек.

Город был тихим, мирным. Грезился сказочным, великанским, с коренастыми башнями, цветистыми хоругвями крестоносцев. Небо чистое синее. Трубачи блестят медью на зубчатых стенах. Все было не так как сейчас. Не промозгло, не холодно…

Сурок в детстве мечтал стать розмыслом33*. Рисовал немецкие дома не бересту. Но понимал, что придется стать лазутчиком. Язык немецкий учил основательно, вытравливал русский говор. Другие мальчишки зубрили нехотя, над серьезностью Сурка подтрунивали. Им-то, что? Дома угодья боярские ждут. Своих дел много, не до военной хитрости. Дед говорил: «А ты учи, учи. Не поддавайся неслухам. У них родовитость, у тебя ум…»

Тогда учитель придумал игру, которая всех забавляла. На спор пытались обмануть жителей, прикидываясь местной ребятней. За первую попытку чуть не получили палкой от старого кузнеца. Убежали со смехом. Потом научились и слова подбирать, и говорить легко, бегло. Любеческая ребятня с рынка думала, что белобрысые мальчики на соседней улице живут. Весело было, добро… но кое-что, на неметчине трогало русское сердце, даже боярские сынки приумолкали, когда учитель рассказывал одну историю…

* * *

В давние времена, на месте града Любека, обласканная с двух сторон рукавами разветвившейся реки, приютилась славянская деревня. Жители ее – гостей привечали, обиды долго не держали, пришельцев не прогоняли…

На капище для всех богов места хватит!..

Но чужаки приходили не только с чистыми помыслами. Иные оглядывали земли с хитрой улыбкой. Места вокруг богатые, плодородные, да и народ – доверчивый. Приходили, селились, множились… Стала деревушка расти, и год от года наполняться латинами…

Как-то приехал в гости немецкий герцог. Осмотрелся, прикинул выгоду. Хорошо граду здесь стоять! Хоть и простоваты славяне, но выбирали земли толково: с двух сторон вода, подобраться врагам неудобно. Оценил смекалку, похвалил старейшин и заложил церковь, своевольство объяснив так: «Мол, вы капище имеете? Нам же, христианам, запрещено равняться с вашими деревяшками. Люди вы или не люди? Всякому человеку надо давать молиться…» Подарков преподнес, вина выпили не один бочонок. Так жалостью, добротой показной успокоил сердца славянские…

А как достроили церковь, так и хлынули сюда народы с разных сторон: и норманны, и варяги, и готландцы, и прочие римляне-латины. С хозяевами перестали считаться. Раз церковь латинская стоит, значит, немецкая земля. Стали обживаться по-своему… Капище снесли, чтобы глаз не оскорбляло. И не было года, чтобы не вспыхивал, как бы случайно, дом старожила. «Кто поджигатель?» – растерянно спрашивали друг друга славяне. Немцы сочувствовали, сокрушались… а дома снова полыхали… Задумался люд коренной, стал потихоньку креститься и жениться на немках. И пожары стали редкостью. Вскоре славян, по обычаям и вере, в округе почти не осталось. Одни срубы напоминали о прошлом…

Вот на них-то, Дед, по наущению хозяина, и в назидание, часто водил смотреть мальчиков… И не один раз водил…

* * *

Прежде чем отыскать дом мастера Флоренцио, Сурок пошел именно туда, в старый город. Сохранились или нет избушки? Живы ли люди, говорящие на славянском наречии? Не уничтожила ли их совсем чужеземная волна?

Лазутчик бродил среди каменных домов, сдавивших улицу глухими стенами.

Там, где они десять лет назад ходили, окрепли чужеродные дома. Приметил лишь в диком саду замшелую крышу с дырой. Какой-то немец приспособил языческое жилище под сарай. Дом-бедняга усох, скособочился. Ржавая подкова, прибитая на счастье, едва держалась. Только что и осталось от целого поселения! Даже не верилось, глядя на расщепленного петушка, что некогда у раскрытого оконца сидела вечерами шумная славянская семья…

А вдоль по улице новые хозяева нагромоздили бесчисленно – конюшни, лавки, часовни… и снова стены, стены с окнами в два этажа и выше. От опилок и белой стружки грязь под ногами загустела, превратившись в укатанную дорогу, пахнущую навозом. Кругом весело звенели по наковальням молоты, рубили и тесали брёвна, пилили доски. Новые хозяева застраивали землю ставшую уже давно немецкой…

Сурок в сердцах махнул рукой и опечаленный пошел искать пристанище инквизитора.

* * *

Дом мастера Флоренцио, окруженный высоким забором, двухэтажный коренастый, как гриб-боровик, размещался на главной улице города среди садов и стрельчатых строений зажиточных немцев; под сенью вековых дубов он равнодушно бдил из-за забрала решеток редкими пыльными окнами. Воронье вилось над тяжелой крышей, устраивая гнезда на высоких деревьях. «Острог! Жилище призрака! – глядя на зловещее пристанище мастера подумал Сурок. – Войти-то можно, но как оттуда выйти, не попав в подвал?» И он не пошел в гости в первый день….

Не пошел и на второй, и на третий день… больше недели он бродил поздними вечерами, хоронясь в тени ближайших закоулков, издали наблюдая за окнами… Вечерами они просыпались и светились уютом. Днем мельтешили слуги. Калитка то и дело хлопала от хождений. Иногда приезжали гости и никогда не задерживались, отбывая в этот же день. Гонцы – понял Сурок…

В городе размещались два монастыря. Один из них был доминиканский. «Если мастер – инквизитор, то с ними у него должны быть отношения…» – решил он и принялся поочередно выслеживать выходящих из дома и обители.

К Пасхе все братья монастыря вышли на уборку хозяйства, лазутчик хорошо разглядел их. Мальчишки с улицы свистели монахам, смеялись, зло подшучивали. Доминиканцы, не обращая внимания, грязные унылые, с острыми локтями, торчащими из-под истрепанных одежд, рубили дрова, ровняли дорожки своего скромного угодья. В торговом Любеке горожане не уважали их. Сурок услышал историю о том, как в цеховом поселке даже избили двоих, оставив на теле горемык явные следы столярных киянок. И ничего!.. Никто и глазом не моргнул из церковных. Бургомистр во время праздничного судилища только погрозил с помоста толстым пальцем в сторону артельных: «Ух, шалуны, погодите! Я все знаю!» Работные, сплёвывая семечки, весело переглянулись, сообразив, на что намекает глава…

Пути нищих доминиканцев и слуг мастера пересекались редко, всегда случайно. Друг друга они не знали. Сурка охватило уныние. «Тогда кто же ты, старый Флоренцио, если не доминиканский инквизитор?» – думал он, глядя на сутулого и скучного посыльного Флоренцио, очередной раз скрипнувшего садовой калиткой и похромавшего к рынку. «Нет, всё впустую», – отчаивался он, снова, взирая на серый монастырь…

По городу текли ручьи, громко стучала капель. Под весенний перезвон ночами, без опаски быть услышанным, он лазил во внутренний двор, подкрадываясь ближе к стенам. Однажды его чуть не настиг сторожевой пес. Пришлось скормить ему целый пуд мяса…

И лазучье упорство мало-помалу принесло плоды…

Сурок не видел той замшелости, появляющейся на камнях старых построек. Дом мастера был выстроен всего лет пять назад, и возведен сразу – от каменных подвалов до просторного чердака.

Такие хоромы купцы строили, начиная с бревенчатой лачуги, поколениями. После смерти хозяина, его сын, скапливая деньги по крупицам, долгое время перестраивал старую халупу на более основательный лад, – подкапывал каменную основу, укреплял стены. Проходили десятилетия, и появлялось каменное крыло, может не при его жизни… и только внуку счастливилось венчать крышу черепицей.

Камень, кладка, приемы строительного мастерства, что у дома Флоренцио, что у монастыря были схожими. Вот она, связь-то где!.

Еще Сурок узнал, раньше на месте дома стояла старая славянская кузница, об этом заговорили как-то в корчме. «…И коня подковать можно, и замок справить, и любую железку мастера помогут выгнуть как надо. Теперь же приходиться тащиться аж к цеховикам, где цену дерут безбожно…» – сетовали старожилы.

Оказывается, старый бородатый кузнец, чья мастерская стояла там до недавних времен, слыл друидом. Папские люди разгромили его жилище вместе со всеми кузнечными премудростями. А самого бородача увезли, как говорили, на следствие… На месте же кузницы вскоре появились угрюмые пришлые каменщики, и отгрохали дорогой дом в одно лето. Так и не поняли люди, кому же он, в конце концов, принадлежал. То ли инквизиции, то ли ломбарцам, которые заложили землю у бургомистра, то ли просто очень богатому герцогу. Люди, поселившиеся тут, ни с кем не дружили, соседей не признавали, а якшались только друг с другом…

«Все так, все так!» – думал Сурок. Рассказы походили на виденное им. И как бы невзначай он спрашивал у местных о «купце Флоренцио» или о «некоем нотариусе Флоренцио»… Но ни кто и слыхом не слыхивал о таковом…

Прошло две недели. Сурок стал беспокоиться, тянуть дальше нельзя, надо идти в гости к Флоренцио или трусливо уезжать. Но, понимая, что случай сойтись с влиятельным человеком может более не представиться, однажды утром, собрался с духом, перед выходом перекрестился, да направился в сторону таинственного дома, положившись на волю Божью…

* * *

Вопреки ожиданиям и самым смелым предположениям, Сурка встретили в доме мастера, как долгожданного гостя. Флоренцио оказался заядлым игроком в шахматы … или хотел таковым казаться. После ужина и разговоров они сели за доску. И стали так делать каждый вечер, когда Сурок наведывался в гости. Мастер же приглашал его часто, чуть ли не ежедневно.

Дров в доме Флоренцио не жалели. Топили дубом, прогревая камин в комнате до красного накала внешних решеток. Сурок, обычно, со свежего весеннего воздуха первые минуты задыхался от жары. Флоренцио выходил в халате и домашней тафье, с бараньей пуговицей наверху. Стучал деревянными каблуками, кашлял, кутаясь в накинутое поверх плеч толстое шерстяное одеяло. За ним следовал слуга с подушками и овечьим покрывалом.

Мастер готовился чинно, обкладывая себя со всех сторон и, ставя возле доски чернильницу с пергаментом; долго молился, направив свой взор на крест над камином. Только потом начинал свои полуночные сидения, затягивая партию чуть ли не до утра.

За игрой он волновался как ребенок, постукивал тем самым перстнем, с треугольным черным камнем, успев расцарапать выемку в столе. В перерывах, спасаясь от весенней сырости, пил нагретое вино с шумным прихлебыванием, держа чарку трясущимися руками. Не стесняясь, ставил ноги в таз с горячей водой, добавлял молотые горчичные зёрна.

Взгляд его теперь не приводил Сурка в замешательство. Пугающие мысли о подвале и пытках отступили. Напротив, Флоренцио являл собою чахнущего человек, но это не успокаивало Сурка. За весельем, горячностью сражений лазутчик не терял бдительности. Глаза его глядели мило и преданно, а мысли крутились вокруг одного: «Кто же ты, старая лиса?»

Флоренцио придавал огромное значение умению играть в шахматы и, почувствовав достойного противника, вёл запись побед и поражений, словно купец в книге доходов и расходов. Сурок смекнул, выигрывать всё время нельзя, и старался уступать, сохраняя счёт побед за стариком. «Ещё подумает, что я слишком умен, и не доверится, испугавшись, что обведу вокруг пальца».

– Ну вот, молодой человек, сегодня я опять впереди! – кряхтел радостно Флоренцио и, не без гордости, ставил крестик, обязательно поучая. – Говорю молодым, не спешите, не спешите! А они летят, сломя голову, стариков не слушают…

Слуга покорно стоял рядом. Мастер заканчивал писать. Чернильницу уносили из комнаты – это означало окончание встречи. Сурок вставал, раскланявшись уходил…

Иногда у него закрадывалось сомнение, что его противник решил просто «поиграть на старости лет в любимую игру», но по пути продолжал присматриваться к дому изнутри, подчиняясь совету старшего «не спешить».

Слуги у старика были сплошь фряги, черноглазые низкорослые и молчаливые. Он говорил с ними отрывисто и, совершенно непонятно. Наверное, они общались на одном из местных наречий римского края. Чувствовалась железная выучка. Мастер хочет встать – тут же появляется человек и берёт его за сухие руки, помогая приподняться. Мастер морщится – вода в тазу, где покоятся его распаренные ступни, остывает – слуга опять тут как тут – бежит, держа тряпками в облаке пара, котелок с кипятком.

* * *

В главной комнате, где они проводили вечера, стоял огромный, под потолок, дубовый шкаф. Покоясь в тени, он не привлекал внимания. Но как-то неожиданно прибыл гонец и вынудил мастера прямо за доской принять письмо. Кряхтя, Флоренцио, удалился для чтения к свету камина. В глубине комнаты послышался звон ключей, скрипнула дверь. Волей-неволей Сурок увидел внутренности исполинского шкафа. Огромное множество ячеек и ящиков, с крохотными замочными скважинами, предстало его изумленному взору. На некоторых стояли надписи по латыни, а на других, просто крупные буквы. Сурок различил «W» и подпись «Albion». Вдруг, на одной дверце, он прочёл «Russy». «Господи, ведь это Русь!» – мелькнуло у него в голове. От любопытства он привстал и вытянул шею. Скамья предательски скрипнула и мастер, копаясь в пергаментах, подозрительно сверкнул краем глаза и захлопнул дверь шкафа. Для Сурка не было сомнений – там, вместе с другими тайнами, находятся и свитки, об его отчине.

Он чувствовал Русь, как что-то живое, а здесь, на бурой доске, стояло ее чёрное выжженное имя, будто на крышке склепа.

С тех пор Сурок денно и нощно думал об этом «склепе».

«Вот и дождался, дождался…» – думал он радостно. И первое, что пришло ему на ум дерзкое предприятие: темной ночью влезть в дом, да выкрасть сразу все письма и списки, находящиеся в шкафу. «Дело того стоит. Зато сразу все узнаем!» – убеждал он самого себя. Особенно подогревало горячность то, что он не отослал Деду за последние полгода ни одного письма! Пришло время действовать! Наконец-то!..

Но одно происшествие, охладило пыл…

Как-то в один из вечеров Флоренцио вышел из комнаты. По деревянному стуку башмаков было понятно – он проследовал на второй этаж. Сурок взглянул на шкаф, с готовностью ринуться и сломать дверной замочек. «Немного времени у меня есть… я успею… Может быть такого случая больше не представится…» Он уже было подался назад… Затылок коснулся ковра, висевшего на стене. И вдруг услышал за спиной, за лохматым мягким ковром, прямо возле своего уха, глубокий вдох зевающего человека. Лазутчик застыл в неудобном положении над пешками. Страшные догадки пронеслись в голове: «За мной наблюдают!.. Он все знает!.. Я пропал!»

Он пытался вспомнить, не делал ли он каких-нибудь действий раньше, в отсутствии мастера? Не заметил ли тот его любопытства? Что можно увидеть, рассматривая комнату через глазок? Хорошо, что сейчас не видно его лица!

Сковывающий страх не отпускал. «Что это я перепугался? – стал успокаивать он себя. – Я же ещё ничего не сделал, я только играл в шахматы …» Он поглядел за угол камина. Не спрятался ли еще и там кто-нибудь?

* * *

Флоренцио не тратил время, посылая соглядатая вслед за своим гостем. И как только Сурок обнаруживал его присутствие, тот мгновенно исчезал. «Следят, – спокойно заключал лазутчик. – Пускай следят. Мне нечего бояться». Он был уверен, соглядатай доложит мастеру: «Живет, как бездельник»…

В самом деле, первое время в городе заняться было нечем. Шатаясь без толку, Сурок успел начертить подробный рисунок города со всеми домами, колодцами, крепостью и мелями. Указал места возможных построек мельниц, о которых мечтали немцы за вином в корчме. Но вскоре «безделье» прекратилось. Пришлось сменить место жительства, переселившись из корчмы к одному местному торговцу. Этого потребовала служба в Тевтонском Ордене.

Уж, слишком долго он отсутствовал. И Гроссмейстер прислал с письмом в Любек своего оруженосца. В послании он укорял Сурка за небрежное отношение к монашескому долгу, но особенно не неволил, поскольку Орден пока не вел больших войн. Пожурив для порядка, он попросил приглядеть за купцом, обеспечивающим Орден Тевтонов съестными припасами. Сурок, отыскав этого человека, переселился к нему…

Лазутчик подозревал мастера в причастности к этой проверке, но был рад, что его пребывание в Любеке теперь не расценивалось в Ордене, как отсутствие. В доме торговца его кормили; а мастер как-то раз дал ему увесистый кошель, со словами: «За хорошую игру». Сурок на эти деньги мог припеваючи жить целый год.