Мельников-моногатари

Мельников проснулся в той же комнатке в доме господина Сато. На лбу у себя он почувствовал марлю компресса. Рядом на татами лежали лекарства и стоял тазик с водой. Мельников попытался было встать. Но не смог. Сил не было. Также его мучила жажда, хотелось крикнуть: «Пить!» Он попытался. Но из уст вырвался лишь шепот.

В голове был жуткий туман. Мельников не мог вспомнить деталей недавнего прошлого. Федин. Поезд. Сато. Поездка к тому старику. Но что дальше?

И снова темнота. И снова бег по переулкам, переходившим в коридоры. И снова черный человек. Жуткий скрежет металлических засовов.

Наконец-то свет. Солнце словно заполнило комнату желтым эфиром. Когда Мельников вновь проснулся, был уже день. Рядом с ним на коленях, по-японски, сидела девушка лет 23-24. В чертах ее лица можно было угадать как европейские, так и азиатские черты. Она сделала ему укол в левую руку. Да так умело, что боль совсем не ощущалась.

– Проснулись? Как вы себя чувствуете? – спросила она на русском.

– Хорошо.

– Я померила температуру. 37,1. Жара больше нет. Кризис миновал.

– Простите. Откуда вы знаете русский?

– Мой муж вам не говорил? Это язык моего отца, Александр Борисович.

– Муж?

– Да, он рассказал мне о вас. Меня зовут Сато Мария.

– Вы супруга Сато-сэнсэя?

– Я рада, что вам получше. Лежите, отдыхайте. Я принесу вам чего-нибудь откушать.

– Откушать?

– Есть. Трапезничать.

Мария встала и вышла из комнаты. Отрывки сна все еще вертелись в голове, но их потихоньку вытесняли впечатления от новой встречи.

2.

Мельников потерял сознание в день приезда. Сразу же после ужина. Доктор Ито, пришедший осмотреть гайдзина, поставил диагноз: грипп на фоне нервного и физического истощения. Выписав рецепты, он вспомнил пару историй из своей студенческой юности, пришедшейся на эпидемию испанки, после чего удалился.

Федин решил не дожидаться выздоровления товарища, передал Сато деньги (тот упорно отказывался, но журналист в итоге просто оставил их на пороге) и сказал, что проинформирует начальство в Токмо о состоянии здоровья их сотрудника, после чего поспешно покинул дом и едва успел на поезд.

Мельникову повезло. Супруга Сато-сэнсэя была хорошей медсестрой. Собственно, он и его будущая жена познакомились в госпитале. Мария была дочерью белоэмигранта и японки. Такая же гонимая, как он.

В больницу Сато Рю попал сразу после тюрьмы. Мария быстро прониклась симпатией к бывшему узнику. Ему она уделяла куда больше времени, чем другим больным, хотя это и не было положено по инструкции. Но Мария все же была японкой только наполовину.

Они спасли друг друга в эпоху тьмы и мрака, вместе пережили войну. Когда Сато вновь попал ненадолго в тюрьму в 1945 году, его жена неведомыми путями умудрялась передавать ему в камеру лекарства и посылки. В то голодное время ей как-то удалось достать на черном рынке немецкую тушенку. Узник был сильно удивлен, когда в передачке обнаружил ржавую банку с орлом и свастикой.

И вот в доме Сато-сэнсэя оказался больной гость из Советского Союза. Благодаря квалифицированной помощи Марии и лекарствам, прописанным доктором Ито, Мельников быстро пошел на поправку. В тот же вечер он попросил что-нибудь почитать, а через пару дней уже сам спускался в столовую. Сперва не без помощи госпожи Сато, но затем силы вернулись. Мельников даже вновь стал улыбаться.

Он много говорил с супругами. О книгах, о войне и семье. О последнем он распространялся с неохотой. Да, есть мать, также переводчица. Есть сестра, умница, красавица. Отец… про него он умолчал.

Есть вещи, которыми трудно делиться даже с теми, кто спас тебе жизнь. Но долгих пауз в разговорах не было. Спасала любовь к классике: Толстой, Чехов, Гоголь приходили на помощь. Единственное, что удивило супругов, – это крайне негативная оценка их гостем творчества Достоевского.

– Все-таки «Братья Карамазовы» – лучший его роман, – произнесла Мария.

– Нет, «Идиот», – словно отрезал Сато-сэнсэй.

– Достоевский был больным человеком и антисемитом. Да, то, через что он прошел по вине царского режима, ужасно. Но это не оправдывает того, что он писал о евреях и поляках, – Мельников здесь был солидарен с суровым советским литературоведением тех лет.

Мария всегда называла гостя строго по имени-отчеству: Александр Борисович. А Сато-сэнсэй – либо товарищ Мельников, либо Мельников-сан (вернее, Мэриников). Что примечательно, Сато принципиально не говорил при госте на кансайском диалекте, но с супругой изъяснялся в основном на нем. Как-то он услышал обрывок фразы, которую можно было перевести как «будь осторожна с ним».

Понять это было можно, все-таки Сато-сэнсэй прошел через многое, и ждать от гайдзина, даже, казалось бы, безобидного, можно было всякого. Но при госте хозяин дома всегда вел себя максимально тактично, будто он был на сцене и играл в какой-то старомодной психологической пьесе.

Зная, что рано или поздно придется вернуться назад в Токио, Мельников попросил проводить его к Кинкакудзи, или Золотому храму. Побывать в Японии и не увидеть одно из его главных чудес было как-то глупо. Сато сказал, что рад был бы устроить экскурсию лично, но нужно было готовиться к лекциям, и попросил свою супругу сопроводить гостя. Для Мельникова было очевидно, как сильно они доверяют друг другу. Видимо, сказывалась многолетняя закалка в не самые светлые годы.

Идти было недалеко, дом Сато располагался буквально в двадцати минутах ходьбы до храмового комплекса Рокуондзи. Вышли они рано утром. Дети как раз направлялись в школу и то и дело тыкали пальцами в сторону необычной пары, что-то хихикая и крича. Им повезло, они росли уже в совсем иное, мирное время, не опасаясь бомбежек.

– Моего отца арестовали здесь. Мне ничего не сказали. По слухам, его выслали назад. В Россию. Я и так чувствовала себя здесь чужой, а после его ареста… – произнесла Мария.

– Я не знал. Простите. Но даже оттуда возвращаются.

– Но в Ниппон же его не выпустят, так? Из ада если и возвращаются, то с ожогами от адского пламени. Мы почти на месте.

Показались ворота. Они пришли прямо к открытию и были первыми посетителями. Кроме пары послушников (одного страшного заики и другого – кривоногого) – вокруг ни души.

И вот перед взорами госпожи Сато и Мельникова предстал Золотой храм. Из-за пасмурной погоды он показался не таким красивым, как о нем рассказывали, будто вокруг него замерло само время. Несколько минут пара постояла в тишине, любуясь Кинкакудзи. Особенно поражало его отражение в воде. Оно казалось реальнее, чем сам храм.

– Киото же не бомбили? – спросил Мельников и тут же поймал себя на мысли, что и так знает ответ на этот вопрос.

– Давайте погуляем еще немного и вернемся. Вечером ожидаются важные гости.

3.

Гости действительно были важные. Сам писатель Т.Д. и американский переводчик, который представился как Дон. Последний говорил по-японски куда лучше, чем Мельников. И это было обидно. Дон много рассуждал о хэйанской литературе.

Т.Д. лишь кивал и то и дело хвалил роман «Гэндзи-моногатари», который он сам когда-то перенес на современный японский язык. И советскому переводчику было трудно поддерживать эту беседу.

– Знаете, меня многое роднит с Россией, – неожиданно произнес писатель. – Мой дед был православным, его крестил сам Николай Касаткин, как и деда Сато-сана.

– Это было давно, – ответил Сато-сэнсэй.

– Лет двадцать назад ко мне приезжал очень интересный русский переводчик. У него была необычная фамилия, как у одного британского литератора. Кажется, Конрад.

Мельников тут же вздрогнул.

– Я давно не получал от него писем, – добавил Т.Д.

Разумеется, сотрудник советской миссии не мог сказать, что Николая Конрада арестовали больше десяти лет назад и отправили в шарашку. Каким-то чудом ему удалось выйти на свободу. Понятное дело, почему от него не было вестей. Одна открытка – и получи еще десять лет…

Воцарилось молчание. Положение спасла госпожа Сато, принесшая десерт. Все воодушевились. Американец Дон начал вспоминать о своей службе во время войны, что он прочел сотни писем японских солдат, и этот опыт сильно повлиял на него. Мельников сам должен был заниматься тем же, но на войну опоздал. Он завидовал американцу, тот мог свободно, без неловких пауз, разглагольствовать о своем прошлом и спокойно планировать будущее без страха за себя и своих близких.

– Как жаль, что я не знаю английский так же, как вы японский, – похвалил Дона Т.Д.

Сато-сэесэй сказал, что пора подавать рисовый чай. Мария принесла на подносе чашечки с напитком. Т.Д., сделав один глоток, тут же произнес, что пора и честь знать. Дон также едва отпил из своей чашечки и повторил фразу вслед за писателем.

Хозяин дома проводил гостей до калитки. Для каждого из них сэнсэй заранее приготовил книги. Собственно, за ними они и зашли.

Мария объяснила Мельникову, что это старая киотская традиция. Мол, когда подают рисовый чай, это знак гостям собираться. Сато хоть и был коммунистом, но в первую очередь он был уроженцем Киото и по-своему чтил прежние обыкновения.

– Мне тоже пора назад, днем принесли телеграмму. Требуют меня назад, – произнес Мельников. – Завтра поезд.

4.

Провожала Мельникова госпожа Сато. У сэнсэя же были лекции, к которым он так тщательно готовился. Мария приготовила в дорогу гостю бэнто – коробочку с едой.

Было решено выйти пораньше и дойти до вокзала пешком.

– Хорошо, что вы у нас погостили, – сказала госпожа Сато.

– Вы спасли мне жизнь. Даже не знаю…

– Александр Борисович, не корите себя.

– Что, простите?

– Не корите себя за судьбу. Ваше молчание рассказало нам многое о вас. Что Бог ни делает, все к лучшему.

– Да я и не корю. Просто, видите, я на службе. Еще мать, сестра…

– Я все понимаю. Есть японская пословица: «Торчащий гвоздь должен быть забит». Мы сами были такими гвоздями. Мы остаемся ими. Вы сильный человек. Иногда и молоты ломаются. – А иногда и серпы.

Мария улыбнулась.

Они переходили дорогу, и в этот момент буквально в паре метров от них пронесся джип с американскими солдатами, чуть не сбив их. Инцидент прервал диалог, и настроиться на прежний лад было сложно. Мельников сменил тему и остаток пути без устали рассказывал о том, как его в детстве сбила машина возле германского посольства, и первое, что он увидел, когда очнулся, была гигантская свастика.

– Я вам еще книгу приготовила в дорогу. Вы ее так и не дочитали, – произнесла Мария и протянула Мельникову сборник новелл Мори Огая. – Как прочтете, поделитесь своим мнением. Наш адрес вы запомнили.

– Даже не знаю, что и сказать. Мне они очень понравились. Но я не все понял.

– Поймете рано или поздно.

Госпожа Сато официально поклонилась, Мельников в ответ сделал то же самое. Он хотел было еще что-то сказать. Но из забегаловки рядом с вокзалом раздались звуки джаза. Играли «Sing, sing, sing».

На реке Сумида

И снова Токио. Снова толпы. Снова пыль и шум. Мельников уже успел отвыкнуть от этого. Стало еще жарче. Но кожа давно привыкла к японскому солнцу. Наступило лето.

Госпожа Судзуки обрадовалась возвращению постояльца. Ее удивил внешний вид советского гайдзина: тот сильно похудел. Она предложила Мельникову постирать одежду, сильно засаленную в пути. Переводчик не стал отказываться, благо запасной комплект он оставил в своей комнате, и было в чем пойти на работу.

Там его ждали только на следующий день. Было время помыться и хоть немного адаптироваться к токийскому воздуху. Госпожа Судзуки порекомендовала Мельникову общественную баню-сэнто на реке Сумида. Туда молодой гайдзин и направился.

Заведение было новым, прежнее здание разбомбили американцы, а нынешнюю постройку возвели всего за месяц в начале 1946 года. Семья, владеющая баней, занималась этим бизнесом в Эдо еще с дотокугавских времен. Хозяин, крепенький старик лет восьмидесяти, очень удивился, когда к ним в заведение пожаловал иностранец, но отказывать не стал, когда тот по-японски спросил, сколько стоит помыться.

Вслед за Мельниковым хотел пройти мускулистого вида паренек, но старик закричал на него, заявив, что в их заведение нельзя людям с татуировками. Действительно, рубашка у молодого человека была нараспашку и на груди красовался дракон. Крепыш ответил хозяину фразой, которую Мельникову не преподавали в институте, а после, плюнув на землю, быстро ушел.

Мельников разулся и прошел налево – в синюю, мужскую часть бани. Старик долго извинялся перед гайдзином, препроводил его в раздевалку и указал на шкафчик. Все было понятно без слов. Помещение было просторным: примерно 15 на 15 метров. Половина шкафчиков была занята.

Пока Мельников раздевался, то заметил, что в комнате также были весы для взвешивания и ростомер. При этом шкала весов была градуирована в старых мерах: моммэ и канах. А максимальный рост в измерителе был всего 180 сантиметров. Видимо, приборы служили еще в старой бане. Также бросалась в глаза вездесущая реклама: сакэ, пиво, сигареты и гигиенические принадлежности. Только теперь на почетных местах висели американские постеры, предлагающие потребителям лучшие товары и лучшую жизнь.

Гайдзин разделся, вновь появился старик и выдал гостю два полотенца (большое и маленькое), а также маленький кусочек американского мыла и деревянный тазик, похожий на те, что Мельников много раз использовал в русской бане. Хозяин объяснил, что маленькое полотенце можно использовать вместо мочалки. Молодой человек поклонился в ответ в знак признательности. Старик раздвинул перегородку, отделяющую раздевалку от банной зоны, оттуда тут же хлынул пар и раздались громкие голоса гостей.

Мельников зашел внутрь и задвинул за собой сёдзи. Японцы, весело беседовавшие буквально за пару секунд до этого, тут же замолкли и встретили гайдзина удивленными взглядами. Но молчание продлилось недолго. Вскоре гости продолжили свои разговоры, делая вид, будто иностранца и вовсе нет в одном помещении с ними.

Русский гость тут же бросил полотенца и мыло на свободную лавку, подошел к кранам с горячей и холодной водой, набрал тазик и поставил его на свое место. Затем, оглядев банную зону, приступил к мытью.

Любителей бани, помимо Мельникова, было шесть человек. Некоторые гости были колоритные: старик с бородой-эспаньолкой, лысый, похожий на буддийского монаха, мужик с шрамами на спине и руках (некоторые были от пуль, таких «украшений» Мельников успел навидаться за последние годы). Разговоры шли про курс иены, про перебои с электричеством, сигареты, иногда звучали не совсем понятные советскому переводчику шутки.

Смыв мыло, молодой человек решил окунуться в купель с горячей водой. Она представляла собой широкую деревянную бочку с сиденьем внутри. Всего в бане было три таких бочки-офуро. К Мельникову никто не подсаживался.

Лысый и старик-бородач предпочли залезть в соседнюю бочку. Мягкая горячая вода хорошо расслабляла. Переводчику удалось немного забыться. «Хорошо, только березового веника не хватает», – подумал он.

– Жалко, сэнсэй, что вы больше не преподаете, – донеслась до Мельникова фраза лысого.

– Американцы запретили. Больше нигде нельзя, – вздыхая, произнес бородач.

– Но мы же ведь хорошо служили нашей стране? Если бы не ранения…

– Сколько моих учеников не вернулось? Только из последнего класса человек двадцать. А что я делал – всего лишь преподавал историю и следовал образовательным стандартам. Меня отстранили, а кого-то оставили. По какому принципу? Мол, я нанес вред нашей нации.

– Как жалко, что я не погиб…

Неожиданно свет погас. Перебои с поставками электроэнергии были все еще частым явлением. Сидеть в темноте не было особого желания. Мельников не без труда вылез из офуро.

В этот момент лампочки вновь загорелись. Но переводчик быстро дошел до своего места, собрал свои вещи и покинул банную зону. Его место тут же заняли два других клиента.

К слову, в момент отключения электричества никто из японцев не произнес ни слова возмущения. Все давно привыкли к таким мелочам.

Последствия

– Ну ты даешь, Мельников. Слыхать-слыхивал, что год прибавляли, ну, два, но чтоб три! Сколько тебе лет? Настоящих, не по анкете, – задал вопрос начальник. На столе у него лежало две папки с личным делом Мельникова А.Б.

– Двадцать один, – ответил переводчик.

–– На войну хотел, да?

– А кто не хотел?

– Были и такие. Это похвально. Но все-таки нехорошо такие вещи от товарищей скрывать. А Мельников – это же фамилия отчима?

– Да, второго мужа мамы.

– Слыхал. Он под Ленинградом погиб, да? А настоящего отца в каком арестовали? Я запамятовал, в тридцать седьмом или восьмом?

– В тридцать восьмом. Но я от него отрекся. Он мне больше не отец! Мой отец погиб под Ленинградом! – яростно сквозь зубы произнес Мельников.

– Это ты правильно сделал. А то ходил бы с фамилией Бронштейн и, кто знает, может, примкнул бы к сионистской ячейке, да?

– Я русский.

Начальник достал пачку «Честерфилда» и закурил. Щелкнула американская зажигалка. К запаху дыма примешался запах керосина.

– Сами виноваты, что таких вот присылают. Ты же не куришь, да? Мне нужен отчет о поездке. Где были, что делали, с кем говорили.

– К нам в поезде француз подсел.

– Француз, значит?

– С ним Федин всю дорогу говорил.

– Француз – это хорошо, да? Напиши поподробнее. К Федину уже давно вопросы есть. Иди и все подробно распиши. И там пару документов перевести нужно. Пустячок – ты справишься.

– Разрешите идти?

– Иди.

– Слушаюсь.

– Ах, да. Завтра дежуришь.

– Понял.

Сердце бешено колотилось в груди. Мельников хотел придушить своего начальника.