bannerbanner
Скромная жертва
Скромная жертва

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 7

– И что же ее, – Крячко отправил в рот фаршированное яйцо с домашним майонезом и треугольничком красной рыбы, – не устроило?

– Ханна по-прежнему была любовью всей жизни для ее сына, которого Усова рожала для себя и растила одна.

– Дом, который построил Эдип? – понимающе подхватил Крячко.

– Коттедж.

Юдин помолчал и заговорил быстро, как бы между прочим. Гуров с Крячко знали, что так сыщики выдают знание, которое стоило многих душевных сил.

– В общем, Усова сначала разрушила брак сына, а потом невестку убила. Да так грамотно все организовала – соблюдать чистоту привыкла же, – что единственную улику обнаружили только близнецы. В пролежавшем на окраине городской свалки теле Гринблатт жили мухи не только отечественные, всеядные, но и особые сырные, из пропахших лавандой мест.

– То есть Прованса, – подытожил Гуров, вспомнив, как во время путешествия на фарфоровую свадьбу часами торчал в этих сиреневых полях, фотографируя для соцсетей жену.

Он внимательно рассмотрел девушек. Их овальные лица, похожие на пугающие «голые» карнавальные маски цвета слоновой кости, казались неприметными благодаря коричневой туши и мерцающей пудре, высветлявшей линию высоких скул. Ростом чуть выше среднего, стройные и спортивные шатенки с медным отливом, Береговы выглядели в равной степени строго и неприступно в одинаковых голубых рубашках мужского кроя, черных юбках-карандашах и остроносых туфлях-лодочках с высокими прямыми шпильками. Между замшевым носком и задником каждой туфли виднелись соблазнительные изгибы узких стоп. По их тыльной стороне пересечением четких линий вились татуировки в виде нежного светло-сиреневого цветка на разветвленном стебле с крупным, слегка волнистым с краю листом.

– Открытые туфли – их фишка, – вздохнул, перехватив взгляд полковника, Юдин. – Весь отдел влюблен в Береговых. И всем – от ворот поворот.

– Уж не твою ли скорбную историю мы слышим, капитан? Тебя пожалеть? – хохотнул Крячко.

– Да ну что вы! – зарделся Юдин. – Это я так…

– Так мы тебе и поверили! – хрустнул соленым огурцом Гуров.

Одна из девушек повернулась в его сторону, откинув упавший на плечо высокий гладкий хвост. Вторая продолжала сосредоточенно вслушиваться в болтовню соседа по столику, покусывая накрашенные нежно-розовым блеском губы. Гуров с интересом отметил, что сестрам Береговым шли даже резкие, в черной оправе очки.

– С кем она говорит? – спросил он Юдина.

– Да, Илья, – поддержал его Крячко. – Поведай-ка нам, боец, под уху, ху из ху.

– Ну, высокий красавчик-блондин, непробиваемая груда мускулов рядом с Лелей, – в голосе Юдина мелькнула ревность, – Олег Назаров. Оборотистый парень из Балашова. В Сети много прошлогодних интервью с ним, в том числе на федеральных каналах, о деле банды кладбищенских вандалов. Портили монументы братков из девяностых. Всколыхнули несколько угасших еще в девяностые бандитских войн.

– На федеральный уровень парнишка вылез, значит? – Крячко принюхался к дымку над разделанным на тарелке копченым судаком.

– И все не залезет обратно. Авторитеты оценили его усилия по поимке стравивших их вандалов. Теперь у Олега много покровителей в верхах.

– Надо же! А мы будем нести доброе-вечное таким людям, – проворчал Гуров.

– Будем! – дотянулся своей рюмкой до его бокала с морсом Крячко.

– За соседним столиком, – Юдин присоединился к тосту, – как всегда один, Паша Банин.

– Сейчас нырнет в оливье и утонет в майонезе, – Крячко прищурился.

Гуров кивнул:

– Не офицерская косточка. Тюфяк тюфяком.

– Не ведитесь на это! – покачал головой Юдин. – Этот тюфяк стреляет так, что в сырную муху, которую близнецы достали из тела Гринблатт, на раз попадет. И бегает быстро. Я сам видел, как он однажды курьера «Яндекс Доставки», который мог оказаться важным свидетелем, по набережной час догонял. Вообще, – в его голосе послышалось невольное восхищение, – Паша – представитель вымирающего вида, классический сыщик-интеллектуал, провинциальный российский Шерлок Холмс. За эрудицию получил в отделе кличку «Мозг». Юридическое – его шестое образование. Он талантливый, опытный химик, физик, психолог, социолог, религиовед. Карьера пошла в гору после раскрытия серии кровавых ритуальных убийств. Актер массовки, которого поперли из местного ТЮЗа за пьянство, пошел по стопам Чарльза Мэнсона. Собрал из неблагополучных ребят аналог «Семьи», своих детдомовцев и пэтэушников прозвал «Лицедеями» и призвал нести свет своего учения обитателям коттеджей на местной Рублевке, в селе Усть-Курдюм.

– Чудны дела твои, господи!.. – вздохнул Крячко.

– Особенно на саратовской земле, – усмехнулся Гуров. – В Москве рассказать кому – не поверят.

– «Лицедеи» вламывались в богатые дома по ночам, любили резать семьи. Последним был дом местной предпринимательницы, варившей для фермерских ярмарок и маркетплейсов свечи и пастилу. Трое сыновей мал мала меньше, муж хозяйственный, кот, собаки, таз с черепахой, хомяк в клетке, перепелки в сарайчике, кормушка для синиц на окне. Перебили всех: людей, живность. Банин вычислял «Лицедеев» полгода. Нашел дачный поселок с заброшенным переулком Хмельный, где они устроили подобие фермы Мэнсона. С ритуальными жертвоприношениями животных, оргиями, наркотой. Часть банды накрыли там. Остальных ОМОН брал в буфете «Чехов» – концептуальном кафе для городской богемы. Среди винтажных стульев, полноразмерных иллюстраций из литературной классики на стенах, книг в золоченых переплетах. При свете свечей.

– Романтично, – улыбнулся Гуров. – Что насчет других учеников?

– Лиля говорит с Папкой.

– Каким папкой? – удивился Крячко. И неуверенно добавил: – Это же девушка. Вроде бы.

Его, как и Гурова, смутила безразмерная толстовка с портретом героини сериала «Метод», грозно держащей на изготовку заточенный до жала карандаш, широкие серые штаны и желтые кеды.

– Парень это или девушка, боевая задача спрятать фигуру выполнена на «отлично», – поддержал недоумение друга Гуров.

Будто почувствовав, что ее обсуждают, девушка повернулась к ним. У нее было нежное лицо с золотыми веснушками, похожими на блестки в детской пене для ванн или мелкие водоросли в едва зацветшей воде, которое она зачем-то сделала старше скульптурным макияжем с бежевыми губами и египетскими сине-зелеными стрелками, расходящимися в стороны рыбьим хвостиком в уголках глаз. Из-под капюшона вдоль виска вилась голубая прядь.

– Имеется в виду виртуальная папка, – пояснил Юдин. – Компьютерный файл. Потому что Лиза Колтова – гениальный программист, геймер, хакер, гик. Остроумная, резкая, гневливая, вспыльчивая, – он сморщился, – но в отделе компьютерной безопасности на нее молятся. Потому что бороздит офшорные счета на любых островах, инкогнито добавляется в чаты извращенцев со снафф-видео, когда пропадают дети, входит в даркнет как к себе домой. Многие думают, что она сама маньяк.

– Психологи говорят, что компьютерные игры снижают агрессию, – пробурчал Крячко, и Гуров сдержанно улыбнулся, вспомнив, сколько вражеских танков его напарник успевал подбить в обеденный перерыв.

– Не у всех, – поджал губы Юдин. – Вон там, за столом в углу, Глеб Озеркин. Официантку достает, кретин!

– Знакомая фамилия, – Гуров задумался.

Он сын известной детской писательницы Ольги Озеркиной, – Юдин грустно уставился в тарелку с копченым судаком. – У нее был дом в селе Пристанное в двадцати минутах езды от города. Она жила там с конца мая по октябрь с семьей и привозила богемных приятелей на «православный ретрит». Ходила к батюшке из местного храма, регулярно поддерживая крупными пожертвованиями в валюте во всех смыслах дорогого духовника.

– История стара, как мир. Богема отмаливает грехи. А криминал-то в чем?

Гуров начал думать, что Юдин просто расстроен из-за того, что не может добиться внимания Береговых. Ни одной, ни второй сестры.

– Деревенские прозвали «друга всех детей» Салтычихой.

– Однако, – хрустнул соленым огурцом Крячко.

– За жестокое обращение с детьми и животными, – кивнул Юдин. – Утром она посещала исповедь. Днем полола лебеду в церковном сквере (батюшка был щедр на послушания для богатых покровителей). А вечером отправлялась домой. Детей и собаку со щенками бить. Скулеж и плач на весь двор. Дочь на себя руки наложила после школы. А Глеб как раз закончил следственно-криминалистический факультет юридической академии и родную мать за доведение до самоубийства посадил. Даже у Малахова выступил. Сейчас берется за тяжелые семейные истории: убийства за наследство, месть рогоносцев, склоки сиблингов, инцест. Консультирует киношников. Сценаристов сериала «ДНК», например.

– Это где у героя инициалы такие, потому что он Дмитрий Николаевич Карин? – хмыкнул Гуров.

Все молодые коллеги в их с Крячко отделе дружно ждали второй сезон этого мини-сериала. Мария тоже хвалила его. Снимавшаяся в нем актриса даже консультировалась с ней, каково это – жить с сыщиком, который, расследуя убийства, совершенные супругами или родственниками жертвы, разуверился в браке и избегает создания семьи.

– Он самый. Наши, кстати, без труда узнают в герое Назарова. Он на гонорары консультанта построил себе дом на нашей Рублевке, в селе Усть-Курдюме. Принципиально живет один. Женщин презирает как класс. Сотрудницы всех отделов на него по очереди жалобы начальству писали. Папка – единственное исключение.

– Взаимный абьюз? – понимающе кивнул Гуров.

– Они на месте преступления подрались.

– Приятные все люди, ничего не скажешь! – проворчал Крячко. – А почему их так мало? Конференц-зал позволяет обучить больше людей.

– Это решение Штолина. Он считает, что усвоение знаний в маленьких группах более эффективно, поэтому нужно тщательнее выбирать слушателей конкретного курса. Чтобы они были из разных мест и специализировались на разных типах преступлений. Штолин сам подбирает каждую группу. Обычно все же человек по десять. Но этот состав, по его мнению, самый сильный.

– Тогда зачем их чему-то учить?

Гуров все больше убеждался в мысли, что старик зачем-то вызвал в Саратов специалистов по поиску серийников из Москвы.

Юдин задумался:

– Они все некомандные игроки. Неудобные одиночки. Непредсказуемые занозы в заднице, – он обвел взглядом молодых коллег. – Вспыльчивые, желчные, заносчивые, готовые пренебречь правилами. Клумба нарциссов. В каждом расследовании доверяют только себе и абсолютно игнорируют мнение других. Расследование для них прежде всего вызов своему интеллекту.

– Прямо сериал «Кости»! – отмахнулся Крячко.

– Так и есть, – Юдин был серьезен.

– Ну, курсы тимбилдинга я вести не умею, поэтому будем учить молодняк плавать броском в воду, – подытожил Гуров.

– Предлагаю в завершение торжественного обеда поднять еще один тост за наших гостей, – раздался предшествовавший аплодисментам голос Штолина.

Услышав свое имя, Гуров поднялся, исподволь наблюдая за реакцией молодых звезд провинциального сыска.

Сестры Береговы сделали несколько ленивых хлопков в ладоши, нервно покачивая острыми носами дорогих черных туфель. Их сосед Назаров, сжав челюсти, смотрел на приезжих с вызовом. На лице Банина было написано искреннее восхищение. Папка, казалось, больше интересуется реакцией на лекторов ненавистного ей Озеркина. Тот был предсказуемо исполнен дистиллированного презрения ко всем вокруг.

– Вежливые детки, ничего не скажешь, – прошептал Крячко.

Гурова не волновала этика. Он и сам пренебрегал вежливостью с теми, кто не успел заслужить его доверия. А доверие он направо и налево не раздавал.

Но эти шестеро были явно не заинтересованы в учебе. Смотрели свысока на лекторов и друг друга ни в грош не ставили. Будто их собрали насильно для решения какой-то задачи, запредельная сложность которой требовала объединения их высокоразвитых, уникальных навыков под руководством Гурова и Крячко.

Капитуляция Орлова перед сезонным гриппом давно стала легендой в ведомстве, поэтому Штолину не составило никакого труда заполучить их. Достаточно было просто назначить обучение на апрель. Но с какой целью ему понадобились Гуров и Крячко?

– Воспитаем из этой наживки достойных следователей, – тихо ответил Гуров и поднялся, когда его объявили.

– А теперь приступаем к чаю с вишневым пирогом и готовимся переместиться в конференц-зал, – учтиво объявил Штолин.

«До чего же, – подумал Гуров, – неприятный старик!»

* * *

Гуров знал, что как педагог Крячко лучше него. Его давний друг обладал феноменальной памятью, обожал историю, особенно российской криминалистики, следил за всеми публикациями Джона Дугласа, Марка Олшейкера и других специалистов, изучавших серийных убийц. Здесь, среди амбициозных, хватких эрудитов сыска ему не было равных. Кроме того, Крячко имел опыт преподавания в Академии МВД, а значит, мог виртуозно поставить на место зарвавшийся молодняк, подготовив почву для завтрашней встречи юных дарований с Гуровым, у которого на вторую половину четверга были свои планы.

Он решил не откладывать поездку в архив МВД и изучить нераскрытые дела, над которыми работал Штолин. Чутье подсказывало, что Ребекка, ради которой старик собрал лучших областных следователей и московских коллег, была жертвой насилия внутри местной богатой и могущественной, внешне очень благополучной семьи. Такому даже The Case Breakers позавидуют. Что там Степан Матвеевич говорил про русалок? Жертвы мачех или несчастной любви?

Ожидая Юдина, Гуров рассматривал картину в холле гостиницы. Это был весьма посредственный в художественном плане портрет молодой женщины в серебристом платье, поверх которого небрежно лежал золотой плащ, будто накинутый заботливой и щедрой мужской рукой. Как и поднятые наверх крупные пшеничные локоны, этот наряд однозначно указывал на моду поздних девяностых с их стремлением к гламуру, блеску, неуемной страстью нуворишей к пусканию пыли в глаза.

Эта одежда казалась бы вычурной, старящей, безвкусной – какой она и была, – если бы не янтарный туман, которым художник окутал хрупкую фигуру женщины, заставив трепетать плотную ткань. Однако, падая на миловидное и холеное лицо женщины с чертами каминной фарфоровой пастушки, это теплое, похожее на полуденное мерцание солнечных лучей в сосновом бору свечение делало его изможденным, словно отравленным ложью и притворством, добровольной беспомощностью и отчуждением. Словно казавшийся нерушимым мрамор пересекла черная трещина, и под глицериновой маской проступил наконец яд годами уродовавших его безнадежной жертвенности и горя. Эти чувства, казалось, заполнили глаза позировавшей, сделав их темными, но сияющими влагой и прозрачными, как у лесной нимфы. Будто таинственные боги ночи заполнили их мглой, возникшей на границе слившихся в момент затмения дня и ночи.

«Кто эта женщина? Жива ли она еще? – думал Гуров. – Как сложилась ее судьба, когда лихое десятилетие отступило под напором расслабленных, сытых нулевых? Помнит ли она художника? И что их связывало в круговороте тех лет, пестрых, пугающих и лихих?»

* * *

От мыслей о картине Льва отвлек доносившийся из раскрытых дверей в конференц-зал голос друга:

– Изучение поведения серийных убийц позволяет говорить о последовательной смене фаз от так называемой фазы ауры до фазы депрессии.

– Убийство и пытки как незначительный этап пропускаем, значит? – съязвил Озеркин.

– Почему же? – поднял на него глаза Крячко. – Вас это не минует.

Глеб, прищурившись, оглядел группу. Все злорадствовали.

«Какое трогательное единение!» – кисло подумал Крячко.

– Итак, – голос лектора сразу привлек внимание зала, – фаза ауры – одна из самых сложных для криминалистов. Потому что ни мы, ни те, кто находится (а зачастую живет) с серийным убийцей в одном помещении, не догадываемся о том, что с ним в этот момент происходит. И только обнаружив тело, мы видим результаты этой стадии, которые, как и весь его modus vivendi, формируют его modus operandi.

– Образ действия, – Леля Берегова ловила каждое слово Крячко.

– То есть почерк, – не глядя на сестру, так же уверенно и строго произнесла Лиля.

– Все верно, – включив презентацию лекции о Михаиле Туватине, кивнул Крячко.

Когда его вытянутое лицо появилось на экране рядом со скриншотами его соцсетей, Папка хмыкнула:

– В профиле во «ВКонтакте» все зачищено. Оставшиеся посты мало что дают.

– А вам знакома недостающая часть? – Крячко внимательно посмотрел на нее.

– Ну-у-у, – она притворно смутилась, – случалось читать.

Ее игровой ноутбук ожил, и на экране появились удаленные посты убийцы девятилетней Лизы Киселевой.

– Помыться хочется, – брезгливо сказал Назаров. – Такая чернуха теперь весь курс будет?

– Сказал человек, – огрызнулась Папка, – который провел самую значимую часть карьеры на кладбищах.

– В предстоящей работе, Олег, – глядя на молодого человека в упор, ответил Крячко, – жестокости еще больше будет. Вы, возможно, просто ощущаете, что сферой деятельности ошиблись?

– Нет, – отчеканил Назаров. – Простите.

Его смущению обрадовался только Озеркин. Назаров смерил его презрительным взглядом, истинным адресатом которого, как подумал стоявший в коридоре Гуров, был, конечно же, проявивший хватку Крячко.

– Итак, серийный убийца – заложник тяги к специфической форме насилия, которую он мечтает применить к жертве, – продолжал полковник. – Собственно, фаза ауры зачастую и начинается с продолжительной фантазии, бережно и тайно лелеемой садистом мечты. Субъект как бы выпадает из объективной реальности, может испытывать галлюцинации. Время для него замирает, сенсорные ощущения приобретают особую остроту. Важной эмоцией становится томление, навязчивое желание найти партнера, который станет частью ритуала, в который серийник возвел лишение жизни. Фантазии о том, как это произойдет, постепенно становятся все более детальными, жесткими.

– Его можно остановить в этот период? – подал голос Банин. – Лечить, может быть?

– Ну да, – пожала плечами Папка. – А он потом, как пациент Бухановского, соседского мальчика убьет.

– Этот пациент, – Банин сохранял спокойствие, – прекратил принимать назначенные ему медикаменты. Саботировал лечение.

– Совершенно верно, – подтвердил Крячко, отчего Папка закатила глаза. – Никто не может предусмотреть все варианты. Особенно в нашем случае, потому что серийные убийцы ни с кем свое состояние не обсуждают. Их эмоции для них не вербализуемы. Естественным развитием представляется только потакание своим желаниям. Субъект может пытаться притупить их вредными привычками, однако это не позволит ему вернуться мыслями в реальный мир. Возвращение в него происходит посредством троллинга. Но об этой фазе мы поговорим позднее. А сейчас, – он посмотрел на Папку, – сбросьте, пожалуйста, добытые вами скриншоты в общую группу. Я даю всем пять минут, чтобы найти в постах (комментарии пока не смотрим) коммуникативные маркеры фазы ауры, свойственные конкретному убийце. К какому временному промежутку относятся эти тексты? Когда они были опубликованы по отношению к дате Лизиной смерти?

– Скинула, – улыбнулась Папка.

– Спасибо, – Крячко выставил таймер на телефоне. – Время пошло.

* * *

На экране телефона Гурова тем временем запустилось приложение Arts & Culture, позволяющее искать произведения визуального искусства. Он надеялся найти заинтересовавшую его картину.

Однако сотовая связь в этой части здания была хуже, чем везде, и ему пришлось отступить в нишу с высоким окном, из-за чего полковника не заметил вышедший из кухни Штолин. От Гурова не укрылось, что Степан Матвеевич был сердит. Вызываемый абонент, очевидно, не отвечал ему, и старик злился, даже набирая другой номер:

– Дозвонитесь до нее! Я лучше вас знаю, что с ней такого не бывает! Наше ведомство водит гостей только на ее экскурсии! Выясните, в чем дело. Ваши сотрудники легко найдут время на это, ведь она живет от галереи в двух шагах! Если возникнут какие-то… трудности, дайте мне знать.

«Слишком эмоционально для человека, чья работа включает копчение судаков на природе, – подумал Гуров. – Здесь кроется какая-то тайна. Надо будет невзначай расспросить Юдина».

Будто в ответ на его мысли на экране телефона высветилось сообщение Юдина: «Скоро буду. Въезжаю на мост».

Зато Arts & Culture потерпело полное поражение. Приложение не нашло точного совпадения, предложив только схожие изображения. Первыми вышли ссылки на зловещий «Портрет А. П. Струйской» Федора Степановича Рокотова и мистический «Портрет М. И. Лопухиной» Владимира Лукича Боровиковского, навлекавший гибель на красавиц, рискнувших на него посмотреть.

Обе картины – Гуров знал это – в данный момент находились в Государственной Третьяковской галерее, поэтому он написал короткое сообщение своей подчиненной – оперуполномоченной Армине Ароян. В команде девушка выполняла требующую особой насмотренности задачу фотографирования мест происшествий. Она обладала особым взглядом и редчайшим даром визуального рассказчика. Если висевшая в гостинице картина неизвестного художника как-то связана с портретами русских дворянок восемнадцатого века, Армине найдет ее.

– Они все проверят. Не надо никуда ходить. Тебя увидят. Тебе нельзя! – раздраженно убеждал кого-то по телефону Штолин.

Не решившись идти через холл, Гуров незаметно прошел через кухню и оказался на небольшой веранде, за которой начинался песчаный пляж. Там, глядя на реку, нетерпеливо курил Юдин.

– Лев Иванович, я договорился. Нас ждут. Материалы подготовили.

– Тебе на поисках Соновой не надо быть?

– Нет. Там наши не могут от волонтеров отбиться. Из фанаток пропавшей без вести такая толпа собралась.

– Какими судьбами, юноша? – послышался за спиной полковника голос Штолина. Тот нес на подносе бокалы с цитрусовым взваром и домашней пастилой. – Брадвин сжалился и разрешил вам не участвовать в поисках века?

– На эти дни я приставлен, – Юдин шутливо перекрестился, – ко Льву Ивановичу.

– Похвально! Хотя мы тоже располагаем транспортом. Который, конечно же, к услугам дорогих гостей, – Степан Матвеевич протянул Гурову бокал.

Тот покачал головой. Старик пожал плечами и вернулся к разговору с Юдиным:

– А что говорит Колосов?

– Да все то же, что в интервью.

– Оно понятно. Я про батюшку. Патриарха клана, чьи деньги предопределили этот брак.

– По-вашему, Флора Сонова вышла замуж по расчету, и свекр знал об этом? – насторожился Гуров.

– Как знать? – Степан Матвеевич подал бокал Гурова уставшему Юдину. – Просто мне кажется, в доме Колосовых нельзя существовать вне прочерченной Никитой Гавриловичем системы координат. «Мой дом – мои правила». Как в недавнем фильме «Достать ножи», помните?

– Я предпочитаю огнестрельное оружие.

– Интересно, как на такие шутки смотрит ваша жена. Она ведь известная актриса и наверняка была на российской премьере фильма? Почему же вы так далеки от важнейшего, по словам Ленина, искусства?

– Потому что интересуюсь чужими жизнями только по долгу службы. И не имею привычки лезть в чужие дела.

– Жизни, которыми мы, Лев Иванович, интересуемся по долгу службы, – примирительно заговорил Степан Матвеевич, – к сожалению, неминуемо превращаются в дела. И хорошо бы обратить на них внимание без «когда убьют – тогда и приходите». Извините, если задел. Простите старика. Илья! – Штолин кивнул Юдину. – Был рад видеть! Лев Иванович, откланиваюсь.

Когда он скрылся в дверях гостиницы, Гуров попросил Юдина:

– Позвони-ка еще в архив. Пусть поищут. Может, среди дел Штолина и на семейство Колосовых что найдется?

– Легко, Лев Иванович. Нет проблем.

* * *

В конференц-зале близнецы Береговы, стоя перед экраном для проектора, отчитывались о выполнении задания, которое дал Крячко. Лазерные указки кликеров скользили по скриншотам с бережно собранными детоубийцей и насильником фразами из тюремного дискурса, кадрами порнороликов, постерами «Ходячих мертвецов». Иногда у Крячко возникало ощущение, что сестры намеренно направляют красные точки презентеров, похожие на прицелы винтовок, на аватар Михаила Туватина, делая легкой мишенью его худое, с диким взглядом лицо.

– Очевидны такие черты субъекта, – металлическим голосом говорила Леля, пока сестра выводила на экран картинки с нападающими зомби, сценами изнасилований из порно, искаженными мукой и выражением беспомощного страдания женскими лицами, – как мизогиния, склонность к сексуальному садизму, зацикленность на теме смерти, влечение к ней.

– Фрейд определял последнее как танатос, – подхватила Лиля, и ни один мускул не дрогнул на ее красивом лице. – В данном случае речь идет лишь об одной из его разновидностей, а именно деструдо.

– Деструктивный инстинкт агрессии, ориентированный на убийство других, – пояснил Банин и спешно добавил «извините», нарвавшись на снабженный двойной дозой гнева и возмущения взгляд сестер.

– Что это говорит о переживании Туватиным фазы ауры? – спросил Крячко.

На страницу:
3 из 7