Декорации к спектаклю. Начало.

– Алекс, каждому из здесь присутствующих тяжело. Все мы прошли путь от отрицания до принятия. Кто-то из нас продолжает борьбу, а кто-то смирился. Но важно понимать – жизнь на этом не заканчивается. Мы здесь…

– Не хотелось бы перебивать, но всё-таки. Я смирился и даже составил свой список. У меня нет проблем с тем, чтобы уйти. У меня есть проблема с тем, чтобы рассказать родным.

– Но это же важно!

– Почему?

– Ну… у них будет время, чтобы попрощаться с вами.

– Простите, но у них и сейчас есть это время.

– Они успеют смириться!

– Хорошо. Супер. А если бы я погиб в авиакатастрофе, предположим, через пару недель? У них бы не было этого времени. Тогда в чём разница?

И тут все заговорили разом, голоса накладывались и перемешивались, но я по-прежнему слышал всех

– Они должны знать!

– А как же поддержка?

– Чтобы они смогли предоставить помощь!

– Но это же родные люди вы должны быть честны с ними!

– Вам нужно разделить свою боль с близкими!

– Они помогут!

– Спасибо за ваше мнение, но все эти мысли уже посещали меня, и примерно такие же ответы я пытался подобрать и принять. Но ни один из этих ответов не подходит для меня. Невозможно смириться со смертью, даже если вам заранее об этом сообщат. Попробую объяснить! Допустим, вам сообщают, что вы умрёте примерно через год, вы, в свою очередь, сообщаете своим родным, любимым и близким. Вы вместе проходите все стадии принятия, и у вас всё хорошо. Но чем ближе момент окончательного прощания, тем больнее становится всем. В итоге мы страдаем три раза: когда узнаем о смерти, ближе к самому концу и уже в конце. Считаете, что это справедливо? Мне так не кажется.

– Поддержка. Это очень важно, согласен. Вот только в случае, если вы расскажете – нужна будет взаимная поддержка. Не только вам, но и близким. И я не уверен, что в своём текущем состоянии вы будете способны на поддержку своих близких. Спасибо, но я принял свою смерть и не хочу тратить время и эмоции на то, чтобы поддерживать любимых в их горе, особенно если в моих силах оградить их от этого горя хотя бы на время.

– Помощь от близких? Точно не требуется в тот момент, когда ты принял неизбежное, равно как и разделить свои эмоции.

– Честность. Да, это очень важно. Тут, к сожалению, я ничего не могу противопоставить и сказать. Но все, что я уже сказал – для меня перевешивает необходимость в честности. Да, возможно, это не справедливо, но я не хочу, чтобы мои близкие страдали.

– Спасибо большое за ваше мнение, это очень ценный опыт для меня, но я, пожалуй, пойду. – Я встал, окинув взглядом весь круг сидящих людей, коротко кивнул и направился к выходу. Не знаю, на что я рассчитывал?! Найти ответы на свои вопросы или получить помощь? Видимо, не здесь. Но тогда где? На улице я плюнул на все приличия и достал сигареты с зажигалкой уже на крыльце. Ну и чёрт с ними! Разберусь сам, не впервой.

–Алекс? – я обернулся на голос – ко мне быстрым шагом шла Регина.

–Алекс, спасибо, что пришли. Не очень приятный получился диалог, если честно, простите.

–В этом нет вашей вины, Регина. Тут, наверное, больше я виноват – не очень стандартный у меня запрос.

– Поверьте, не вы первый задаётесь такими этически верными вопросами. Это редко встречается, но всё же встречается. Со своей стороны, хотела бы извиниться, моя задача не только оказывать поддержку, но и модерировать такие встречи, но ваша постановка вопроса и ваши ответы, если честно, выбили меня из колеи. Мне нужно было помочь вам с формулировкой ваших вопросов и с ответами членов группы, но вы очень чётко сформулировали свои вопросы и очень подробно ответили, и разобрали, почему чужие варианты вам не подходят. Я, по правде, растерялась.

– Извините ещё раз!

–Всё в порядке. Я… в общем, если вам нужна будет помощь или поддержка, – вот. Она протянула мне визитку. – Приходите, или если будет неудобно, звоните или пишите.

–Спасибо. -Я забрал визитку – Если у меня возникнут проблемы, я позвоню, возможно, вы действительно сможете мне чем-то помочь.

– Хотя… Регина, возможно, и сейчас вы сможете мне помочь.

– Да?

– Какой у вас был самый тяжёлый случай в вашей практике?

– Зачем вам?

– Я журналист, и для меня это было бы хорошим материалом. Конечно, без личных подробностей и имён. Наверное, в какой-то мере это своеобразная пища для размышлений.

– Сложные у вас вопросы, Алекс. Алекс – это же настоящее имя? – Я утвердительно кивнул. – У нас часто приходят под вымышленными именами. Наверное, самый дикий для меня поступок – это когда у одного пожилого мужчины диагностировали последнюю стадию саркомы, и он не смог смириться с этим. Разорвал все отношения с детьми и внуками, продал всю недвижимость и уехал, чтобы прожить последние месяцы на море. Но проблема не в этом, она появилась позднее, когда его дети пришли ко мне и пытались обвинить меня и группу в том, что мы внушили ему эту мысль.

– А что вы обсуждали в группе?

– Он задавался примерно теми же вопросами, что и вы. Его интересовало: довольны ли члены группы тем, как прожили свою жизнь, выполнили ли все свои желания, смогли ли воплотить мечты. Я вспомнила об этом как раз в тот момент, когда вы завязали этот разговор. Его тоже очень жарко интересовал этот вопрос, и он отметал все доводы и факты. В какой-то момент даже прозвучали обвинения в адрес некоторых членов, о том, что они просрали свои мечты.

– О чём он мечтал?

– Если попробовать описать это коротко, то, наверное, пожить для себя – в своё удовольствие. Его рассказ был очень эмоциональным. С самого детства он заботился сначала о родителях, потом о жене и детях. Делал всё для них. Работал, покупал недвижимость, строил дом и зарабатывал статус в обществе. Устраивал детей на работу. Мне в какой-то момент показалось, что он выполнял не мечту, а своеобразный план, и этот план изначально не был его собственным. Может быть его родителей или его жены – не знаю. И вот, он пришёл к своему возрасту – семьдесят два. Трое детей, два внука, заслуженная пенсия, помощь детям в воспитании внуков и вдруг – смерть жены. Ей было всего шестьдесят, два инсульта подряд, и даже при его поддержке и заботе она не смогла справиться. Это заставило его остановиться и взглянуть на то, что его окружает по-новому. Он задумался о здоровье, начал ходить в клиники, и вот следующий удар – саркома. Ему предложили дорогостоящее и длительное лечение, но он выбрал жить для себя. Продал квартиру и уехал жить на юг. Мы говорили с ним об этом перед его отъездом. Квартиру он ненавидел – всё в ней напоминало о жене, точнее, о её смерти. Да, наверное, он мог оставить эту квартиру детям или внукам, но это было его решение и его недвижимость. Последние два года он прожил на юге, даже присылал вино, которое вырастил и сделал сам с небольшим письмом и парой фотографий. На них он был счастлив. Он не сообщал своим детям куда уехал, только прислал им вино и открытку без обратного адреса. Они, наверное, поэтому и пришли ко мне с претензиями. То, что заставила его продать квартиру, то, что он так исчез и никому ничего не сообщил. Пытались обвинять меня

– Чем закончилась эта история?

– Не знаю и, наверное, не хочу знать. Но думаю, что он остался доволен и счастлив. Его мечта сбылась – он делал вино на берегу моря.

– Спасибо!

– Я смогла вам помочь?

– Думаю да. Она ушла, а я ещё какое-то время стоял на крыльце и курил в тишине и задумчивости. Променять жизнь на мечту… сильный ход.

5. Американские горки

Сегодня я выполнял роль воскресного папы. Кира не смогла присоединиться – её работа иногда неприятным и непредсказуемым образом вносила коррективы в наши выходные. И пусть рабочий вопрос был коротким – буквально одна встреча с постоянным клиентом – с учётом дороги туда и обратно, половина дня была украдена. Но это не было поводом, чтобы впадать в уныние и менять свои первоначальные планы.

Так повелось, что вся наша семья была жаворонками, поэтому в выходные рано утром, пока все городские жители ещё отсыпались и отдыхали в постели – мы уже вовсю гуляли и наслаждались почти пустым городом. Нет очередей, нет толп посетителей и нет людских пробок на тротуарах – и это приятно. Сегодняшнее субботнее утро не стало исключением. Парк аттракционов был уже позади, как и какой-то фильм, снятый по новомодным комиксам. Хот-доги и газировка были как будто в прошлой жизни, а не пару часов назад. К часу дня мы уже были в парке. Первоочередной задачей было погулять, но эта задача очень хорошо ложилась на внезапное желание детей покормить белок, и, поэтому купив на входе орешки, мы двинулись вперёд по аллее, погружаясь в природный заповедник всё глубже и глубже, в поисках этих маленьких рыжих бестий. В конце концов, после длительной поисково-продуктовой операции почти на самом краю парковой зоны мы нашли искомых белок. Вот только все попытки накормить их оказались бесплодными – они ни в какую не желали принимать лакомства из рук. Либо мы забрели в такую часть парка, где были исключительно дикие белки, либо сегодня они просто были не в настроении. В итоге, потеряв всякую надежду, дети, просто рассыпав орешки по земле, предложили вернуться обратно в парковую зону поближе к развлечениям, что мы и сделали.

Дети унеслись в верёвочный парк: занимать места в небольшой очереди и слушать инструктаж, а я остался за ограждением и выбрал себе удобную скамейку в качестве наблюдательного пункта. День был тёплый и солнечный, лишь только редкие облачка скрывали на секунду-другую солнце. Я снял куртку и положил её рядом с собой на скамейку. Мысли путались как волны, набегая одна на другую, затягивая в водоворот воспоминаний. И каждое воспоминание, как крючок тянуло за собой следующее. Я смотрел на то, как Варя с Марком носятся как угорелые по верёвочному парку, и думал. И каждое их действие, каждый их совместный шаг всё глубже погружали меня в воспоминания. Я видел, как Варя тщательно контролирует страховку брата, наблюдает и слушает инструктаж вместе с ним. Кивает в самых сложных моментах и уточняет у Марка, правильно ли он понял. Ещё раз проверяет его страховку перед тем, как его отправят на новый маршрут. И только после этого расслабляется, и почти всецело отдаётся развлечению. Что это? Гиперконтроль? Ответственность за брата? Попытка спасти, обеспечить безопасность, или попытка сохранить своё спокойствие? Не знаю, но мне важно знать, что она любит его и заботится о нём. Любит и беспокоится так же сильно, как и я, как и мы. Марк при этом сосредоточен. Маленький Уинстон Черчилль – кудрявые тёмные локоны, серьёзные карие с прищуром глаза, заинтересованный взгляд и губы, сжатые в тонкую полоску кожи. Так происходит всегда, стоит на горизонте появиться новой, незнакомой и сложной задаче. Он сосредоточен и внимателен к каждой детали, если что-то непонятно – уточняет. И будет задавать вопросы, пока не будет окончательно уверен, что всё правильно понял. Мне всегда казалось, что это в нём от Киры. Дети у нас получились очень разные. Варя могла часами забалтывать Марка, только чтобы быть рядом. Потому что она соскучилась, а он… мне кажется, он понимал её и позволял проявлять эмоции в доступной ей манере. Он любит ее не меньше, чем она его, но с трудом выражает это. Его максимальный размер эмоционального всплеска – это помочь ей с домашним заданием, или сдержанно улыбнуться. И он может часами упорно объяснять ей непонятную тему, невзирая ни на что. И она знает это – принимает его таким, какой он есть. Будь её воля, она бы висела на его шее часами. Но знала, что ему будет приятно и непривычно одновременно. Они знали границы друг друга и соблюдали их. Хотя я неоднократно видел, как они преступали их к обоюдному удовольствию. Временами мне почему-то казалось, что примером для первой любви Варе стану не я, как отец, а именно Марк.

Помню, как на уроке геометрии Марк с упорством маленького носорога твердил, что его решение теоремы верно, хоть и не соответствует общепринятым нормам, и как учительница убеждала его и весь класс, что решение должно соответствовать учебникам, ход решения и рассуждения должен укладываться в те рамки, что они изучаю на её уроках. Помню, как Варя, выйдя посреди урока в уборную, нашла его плачущим на лестнице, что было слишком для неё. Как она, плюнув на свои уроки, добивалась от него объяснений и причин произошедшего, как ворвалась посреди урока к учительнице и кричала на неё. Мы с Кирой узнали обо всём спустя три дня, когда нас вызвали в школу. Жена обещала засудить весь педагогический состав, а я держал руку Марка, чувствую, как он сжимает её до боли и при этом ни одной эмоции не выражало его лицо. Варя сидела за партой и молчала, не поднимая взгляда. Ей было стыдно за проявление эмоций и мне это категорически не нравилось. Да, возможно, она и перешла определённые границы в своём поведении, но кто бы не перешёл? Молчали все, кроме Киры. Когда Кира выплеснула весь свой гнев, наступил момент, когда и я мог высказать своё мнение. Нет, я не обещал кары небесные и не запугивал преподавательницу тем, что напишу разгромную статью об их заведении, которому посчастливилось называться школой-лицеем. Нет, это не принесло бы результатов. Я точно знал, что Варя и Кира уже высказали все, что касалось эмоций. Варя могла обещать сжечь всю школу, если ещё раз её брат заплачет, Кира же при мне обещала засудить всех, включая даже уборщиц. Но потому мы и были вместе – наши подходы разные, но вели к одной цели.

Я не просил остаться наедине с учителем и не обещал мирового потопа в отдельном участке города. Нет, нужен был наглядный урок и для учителей, и для детей. Урок, говорящий прямо, что никто не даст их в обиду, если они правы. При этом я понимал, что нудная лекция не принесла бы результатов тогда, поэтому я выбрал другой путь. Ни на минуту, не отпуская руки Марка, я сказал то, что родилось у меня внутри:

–Татьяна Ивановна, каждый вправе выбирать свой путь для достижения цели, если этот путь не противоречит ей. И никто не в праве ограничивать человека в выборе.