Груша для мертвых

Карина Дюкова

Груша для мертвых

Карина Дюкова

ГРУША ДЛЯ МЕРТВЫХ

Часть 1

Предыстория

Эпизод 1

Эпизод 2

Эпизод 3

Эпизод 4

Эпизод 5

Эпизод 6

Эпизод 7

Часть 2

Предисловие

Эпизод 8

Эпизод 9

Эпизод 10

Эпизод 11

Эпизод 12

Эпизод 13

Эпизод 14

Эпизод 15

Эпизод 16

Эпизод 17

Эпизод 18

Эпизод 19

Эпизод 20

Эпизод 21

Эпизод 22

Часть 3

Эпизод 23

Эпизод 24

Эпизод 25

Эпизод 27

Эпилог

Эпизод 28

Часть 1.

Война глазами солдата

Предыстория

Каждый деревенский житель искренне верит в свои вещие сны. Они приходят глубокой ночью и предвещают конкретные жизненные события, которые при определенных обстоятельствах могут произойти с человеком. И пусть я давно уже переехал в город, мое тело помнит, кто я по своей истинной сути.

Ко мне часто приходят разные сновидения. Одни бывают очень теплыми, красочными и с пробуждением оставляют на моем постаревшем лице безмолвное умиротворение. Другие, наоборот, несут в себе глубокий смысл и по утру заставляют о многом задуматься. В такие дни я часто брожу по своей квартире и пытаюсь разобрать, что послало мне послало сознание.

Но бывают и такие сны, после которых я просыпаюсь в холодном поту. Они бередят мои старые раны и навевают те далекие воспоминания, которые даже через столько лет не смог принести долгожданный победный покой.

Вот и сегодня мне приснился необычный сон. Он был таким реалистичным, что я не мог разобрать, была это явь или какое-то наваждение.

В этом сне я будто видел себя со стороны. Опишу его, как запомнил…

Посреди поляны стояло большое могучее дерево с пожелтевшими сухими листьями. Его ствол был настолько широк и крепок, что издалека напоминал сказочное дерево. Лишь только наливные спелые плоды выдавали его настоящую природу.

Подул сильный ветер, и сочная груша упала с дерева прямо мне в руку. Я вдохнул ее дивный аромат и тотчас окунулся в далекие воспоминания молодости, которые были мне очень дороги.

Где-то вдалеке послышалось тихое курлыканье журавлей, что заставило меня поднять голову вверх и посмотреть в бескрайнее желтое небо. Птицы, направляясь в свой дальний, неизведанный путь, исполняли прощальные песни и напоминали об уходящем лете.

– Зовете меня, родненькие? – зачем-то крикнул я им вслед и улыбнулся. – Ужель пришел и мой черед?

Стая резко замолкла, словно соглашаясь с моими словами, но сильный ветер понес птиц далеко за облака вместе с шелестящими листьями старого дерева.

Проснувшись, я пробормотал: «Ждите, уже скоро!», но затем нахмурил свои поседевшие брови и грустно вздохнул. Я все еще чувствовал аромат той спелой груши. Этот запах заставил меня бодро подняться с постели и посмотреть на часы.

В это мгновение раздался громкий звонок, доносившийся из «умной» радиоколонки. Это означало, что уже наступило восемь утра.

– Алиса, – хрипло сказал я, – отключай будильник. Я уже проснулся.

Говорящая колонка тотчас выключила мелодию и, по обыкновению, завела свой шаблонный разговор:

– Доброе утро, Борис! Как вам спалось?

– Неважно. Сегодня неважно, – пробурчал я и подошел к шкафу-купе, чтобы одеться.

– В таком случае я бы предложила вам устроить небольшую утреннюю прогулку! Свежий воздух придаст новых сил! – виртуальным размеренным голосом продолжала общение Алиса.

– Это я и собираюсь сделать, голубушка! – вежливо ответил я и подошел к зеркалу.

Там отразился худой и чуть сгорбленный старичок. Его редкие и белые, как снег, волосы стойко держались на голове и слегка прикрывали залысину. А карие радужки глаз словно выцвели от времени и приобрели неяркий болотный оттенок. В их глубине все еще теплился острый ум и непоколебимая воля военного хирурга – человека, который смотрел на меня.

Его дряблая кожа сливалась с морщинами и напоминала карту прожитых лет, а уставшие глаза отражали глубокую мудрость. Только острая густая борода шла наперекор годам и все еще дерзко обрамляла подбородок.

– Дааа…, постарел ты, Коновалов! – потрепав свою морщинистую щеку, оценивающе посмотрел на отражение я и добавил: – Ты просто старый дряхлый дед…

– У вас сегодня два напоминания, – прервала меня Алиса. – В десять ноль-ноль вам надо измерить давление и выпить таблетки! В четыре часа дня у вас назначена встреча с родственниками – проводы в армию!

– Помню, помню, – гордо ответил я и повернулся к колонке, – внучек мой младшенький, Кирюшенька, собирается на службу в десантные войска! Он у меня, знаешь, как вымахал! Высокий, статный, крепкий – как я. Наша порода!

Расправив плечи, старик снова посмотрел на себя в зеркало и важно поднял голову. Ему было отрадно осознавать, что потомок в каком-то смысле «пошел по его стопам» и не побоялся идти служить своей Родине. Пусть время сейчас «неспокойное», но, а когда оно было другим?

Воодушевившись, мужчина в зеркале облокотился на шкаф-купе и отодвинул его правую дверцу. Перед его глазами в нише для одежды находился только один пожелтевший больничный халат. Он опустил руку в его карман и достал оттуда старый хирургический зажим. Им в свое время Борису пришлось достать не одну сотню пуль из солдатских тел, и после войны он берег его, как трофей, хранивший многие военные тайны.

Подержав зажим в руке некоторое время, старик аккуратно положил его обратно и засунул руку в другой карман халата. Там хранились послевоенные черно-белые фотографии, которые тоже были ему очень дороги. Он трепетно рассматривал их по очереди, подолгу задерживаясь взглядом на каждой. От старости его руки сильно тряслись и норовили уронить фотографии на пол, но мужчина мужественно боролся с собой.

Закончив ностальгировать, старик аккуратно положил фотографии в карман, а затем достал из шкафа теплую вязаную кофту и черные брюки.

Перед ним снова предстало зеркало, но он уже закрыл шкаф и поковылял к своему любимому красному креслу, что стояло в другом углу спальни. Подле него на комоде стояли новые яркие семейные фотографии в модных стеклянных рамках. На фото был изображен сам Борис в кругу своих пожилых детей и уже взрослых внуков, а также два портрета его недавно рожденных правнуков-близнецов, которых запечатлели прямо в роддоме.

Комната постепенно наполнялась лучами солнечного света, которые небрежно просачивались через нежно-оранжевый шифоновый тюль.

– На улице облачно, плюс десять градусов. Временами ожидается дождь! – словно читая его мысли, донесся голос из «умной» колонки.

– Тогда я надену шляпу и возьму свой любимый черный плащ! – отчитался я Алисе.

– Я бы порекомендовала захватить с собой зонтик! – продолжала настаивать та.

– Слушаюсь! – ответил я и вышел на лестничную площадку.

Оказавшись на улице, я посмотрел на ясное весеннее небо и медленно зашаркал в сторону парка, где любил гулять наедине со своими мыслями и наблюдать за течением жизни.

На улице стоял еще холодный, зябкий и мокрый апрель, но меня это ничуть не страшило…

Эпизод 1

Сегодняшний сон пробудил в моей памяти одну давнишнюю поговорку: «Каждый знает, как себя сломать». Услышал я ее от своего хорошего друга, с которым меня связывало много ярких воспоминаний. Особенно военных, хотя вместе нам служить, к сожалению, не довелось.

Я шел мимо разных мемориалов, посвященных героям нашей страны, и пытался представить, какой ценой им достались эти лучи славы. Все они совершали неимоверно смелые и стоящие поступки, но к большинству из них, к сожалению, слава пришла только посмертно.

Иногда мне даже казалось, что погибшие герои завидовали, что я, пройдя вместе с ними тот отрезок времени, все еще оставался живым. Ну а чего же еще можно было от них ожидать? Они же превратились в статуи… Статуи, увековеченные историей.

Меня не было рядом, когда эти люди совершали подвиги. Я верю в их смелость и решительность, хоть мне и не посчастливилось с ними увидеться при жизни. Однако, мне известна история одного человека, которого я смею считать настоящим героем. Его доблесть и сила навеки останутся в моем сердце. Про него, собственно, и собираюсь сейчас рассказать.

До нашей встречи я работал военным хирургом в городе, и после Победы желал, наконец, обрести то душевное спокойствие, о котором все вокруг мечтали. Так как моя деревня была сожжена, и идти мне было некуда, я охотно согласился на переезд в одну из соседних деревень. Там было много пустующих изб и разной работы.

Из хирурга мне тогда пришлось переквалифицироваться в деревенского фельдшера, на подхвате у которого всегда были две сельские лекарки – травница бабка Авдотья и повитуха Митрофановна. Между приемами больных они развлекали меня беседами по поводу своих изощренных методов лечения. Конечно, я понимал, что на чае с травками и подорожнике в моей работе «далеко не уедешь», но после войны, где мне пришлось научиться многому, я старался усердно перенимать их опыт.

Сейчас я живу в городе, и часто душа тоскует по той деревенской жизни. Я скучаю по людской открытости и душевности, ведь городские все замкнутые и интересуются только своими делами да проблемами. Там же все всё решали сообща!

В то время я не ценил сельскую сердечность. Я только вернулся из госпиталя, который был мне и кровом, и моим собственным «фронтом». И меньше всего мне хотелось с кем-то делиться своими душевными переживаниями, но деревенские так и лезли ко мне, пытаясь подружиться.

Только один человек не вел себя, как остальные: он был молчаливым, хмурым и немного отстраненным. В деревне его уважали и даже побаивались. Он был рассудительным, порядочным, всегда готовым помочь. Но по его задумчивому взгляду было видно, что с ним что-то случилось. И это что-то, очевидно, в корне изменило всю его жизнь.

Мужчина был широкоплечий, высокого роста и крепкого телосложения. Казалось, он обладал богатырской силой – уж очень мужественным был его внешний вид: красивые темные волосы с проблесками пепельной седины, потухшие голубые глаза, тонкие вытянутые губы, курносый веснушчатый нос, небольшая темная бородка и крепкие, как камень, руки, покрытые старыми глубокими шрамами.

На вид ему было лет 40-45, хотя соседи уверяли, что ему едва перевалило за тридцать. И в этом, на мой взгляд, не было ничего удивительного: время-то на дворе было послевоенное.

Он мог бы быть душой компании и пользоваться популярностью у женщин, однако предпочитал затворничество. Мужчина жил с отцом, матерью, беременной женой и дочерью-подростком.

Поговаривали, что война сделала из него настоящего зверя! Будто он вырывал сердца у убитых им врагов и поджигал предателей в своих же избах. Успокоился только, когда дошел до родного дома. А теперь вот, «прячась» за семьей, скрывает от мира настоящую правду…

Про жену его тоже много судачили: будто мужчина, едва овдовев, нашел себе молодуху, которая была ему не по возрасту. В общем, слухов было очень много, но я в них не особо верил.

Этот мужчина казался мне единомышленником, оттого я хотел узнать его поближе. Вот только как я мог начать с ним общаться, если мы оба предпочитали уединение?

Со временем мне удалось заметить еще одну интересную вещь: в саду этого человека росла молодая, но крепкая груша, с которой почему-то никогда не срывали плоды. Хозяева хорошо ухаживали за деревьями и вовремя собирали урожай. В их саду также росли вишни, черешни, яблони, сливы, орехи – да чего там только не было! Но вот груша росла будто сама по себе, хотя ее сорт был сладким и невязким на вкус.

По мне, это было очень странно, ведь будь в моем дворе такая груша – я бы срывал ее плоды в первую очередь. Но здесь, похоже, были свои заморочки на этот счет.

Конечно, при желании я бы мог попросить у них сладких плодов, но такой уж я человек: если кого-то о чем-то прошу, то только в крайнем случае. А груши – это же так, приятная мелочь…

Только поздним летом, когда мы вместе собирали с полей урожай, я смог познакомиться с тем человеком. Оказалось, что его зовут Василий. Пока мы общались, он также упомянул о своей беременной жене и попросил ее осмотреть, если у меня, конечно же, будет такая возможность. Пусть я и не акушер, но на войне мне трижды довелось принимать роды. К тому же я решил, что под таким предлогом мне удастся узнать его семью получше, поэтому я, не раздумывая, согласился.

После его просьбы я проникся уважением к Василию: не каждый муж доверил бы чужому мужчине свою жену. Другие, скорее бы, надеялись на бабку-повитуху, но мой сосед хотел подстраховаться: он знал не понаслышке, что при ухудшении состояния повитуха будет бессильна, а добираться до города непросто, поэтому его выбор пал на меня.

На следующий день Василий привел ко мне свою супругу и, нежно приобняв, помог ей прилечь на кушетку. Раньше мы пересекались лишь пару раз, и у меня не было возможности ее разглядеть. А теперь… ох, тяжело было сосредоточиться при виде такой красавицы!

Жена Василия была словно лучик солнца – милая, пахнущая спелой черешней и ванилью, юная прелесть. У нее были длинные рыжие локоны, большие серо-голубые глаза, маленький вздернутый носик и неяркие пухлые губы. Из-за своей худобы и невысокого роста на вид ей нельзя было дать больше шестнадцати. Но, поговорив с пациенткой, я узнал, что ей уже шел двадцать первый год.

Кожа девушки была белой, как молоко, без обычных для такой «породы» веснушек. Ее приветливый нежный голос звенел колокольчиком, и, когда она смеялась, то на раскрасневшихся щеках выступали две несмелые ямочки. Поистине для мужчины она была настоящим сокровищем, и имя у нее было подходящее – Зоя, что в переводе с греческого означает «жизнь».

К своему мужу она обращалась только «Васенька» или «милый», а ко мне – на «вы», хотя в этом не было надобности. Весь осмотр ее муж стоял рядом и трепетно держал девушку за руку, показывая, как важен был ему этот миг. А я смотрел на них и украдкой улыбался.

Хотя мои рекомендации и лечение, к счастью, ослабили спазмы, Зоя приходила ко мне на осмотр еще несколько раз. И вот, спустя пару месяцев, она смогла родить крепкого здоровенького мальчика!

После войны рождение детей праздновали как-то по-особенному, ведь это символизировало начало новой мирной жизни! Поэтому рождение сына Василия праздновали всей деревней! Гуляли больше недели, а на десятый день мальчика покрестили и назвали Петенькой.

Через какое-то время новоиспеченные родители снова пришли ко мне на прием. Я осмотрел малыша, и на том мы распрощались. Да, теперь мы уже были знакомы, но все еще не знали друг друга. Наша дружба началась с того самого вечера, когда Василий неожиданно появился у меня на пороге.

Уже смеркалось, я устал и совсем не ждал гостей, как в дверь громко постучали. Отодвинув засов, я увидел перед собой того самого соседа, но теперь он выглядел иначе: задумчивый, грустный, одетый в потрепанную старую фронтовую гимнастерку и военные штаны, словно солдат, только что пришедший с настоящего фронта.

В его глазах застыла давняя скорбь, и он, показав из-за пазухи бутыль с самогоном, тихо произнес: «Надо выпить. Сегодня, сейчас…»

Этот его взгляд был такой же безразличный, какой когда-то был у меня в том дальнем военном госпитале. Тогда казалось, что моей жизни пришел конец, оттого мне не захотелось ему отказывать, и я, смущенно сказав: «Проходи», впустил гостя в свой дом.

Василий молча кивнул и, проследовав прямо на кухню, громко поставил на стол свою бутыль. А я тем временем суетливо достал сало и хлеб, подрезал репчатого лука и открыл банку малосольных огурцов, решив, что это точно будет не лишним.

Увидев по-царски накрытый стол, сосед тотчас разлил самогон по рюмкам и, смущенно разомкнув уголки губ, произнес:

– Я недавно стал отцом. Давай за это и выпьем! Пусть первая рюмка будет за жизнь!

– За твоего сына! – поддержал я и залпом выпил.

Самогон оказался очень крепким, и я потянулся за хлебом.

– За Петра! – еще раз повторил Василий и тоже опрокинул.

Затем он затянул в себя нежный аромат свежего хлеба и прикусил сочным лучком.

– Ух, какой хороший самогон! – одобрительно сказал я. – Давно такого не пил!

– Пшеничный. Сам приготовил, – улыбнулся Василий.

– А за помощью всегда обращайся! Я никогда не откажу, – добавил я, чтобы как-то поддержать разговор.

– Да не люблю я попусту людей тревожить, – пожимая плечами, смущенно протянул он, – только если что-то очень важное… Но ты тоже знай, что я завсегда помогу!

И сосед снова разлил самогон по рюмкам.

Мне было приятно осознавать, что мои предположения на его счет оказались правдивыми. Василий действительно был моим единомышленником и, обрадовавшись этому, я по-доброму усмехнулся и сказал:

– Ну давай еще выпьем!

Мужчина одобрительно поднял заранее подготовленную, доверху наполненную рюмку и грустно ответил:

– Давай, но не чокаясь. За тех, кого уже нет с нами, и кто не дает нам заснуть по ночам!

После его слов мы разом тяжело вздохнули и выпили.

Ко мне тоже часто наведывались ночные кошмары из прошлого – словно отголоски войны, которые нельзя было ничем вывести из памяти. Даже самый крепкий самогон мог ввести в забытие только на время, и наутро все становилось, как прежде…

Однако сегодня мне совершенно не хотелось вспоминать свое прошлое, и слегка захмелев, я решил расспросить о нем своего вечернего гостя, который, видимо, за этим ко мне и наведался:

– Я не привык лезть в душу, но, как врач, вижу болячку, которую надо лечить… Так что выкладывай!

– Не все болячки лечатся, Борис! – мрачно взглянув на меня, ответил Василий и, сделав небольшую паузу, добавил. – Даже если ты хороший врач.

– А я все же попробую! – настаивал я.

– Спасибо, – благодарно кивнул Василий. – А ты не как врач – как человек реши, враг я тебе или друг. Никому прежде я такого не говорил. Даже семье…

– Почему же ты не сказал им? – удивился я. – Боялся, что не поймут?

Василий сжал скулы и тихо произнес:

– В правде нет никакого интереса. Только одна боль. Зачем же обременять ею близких?

Его слова вызвали у меня несогласие, отчего я удивленно на него посмотрел и ответил:

– Знаешь, а мне вот некому рассказывать. Все мои близкие мертвы. Но будь они живы, я бы ничего от них не скрывал!

Василий поднял на меня взгляд и, громко хрустнув огурцом, продолжил:

– Я уважаю твое мнение, но думаю иначе…

Эпизод 2

– Все начиналось, как у всех: повестка, прощание, слезы жены, – дрожащим голосом принялся рассказывать Василий. – Дочка Полинка положила мне в походную сумку сказки Пушкина. Мы с ней вечерами их читали…

Затем он долго рассказывал о литературе и о том, как они с дочкой прочитали в какой-то книжке такое обращение: «Папка, мой родненький!». И с того момента его смышленая дочурка стала называть его только так, а он в ответ прозвал ее «Синичка моя голубоглазая!». Еще Василий говорил, что когда-то хотел преподавать в школе, но, решив, что дети будут бояться его «громадного вида», пошел учиться на плотника.

– Я помню ту ночь: казалось, она никогда не закончится. Пол вечера домашние спорили между собой, собирая меня в дорогу, а оставшееся время молчали. О чем говорить, зная, что этот день может быть последним? Я шел защищать Родину, но боялся, что она не сможет отплатить мне тем же…

В деревне же остались одни старики да женщины!

С той самой ночи я больше не сомкнул глаз. Меня не пугали нескончаемая грязь, вонь, лужи крови, гнойные раны, вечный голод, мороз и холод. К этому, как выяснилось, даже можно привыкнуть. Меня страшил свист пуль, проносящийся в сантиметре от тела.

Я мысленно говорил: «Слава Богу, что пронесло!», а, обернувшись, видел тела моих убитых товарищей… Кому-то попало в лоб, другому – прямо в сердце, а третьему угодило в артерию, и он, еще полуживой, пытался рукой прикрыть свою рану.

Пуля всегда следует в цель. Ей все известно.

Я копал могилы для своих товарищей и понимал, что, быть может, когда-то такую же выкопают и для меня. Преследуя эту мысль, я старался писать родным как можно чаще.

Не зная ни одной молитвы, я мысленно просил Бога защитить мою семью, товарищей и дать мне прожить еще один день. Такова была молитва солдата. Да, молитва!

На войне вера приходит сама, ибо без нее нет надежды на спасение… Сейчас я могу наизусть рассказать тебе многие молитвы, потому что читаю их денно и нощно в благодарность за мирную жизнь. А тогда у меня была только та, солдатская…

– Дааа…, – задумчиво протянул я, – нас отворачивали от Него, но с приходом войны многие только укрепили свою веру.

Василий кивнул в знак согласия и, немного помолчав, продолжил:

– Однажды наш командир отдал приказ пойти в разведку. Я и еще четверо солдат отправились ночью на вражескую территорию.

Мы схватили хиленького офицерика и силком притащили его в наш лагерь. Сначала я был доволен проделанной работой, но после командир приказал устроить допрос.

Почему это поручили именно мне? Офицер был худой и мелкокостный – с таким и школьник справился бы. Моя сила там не требовалась. Он шарахался даже от одного моего взгляда!

Я не хотел его бить, но на войне нет выбора. Если бы я отказался исполнить приказ, то меня бы расстреляли как врага народа, поэтому мне пришлось его пытать. А он отважно держался.

Прежде я никогда не избивал человека. Мне было мерзко смотреть на его разбитое лицо и многочисленные кровоподтеки. И все же я бил его, пока он не потерял сознание. Увидев это, я хотел остановиться, но командир рявкнул и скомандовал продолжать. И…и я снова принялся бить его.

Опомнился, лишь когда сам был по локти в крови. Осознание сделанного еще ко мне не пришло, поэтому я вытер руки и присел рядом с его еще теплым телом. Пытая его, я также пытал и себя, ломая свои принципы и убивая в себе человека…

Василий снова налил и выпил.

– Я забил его до смерти, понимаешь! Я забил человека! Даже скот убивают милосерднее! Как сейчас слышу хруст его ломающихся костей, и от этого звука у меня в жилах стынет кровь. Почему я его убил? В чем был смысл? Свиней режут ради мяса, но ради чего была его смерть? Почему нам никогда не оставляют права выбора, а приказывают слепо подчиняться, так и не объяснив «правил игры»?

– Но это же был враг! Война прощает и не такое! – с негодованием воскликнул я.

Не обращая внимания на мою реакцию, Василий только мрачно посмотрел сквозь меня, словно увидел стоящего мертвеца. К его странности я отнесся спокойно – в то время у каждого позади был свой призрак. Разница была только в их количестве.

– Война – это самое неблагодарное занятие! – грустно высказался собеседник. – Выдали оружие, и вперед – воюй, убивай! Она обесценивает все общечеловеческие правила.

– Потому она и война, – соглашаясь с гостем, печально добавил я.

– Я верю, что по любую сторону фронта есть люди, которым нравится причинять боль! Которые рады, что война «попускает» их ужасные поступки! – он будто выталкивал из себя слова. – Прикрыться можно чем угодно, даже Родиной! Но ведь не все люди такие. Нельзя всех «одним миром мазать». В любом обществе есть воры, убийцы, насильники, а также и добросердечные граждане! Быть может, солдаты по ту сторону тоже когда-то были порядочными, но обстоятельства их сломали? Как и меня…

Василий замолчал и разлил самогон по рюмкам. В его голове проносились разные мысли, которые упирались в один вопрос: «А кто после войны будет всех нас судить? Всегда же наступает день расплаты».

Эпизод 3

Мой собеседник все твердил о том, как тяжело убить человека, даже если он является твоим врагом, а я смотрел на него и думал, что это еще не самое тяжелое решение.

43-й год мне показался наиболее сложным из всех военных лет. И дело тогда было не в количестве вновь прибывших раненых – для них пик выдался на 41-й, и даже не в дефиците лекарств. В тот год мне пришлось принять колоссальное множество важных решений: как «отпустить» свою любовь, научиться жить одной надеждой и спасти пациента, который этого не заслуживал.

Я помню, как, оперируя, бормотал себе под нос врачебную клятву и убеждал себя, что он тоже человек, хотя его поступки говорили об обратном.

Раненого звали гауптман Гросс (нем.: Hauptmann – воинское звание ВС Германии, соответствует капитанскому чину). Это был высокий, холеный, светловолосый мужчина лет тридцати. Его черты лица были слишком симметричными и острыми, словно у них в Германии уже тогда вовсю практиковали пластическую хирургию.

Гросс лежал на пропитанных кровью досках, жалобно кряхтя и кашляя кровью, и удрученно оглядывал коридор. От боли его светлая кожа стала зеленовато-бледной, хотя, учитывая, что он прибыл с открытым переломом ноги и простреленным легким, это можно было считать даже нормальным.