Где. Повесть о Второй карабахской войне

Я не знаю никаких подробностей о жизни дедушки Коли. Единственное воспоминание о нем – как мы вместе пили молоко. Каждый божий день. С «Юбилейным» печеньем.

Я все еще пью молоко каждый день.

Плакал, когда он умер.

Хорошие времена были у них дома в хорошей части села. Рядом с церковью. Там, в тех домах, было холодно, но меня это сильно не волновало. По вечерам мама просила меня согреть кровать. Мне нравилось это задание. Храбро нырял под ледяное одеяло и показательно дрожал.

Когда старик умер, нам пришлось переехать в некрасивую часть села, многоквартирное здание. Сельской молодежи мы не очень нравились. Как-то мы с мамой возвращались из кафе. На нашей двери было нацарапано слово «ХАЧИ».

Я тогда не знал, что значит это слово.

Мама ничего не сказала.

Я услышу это слово еще много раз. Когда пойду в школу.

Мама решила, что будет лучше, если я буду учиться в Москве. Я жил там с родной сестрой, она на девять лет меня старше. Родители оставались в М., чтобы зарабатывать на жизнь. Мама приезжала каждую неделю на пару дней. Убирала квартиру. Готовила кучу еды. И уезжала обратно в село. Иногда она забирала меня с собой на выходные.

Нам пришлось переехать в другой район Москвы, когда я был в шестом классе. Поменял школу. Было тяжело. Потерял четырех очень хороших друзей. Взамен получил класс с околофутбольщиками.

Первые полгода я дрался почти каждый день. Приходил в пустую квартиру и плакал. У нас дома был маленький флакончик с каким-то святым маслом – должно быть, мама принесла из Матроны. Флакончик крепился к бумаге, на которой была напечатана молитва. Эту молитву я читал стоя на коленях перед окном, когда дела были особенно плохи.

Думаю, мое общение с Богом началось именно тогда.

Он отвечал мне. Ответы приходили на страницах моих любимых книг. Я много читал – книги стали моими единственными друзьями.

Думаю, именно тогда я начал мечтать. Одна-единственная мечта, не покинувшая меня ни разу на протяжении всей осознанной жизни.

Когда-нибудь я сам стану Писателем.

3

Я чувствовал себя одиноким первые дни в армии.

Москва – Ереван. Приехал добровольцем. Стащил истекшие армянские паспорта родителей и поехал с ними в ОВИР (паспортный стол). Поставили на учет – дали гражданство. Спустя месяцев семь я наконец в воинской части. Жеребьевка определила меня в Джабраил, южная граница Нагорно-Карабахской Республики – под самым носом Иран и Азербайджан.

Все смотрели на меня как на идиота.

– Зачем ты приехал?

– Верю, что так правильно.

Парниша из Гюмри пробормотал что-то и ушел. Он был явно недоволен моим ответом.

Этот вопрос мне зададут еще огромное количество раз. В армии и после нее. И всякий раз я не найду ответа лучше. И всякий раз буду видеть в глазах собеседника непонимание.

Когда я впервые приехал в Армению в осознанном возрасте, мне было пятнадцать. Именно тогда я впервые почувствовал себя дома. Почувствовал себя принятым. То есть вопрос принятия/непринятия вообще перестал стоять. Повсюду такие же люди, как и я, так же выглядящие, разговаривающие на том же языке. Черт возьми, я даже не знал, что возможно ходить по улице без стыда за свое происхождение. Я даже не знал, что этот стыд вообще у меня был.

Это открытие легло уютным мягким одеялком на мой нежный возраст, в котором человек, как правило, начинает искать смысл.

Моим стала Армения. Она стала смыслом, за который хотелось жить и умереть. Было грустно осознавать, что так мало людей со мной этот смысл разделяют. Было грустно осознавать, что для большинства людей вокруг смыслом стал комфорт.

Комфортно ли им с этим смыслом?

А Армения? Нужна ли она кому-то, кроме наших врагов?

Скажут: какие ужасные слова! Конечно, нужна! Конечно, мы любим Армению!

Любим, но жить хотим где-то еще. Любим, но комфортом жертвовать не станем. Что же это за любовь?

Нет, я точно не хотел это ни с кем обсуждать. А потому, запершись в себе, погружался в армейскую жизнь. Очень старался не думать о том, сколько мне осталось служить (срок службы – два года), но не выходило. Чуть ли не каждые полчаса мысли уводили меня в подсчет оставшихся дней. Оставшихся недель. Часов. Чем больше я об этом думал, тем больше расширялось чувство безнадежности в моем сердце.

На шестой день я сидел на табурете в очереди на стрижку. Вокруг – ребята со всей Армении. Всю первую неделю я пытался подружиться с кем-нибудь, но непременно терпел фиаско.

Худощавый невысокий парень пришел с табуретом и сел рядом. Он выглядел на пятнадцать. Очень приветливая внешность.

– Артур, – сказал он, протягивая мне руку.

– Коля. Приятно познакомиться.

– Вы все ждете стрижки, верно?

– Ага.

У моего собеседника тонкая шея и искрящиеся глаза. Нос великоват, но это, наверное, из-за контраста с его худобой. Спустя минуту-две Артур задал еще один вопрос:

– Откуда ты?

– Родился в Москве, прожил там всю жизнь. Но семья из Гориса.

– Горис!! Мы можем говорить на барбаре (բարբառ – диалект), я из Мартакерта.

Он карабахский! Я был так рад услышать это. Это был мой первый год в Армении, и я все еще не мог нормально говорить на литературном (общем) языке. Мой (гориский) диалект очень похож на карабахский (Горис граничит с этим регионом), и это значительно упростило коммуникацию с моим новым приятелем.

Артур, или, как мы его еще называли, Ато, сразу мне понравился. Он сильно отличался от всех остальных ребят. Он был открытым. Живым. Местами, правда, был каким-то по-детски манерным, но меня это совсем не смущало. Он ведь и есть ребенок, всего восемнадцать лет. Но кругом почти всем по восемнадцать, просто, в отличие от них, он не пытался казаться крутым, жестким. Ато был настоящим.