Шрамография. Послесвечение

Максим Храпунов

Шрамография. Послесвечение

Пролог

«Мы не умираем сразу. Сначала нас убивают по частям.»

Лёва не пишет. Он выдавливает буквы из пустоты, оставшейся после неё. Каждое слово – это осколок зеркала, в котором он всё ещё надеется увидеть её отражение.

Вера не ушла. Она растворилась – в несмытых чашках, в трещинах на потолке, в автоответчике, который до сих пор хранит её голос: *«Оставьте сообщение после сигнала»*.

Это не история любви.

Это – протокол вскрытия.

Где:

– Свидетели: пыль на её тумбочке, недокуренные сигареты, тишина в 3:14 ночи

– Орудия: её последнее «люблю», его неотправленные письма, время, которое не лечит

– Приговор: два сердца, которые продолжают биться врозь, хотя одно уже похоронило другое

Они думали, что любовь – это навсегда.

Навсегда оказалось короче, чем они предполагали.

-–

*«Исповедь №0» начинается на следующей странице.

Переверните – если осмелитесь.*

/.

исповедь №0.

полночь.

я пишу это не для тебя. я пишу это для того парня, которым был когда-то – того, что верил в волшебство первых снегов, в нежность утреннего кофе, в то, что чужие пальцы могут запомнить твои шрамы как дорогую карту.

но сейчас —

я сижу в квартире, где каждый угол кричит о ней. вот диван, где она засыпала под мои глупые истории. вот плита, где она учила меня готовить пасту (я так и не научился). вот зеркало, в котором в последний раз отразились её глаза – мокрые, преданные, уходящие.

я не бил посуду. не рвал фотографии. не проклинал её уход.

я просто… перестал замечать, как дни сливаются в один сплошной «потом».

а потом —

я нашёл её блокнот. тот самый, с кожаной обложкой, который она всегда прятала. и там, между списком покупок и стихами, которые я ей читал, строчка:

«боюсь, что когда-нибудь он проснётся и поймёт – я украла у него слишком много неба».

и вот тогда я разревелся. не из-за неё. а из-за себя – из-за того, что позволил ей унести столько света, даже не заметив, как сам стал тенью.

p.s.

я до сих пор просыпаюсь в 4 утра и наливаю в чашку кофе – её порцию. стоит. остывает.

p.p.s.

если ты читаешь это и думаешь: «какая банальная история» – поздравляю. ты ещё не знаешь, как пахнет предательство, когда предателем становишься ты сам.

p.p.p.s.

(но я всё ещё верю, что однажды кто-то разбудит во мне того парня, что умел любить без остатка. и тогда, может быть, я снова научусь дышать).

/.

(это не текст. это открытая рана, завернутая в буквы. не трогай – больно.)

/.

исповедь №1.

три часа ночи.

я не помню, когда в последний раз смотрел на звёзды. не через экран, не через смог городских огней, а так – запрокинув голову и чувствуя, как горизонт перестаёт существовать.

сегодня попробовал. вышел на балкон, закурил (хотя бросил год назад), и вдруг осознал: я даже не знаю, какое сейчас созвездие над моей головой. а она знала. она тыкала пальцем в небо и смеялась: «вот же, вот, смотри – это же орион!» а я не видел. видел только её глаза, отражающие млечный путь.

сейчас небо пустое. или это я пустой.

в комнате за спиной – бардак. не физический (всё на своих местах, даже её заколка для волос лежит там, где она её оставила), а какой-то другой. бардак из невысказанных слов, из «я должен был сказать», из «почему я промолчал».

я начал разговаривать с её тенью. не с призраком – с тем тёмным пятном на стене, которое остаётся, когда выключаешь свет. рассказываю ему, как прошел день. вру, что всё хорошо.

а ещё я купил сегодня молоко. то самое, которое она добавляла в кофе, хотя я говорил, что это кощунство. оно стоит в дверце холодильника. срок годности истекает через неделю.

(иногда мне кажется, что всё, что я делаю – это жду. жду, когда скиснет молоко. жду, когда сотрутся её следы на паркете. жду, когда наконец перестану просыпаться с её именем на губах. но время, оказывается, лечит не всё. некоторые раны оно просто делает… тише.)

p.s.

сегодня услышал на улице её смех. обернулся – незнакомая девушка. она посмотрела на меня с испугом. должно быть, у меня было очень странное лицо.

p.p.s.

если ты читаешь это и думаешь: «ну вот, опять про бывшую» – ты не понял. это не про неё. это про меня. про то, как я стал музеем одного экспоната, в который никто не ходит.

/.

(это не ностальгия. это некролог тому, кем я был при ней.)

/.

отрицание №0.

четыре утра.

я не скучаю. это не она снится мне три ночи подряд – просто мозг так чинит себя, выковыривая обрывки из корзины «удалённые файлы».

я не храню её голос в записях на телефоне. это просто случайный файл, который я забыл стереть. как те старые скриншоты переписки, которые всплывают в «воспоминаниях» и заставляют пальцы на секунду замереть.

я не оставляю её место в постели пустым. мне просто нравится спать по диагонали. а если иногда просыпаюсь среди ночи и машинально тянусь к холодной простыне – это всего лишь мышечная память. глупый рефлекс, не более.

я не заказываю её любимое вино в баре. просто у меня плохой вкус. и если официант иногда подмигивает: «как обычно?» – я не поправляю его. потому что это не имеет значения.

я не вижу её в толпе. это просто девушки с похожей походкой или цветом волос. а если сердце вдруг делает сальто – значит, у меня аритмия. надо записаться к кардиологу.

я не пишу эти строки для неё. я пишу их для того парня, который до сих пор верит, что отрицание – это стадия, а не вечный дом.

p.s.

сегодня разбил кружку, которую она подарила. случайно. не специально. даже не расстроился.

(вру. расстроился. но не из-за кружки.)

/.

(это не ложь. это альтернативная версия правды, в которой мне легче дышать.)

/.

ghost.

рассвет.

ты спрашиваешь, вижу ли я её до сих пор.

я не вижу. я чувствую.

как запах дождя на её куртке, оставшийся в прихожей. как отпечаток пальцев на стакане, который я не мою три недели. как тихий щелчок в квартире – ровно в 2:13 ночи, когда она всегда просыпалась попить воды.

я не сумасшедший. просто память – это не мозг. это стены. это воздух. это привычное место на диване, которое теперь давит на рёбра, как забытый нож.

вчера заказал пиццу с ананасами. она их ненавидела. съел всю. подавился.

(может, это и есть исцеление – научиться жевать собственное одиночество, глотать его, даже если царапает горло.)

p.s.

иногда мне кажется, что если я закрою глаза и сосчитаю до десяти – она всё ещё будет спать рядом.

я никогда не считаю дальше трёх.

/.

(это не паранойя. это география потерь – я всё ещё наношу на карту места, где она больше не существует.)

/.

канитель?

сумерки.

я зашиваю дыры в себе грубой ниткой. неаккуратно, с кровью.

это не метафора. вчера распорол ладонь о край зеркала – случайно. зеркало то самое, в котором она в последний раз поправляла волосы. теперь шрам будет повторять изгиб её улыбки.

я коллекционирую такие совпадения:

– синяк на колене (упал там, где мы целовались);

– ожог на запястье (сигарета потухла ровно через столько секунд, сколько длился её голос в трубке);

– сломанный ноготь (отрывал обои в том углу, где её тень была особенно густой).

это не самоповреждение. это археология.

я раскапываю себя слой за слоем, чтобы найти момент, когда всё пошло не так. может быть, он зарыт под окурками на балконе? или спрятан в складках простыни, которую я не менял с её ухода?

а ещё я начал находить её волосы. везде. даже там, где их не может быть. в холодильнике. внутри книг. между клавишами ноутбука.

(наука говорит, что человек теряет до сотни волос в день. значит, у меня есть запас ещё на три года. потом – тишина.)

post scriptum.

сегодня в кафе официантка назвала меня «счастливчик» (я заказал два кекса – свой и её). я не стал объяснять.

post post scriptum.

если ты думаешь, что это безумие – попробуй-ка прожить день на месте своих воспоминаний. посмотрим, кто громче захочет выть.

/.

(это не дневник. это акт вскрытия – я аутопсий самого себя, пока не найду тот самый роковой орган, который позволил ей уйти.)

/.

я пришел воплощать любовь.

полночь.

я пришел воплощать любовь. не ту, что пишут в открытках. а ту, что оставляет синяки на бёдрах и ожоги на губах. ту, что выбивает дверь с петель одним шёпотом.

я пришел воплощать любовь. но почему-то получаются только её суррогаты:

– ночи, где тела сталкиваются, но не встречаются;

– слова «останься», замаскированные под «всё нормально»;

– пустые коридоры между «ты мне нужен» и «я тебя люблю».

я пришел воплощать любовь. а вместо этого коллекционирую её неудачные копии:

1. девушка, которая звонит только после полуночи (мы целуемся так, будто хотим украсть друг у друга воздух);

2. та, что называет меня другим именем (я не поправляю);

3. та, что плачет в ванной (я стучу в дверь, но не ломаю её).

я пришел воплощать любовь. но мои руки – это грабли. каждый раз наступаю на одни и те же зубья.

post scriptum.

вчера увидел в метро пару: они смеялись над одним анекдотом. у меня сжались кулаки. не из-за злости. просто вспомнил – настоящая любовь пахнет не страстью, а общим шампунем.

post post scriptum.

если ты читаешь это и думаешь: «какой циник» – ты ошибаешься. циники не пишут о любви. это пишет голодный. а голод – последняя форма веры.

/.

(это не манифест. это крик человека, который слишком долго целовал зеркала, думая, что это окна.)

/.

Brodsky was the first

3:47 am.

бродский был первым, кто сказал мне, что одиночество – это вертикаль. я тогда не понял. теперь – слишком хорошо.

я читал его в переходах, пил его строки вместо кофе, жевал рифмы как жвачку от тоски. он обещал, что «ничто не кончается так, как должно», но забыл добавить – а как тогда жить с этим?

я пытался писать как он – с холодной яростью и горячим льдом в слогах. получалось только второсортное подражание. как виски из-под прилавка – жжёт горло, но не греет.

а ещё он говорил, что «лучшая часть нас – не в нас». я ищу эту часть везде:

– в сигаретном дыме на пустом балконе;

– в пятне от вина на странице библиотечной книги;

– в голосе незнакомки, которая однажды прошептала «извини» не мне.

бродский был первым, кто заставил меня почувствовать себя иностранцем в собственной жизни. теперь у меня нет родины. только язык, который я коверкаю в попытках сказать «мне больно» без клише.

post scriptum.

сегодня снова перечитал «Ниоткуда с любовью». осознал, что все эти годы ошибался: письмо в бутылке – не метафора. это инструкция по выживанию.

post post scriptum.

если ты думаешь, что это письмо мёртвому поэту – ты не прав. это записка в будущее. тому, кто однажды найдёт этот текст и на секунду перестанет дышать.

/.

(это не литературный анализ. это следы зубов на собственных венах.)

/.

детство – это яркие образы,

идущие приятным лейтмотивом

через всё, отведённое тебе,

время.

лето. трава жжёт коленки.

я пытаюсь собрать его по кусочкам, как рассыпанные бусины от маминых чёток:

– запах бензина из бака дедова «москвича» (смешанный с арбузом на заднем сиденье);

– звук телевизора в соседней комнате, где взрослые говорят о чём-то своём (а ты засыпаешь под мерцание синего экрана);

– ощущение дырявого кармана в школьных брюках (там всегда терялись монеты на мороженое).

но память – предатель. она выхватывает не то, что нужно:

1. вместо новогодних ёлок – стук отцовского кулака по столу (и хрустальные бокалы, танцующие на скатерти);

2. вместо первого велосипеда – вкус крови на губах (дворовые мальчишки сказали «покатайся без рук»);