Опасный контракт

Юлия Корнышева

Опасный контракт

Любовь – не контракт.

Она не поддаётся условиям, не измеряется пунктами соглашения, не соблюдает сроки.

Но именно с контракта всё началось.

Он предлагал ей работу.

Он предлагал ей тишину, удалённость, деньги.

И, не проговорённым, но ясно читаемым между строк – власть.

Она должна была восстановить древний особняк.

Он – восстановить то, что было потеряно много лет назад: истину, которой боялся.

Им обоим казалось, что всё находится под контролем.

Что страсть можно сдерживать.

Что прошлое можно закопать.

Что любовь – это нечто, чего можно избежать.

Они оба ошибались.

Глава 1: Приглашение без выбора

Санкт-Петербург. Февраль.

Снег ложился на подоконник мягким, будто сочувствующим слоем. Улица за окном тонула в сером свете, рассеивающемся в морозном воздухе. Внутри мастерской, пахнущей древесиной и лаком, было тепло, но Валентина Морозова чувствовала холод, исходящий не от улицы – от письма, что лежало перед ней.

Она всегда ощущала приближение перемен физически: кожа зудела под одеждой, пальцы тянулись к чему-то, что должно было изменить её жизнь.

Валентина была архитектором-реставратором. Ей шёл двадцать девятый год, и за плечами уже было несколько сложных объектов – от готических костёлов в Центральной Европе до дореволюционных особняков в центре Петербурга. Но за успехами скрывались бури: конфликт с партнёром, отъезд родителей за границу, разрыв с мужчиной, который считал её "слишком увлечённой работой". Она привыкла полагаться только на себя. Её умение читать здание – как живого собеседника – делало её особенной в профессии. Но делало и одинокой.

Письмо пришло курьером, как послание из другого века: конверт из плотной бумаги с выгравированной эмблемой в углу – резной вензель "О". Никаких цифровых подписей, никаких вложений на электронную почту. Только бумага, запах табака и строчки, написанные с ледяной учтивостью:

"Ваша кандидатура утверждена. Вы обязаны прибыть в поместье "Северные холмы" не позднее 12 марта. Все расходы и проживание берет на себя заказчик. Отказ от участия повлечёт за собой расторжение контракта и финансовые санкции. С уважением, Р. Ордынцев."

Роман Ордынцев. Человек, известный в архитектурных и деловых кругах, но окружённый слухами. Наследник старинного промышленного рода, он внезапно исчез из публичного пространства после гибели брата, и с тех пор появлялся лишь в судебных хрониках и закрытых встречах. Он не давал интервью. Его фотографии редко попадали в прессу. Некоторые считали его полумифической фигурой – холодным, расчётливым, способным выкупить любое молчание.

Но за этой персоной скрывался человек из плоти и крови. Роман Ордынцев родился в привилегиях, но никогда не кичился ими. Образование в Лондоне, краткая служба по контракту в исследовательской миссии на Кавказе, затем – инвестиции, кризисы, контроль над унаследованными предприятиями. После трагедии – гибели брата – он будто растворился из светской хроники. Кто-то говорил – ушёл в горы, кто-то – в одиночество. Но одно оставалось фактом: он возвращался только ради дел, которые считал личными.

Проект в Карелии, казалось, был именно таким.

Валентина перечитала письмо в третий раз, медленно, вдумываясь не столько в слова, сколько в то, что между ними. Подтекст здесь был жирным, как след от пера: вы не выбираете – вас выбрали.

– Это вообще законно? – Лера, подруга и коллега, стояла у мольберта, скрестив руки на груди.

– С юридической точки зрения – да, – хмуро ответила Валентина. – Контракт подписан. Я дала согласие. Никто не вынуждал. На тот момент.

Она не хотела рассказывать, что срыв прошлых проектов поставил её в сложное финансовое положение. Не хотела объяснять, почему пришлось согласиться на заказ от компании с теневой репутацией, скрывающейся за вуалью фондов и архитектурных «меценатов».

Но главное – она чувствовала, что за этим предложением стоит что-то большее. Не просто интерес к реставрации старинного особняка в карельской глуши. Нет, это был вызов. Возможно – ловушка.

– Ты ведь всё равно поедешь, – заметила Лера, качнув головой. – Вижу по глазам. Это твой стиль: в омут – с головой и без спасжилета.

Валентина ничего не ответила. Просто взяла письмо, аккуратно сложила его и убрала в кожаную папку. Решение уже было принято. Ещё тогда, когда она впервые увидела фотографию особняка «Северные холмы»: камень, лес, ледяное озеро, отражающее небо, как стекло. И ощущение, будто она уже была там.

Она просто забыла. Или вытеснила.

12 марта. Республика Карелия. Поместье "Северные холмы"

Дорога уходила в белесый туман. Снег перестал идти, но воздух был неподвижен, как будто лес задержал дыхание. Чёрный внедорожник остановился у ворот, кованых и массивных, будто охранявших не дом, а древнюю тайну.

– Вы уверены, что хотите здесь остаться? – спросил водитель.

– Уверена, – сказала Валентина и вышла, захлопнув за собой дверь.

Её встретил не слуга, не управляющий. Он сам.

Роман Ордынцев стоял на крыльце, будто знал, в какую минуту она появится. Он не носил пальто – только чёрный кашемировый пиджак и шарф. Ни капли растерянности. Он смотрел на неё, как смотрят на уже известное явление, не требующее объяснений.

Он был высоким. Черты лица – резкие, словно выточенные из того самого камня, из которого был сложен особняк. И холод – не в воздухе, в нём. Всё в его облике – от приглушённой манеры говорить до безупречной сдержанности – говорило о власти и привычке к контролю. Он был человеком, чьи приказы не обсуждаются, чья жизнь тщательно охраняется от посторонних.

Но в эту минуту, мельком, он отметил её походку – прямую, без колебаний. Её глаза – серые, упрямые, сдержанные. Он знал, кто она. И знал, почему выбрал именно её. Но Валентина этого пока не понимала.

– Валентина Морозова? – спросил он. Голос был низкий, бархатистый, но с металлической нотой.

– Да.

– Вы опоздали на восемнадцать минут.

– Дорога скользкая.

Он ничего не сказал. Просто повернулся и направился внутрь, не глядя, следует ли она.

Валентина сделала шаг – и почувствовала, как в ней поднимается то самое ощущение, знакомое ещё с детства: смесь любопытства и предчувствия беды. Она вошла в дом.

Внутри особняка было темно, несмотря на раннее утро. Дубовые стены, высокие потолки, массивная лестница. Он не провёл экскурсию, не стал объяснять план. Просто жестом указал налево:

– Ваша комната на втором этаже. У вас будет рабочий кабинет. Архивы в библиотеке. Помощники вам не понадобятся.

– Кто ещё живёт в доме?

Он остановился.

– Только я. И дом.

Он ушёл, не дожидаясь ответа.

Оставив её – в доме, который дышал. В доме, который ждал.

Глава 2: Особняк Ордынцевых

Дом пах старыми книгами, воском и каменной прохладой. Здесь не было искусственной стерильности новостроек – каждый изгиб лепнины, каждая потертость перил говорила о времени и, странным образом, – о внимании. Как будто кто-то следил за тем, чтобы дом оставался в точке между сохранением и запустением. В живом равновесии.

Валентина прошла мимо большого окна, занавешенного тяжелыми портьерами цвета мокрого угля, и только тогда поняла, что сердце стучит быстрее обычного. Дом вызывал в ней одновременно трепет и тревогу. Не страх – нет. Но ощущение, что за ней наблюдают. Или ждут.

Она поднялась по лестнице, деревянные ступени не скрипели. Всё было под контролем – и это беспокоило больше, чем хаос.

Комната, отведённая ей, оказалась просторной и неожиданно уютной: высокие потолки, большая кровать с балдахином, письменный стол у окна, плед ручной вязки на подлокотнике кресла. Всё здесь было безупречно подобрано, но – не безлично. Как будто кто-то знал, что ей понравится.

На столе лежала папка с пометкой: "Архив. Начать с 1903 года".

Она провела рукой по гладкой коже обложки. Бумага внутри была пожелтевшей, с крошечным, аккуратным почерком. Это было начало работы – и, она подозревала, не только профессиональной.

Валентина не могла понять, отчего у неё такое странное чувство: будто бы она уже бывала здесь, ходила по этим коридорам, дышала этим воздухом. Как дежавю, но растянутое и глубокое, словно воспоминание не из её жизни.

В это время Роман стоял у окна на третьем этаже, из старой башни. Ему не нужно было её видеть – он чувствовал, как она передвигается по дому. Дом отзывался на чужое присутствие, словно зверь в берлоге, почуявший запах нового существа.

Он долго сомневался, стоит ли звать именно её. Но когда перечитал старые письма – те, которые хранились в запертом ящике отцовского кабинета, – всё стало ясно. Морозова – это не просто фамилия. Это было имя из прошлого. Она не знала. Но он знал.

Он не верил в случайности. И не верил в судьбу. Но цепь совпадений, приведших её сюда, была слишком тонкой и точной, чтобы быть простым стечением обстоятельств.

Он налил себе бурбон, не разбавляя, и сделал глоток. Предстояло слишком многое. И всё – с женщиной, которая ещё не знала, во что вовлечена.

Позже, спустившись в библиотеку, Валентина поняла, почему этот дом не пускает внутрь всех подряд. Это было не просто помещение – это было сердце. Потемневшее дерево, книжные шкафы до потолка, лампы с мягким светом.

И портреты. Один из них привлёк её внимание сразу: мужчина в чёрном, с высокими скулами, холодным взглядом и шрамом у виска. Не Роман – но невероятно похож. Она подошла ближе. Табличка под рамой гласила: "Викентий Ордынцев. 1904 год".

Мгновение – и по коже пробежал холодок.

Что-то подсказывало: именно с этого портрета и нужно начинать. И с 1904-го. Хотя в папке было написано – 1903.

На нижней полке она нашла ещё одну папку. На ней стояла грифельная пометка: "НЕ ВСКРЫВАТЬ без разрешения". Буквы были дрожащими, будто писались в спешке или страхе. Валентина замерла, пальцы на мгновение сжались на коже обложки. Её сердце предательски ударилось сильнее. Она не открыла – пока.

На ужине они встретились вновь. Столовая была тёмной, освещённой лишь камином и одной лампой под абажуром. Роман сидел во главе длинного дубового стола, она – чуть поодаль. Между ними – полная тишина.

– Вам удобно? – спросил он наконец, не глядя на неё.

– Удобно. Дом производит впечатление.

– Он привык к одиночеству. Придётся привыкать и вам.

– А вы? Привыкли?

Он поднял на неё глаза. В этом взгляде было нечто тяжёлое, как если бы он слышал этот вопрос не впервые. Но ответил просто:

– Я – часть этого дома. Он – часть меня.

Она вдруг поняла: он говорил правду. И ещё – что если она останется здесь достаточно долго, то и сама станет частью чего-то, что не поддаётся логике.

После ужина она долго лежала в своей комнате без сна, глядя в потолок, слушая тишину, которая не была полной. Дом будто дышал. Или ждал, как сказал он.

А потом ей приснился сон.

Её руки – в перчатках начала века, открывают тяжёлую дверь. По коридору бежит ребёнок. Мужчина в военной форме смотрит на неё – и в его взгляде отчаяние. Затем – вспышка. И голос, еле различимый:

"Не трогай бумаги. Там – кровь."

Валентина проснулась с ощущением холода в груди и шороха где-то под полом. Когда она встала, часы на прикроватной тумбе показывали 3:33.

И на полу у двери лежал лист бумаги.

Пожелтевший. С тем самым аккуратным почерком.

Но она не оставляла его там.

Глава 3: Бумаги и кровь

Валентина сидела на краю кровати, зажав в руках найденный лист. Бумага хрустела между пальцами, но она боялась развернуть её. В комнате было тихо, если не считать биения собственного сердца и потрескивания древесины в стенах.

Она всё же развернула лист. Строчки были написаны чернилами, почерк всё тот же – аккуратный, почти каллиграфический, но с явным напряжением:

"Я видела, как он вошёл. Это было уже не первый раз. Но в этот вечер – он был не один. Женщина. В красном. Она исчезла, как только свечи погасли. 14 марта 1904. – А."

Подпись. Просто одна буква – "А". И снова 1904 год. День, что должен был наступить завтра.

Валентина встала, подошла к окну и всмотрелась в темноту. Она не боялась мистики, но впервые ощутила, как граница между настоящим и прошлым становится зыбкой. Как будто всё происходящее – не просто работа, не просто заказ.

Утром в библиотеке она раскрыла папку с пометкой 1903. Там были бухгалтерские книги, записи по персоналу, письма. Одно письмо выбивалось из общего тона:

"Господину Ордынцеву. Прошу Вас внять моему предупреждению. Дом не должен принимать новых жильцов до окончания обряда. Я не могу объяснить всё письменно, но настоятельно предупреждаю. Если Вы проигнорируете это – ответственность будет на Вас. – свящ. А. В. Громов"

Рядом лежала фотография. На ней – молодой мужчина, одетый по моде начала XX века. Смуглый, с выражением горечи на лице. За ним – тот же кабинет, что она видела вчера. Но в углу… она прищурилась. Женская фигура. Едва различимая. Как будто её и не было вовсе.

Её дыхание участилось.

– Вы нашли что-то интересное? – голос Романа прозвучал неожиданно.

Он стоял в дверях библиотеки. Свет из окна падал на его лицо, подчёркивая шрам.

– Письма. Документы. И фотографию с… чем-то странным. Или кем-то.

Он подошёл ближе и взял снимок.

– Это Викентий. Мой прадед. – Его голос стал тише. – И да. Мы все видим её. В разные моменты.

– Кто она?

Он посмотрел на неё. Долго. Внимательно. И ответил только:

– Мы пытаемся понять это уже сто лет.

В тот же вечер Валентина не пошла в свою комнату. Она снова вернулась в библиотеку и достала папку с надписью "НЕ ВСКРЫВАТЬ".

Запертая на старую ленту, она поддавалась неохотно, словно протестуя. Внутри были страницы дневника. Первые строки – дрожащими чернилами:

"14 марта. Я больше не могу спать. Она стоит за дверью. Я слышу, как она шепчет. А Викентий… он сошёл с ума. Он думает, что женится на ней. Но она – не человек. Я заперлась. Я не открою. Если ты нашёл это – спаси того, кто придёт после. Не повтори нашей ошибки."

Без подписи. Только след от слезы, расплывшей чернила.

Дом молчал. Но в его тишине теперь звучало нечто иное. Как будто он признавал: ты открыла первую дверь. Остальные откроются сами.

На третьем этаже, в башне, Роман снова стоял у окна. В этот раз – с другой фотографией в руках. Женщина на снимке была до мурашек похожа на Валентину.

– Добро пожаловала домой, – прошептал он.

Глава 4: День, что повторяется

Утро 14 марта началось с тишины.

Такой густой и вязкой, что Валентина проснулась, будто в ожидании выстрела. За окном свет пробивался сквозь серое небо и покрытые инеем стёкла. Воздух казался натянутым, словно перед грозой – только не на улице, а в самом доме.

Она подошла к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу. Внизу, во внутреннем дворе, стояла старая беседка. И в ней – женщина. Красное пятно на фоне снега. Она моргнула – и фигура исчезла.

На кухне её ждал кофе и аккуратно сервированный поднос. Ни намёка на движение – словно всё поставили и ушли до рассвета. Или – вовсе никто не приходил. Дом продолжал свою игру в молчаливое участие.

Валентина взяла чашку и направилась в библиотеку. Снова. Всё, что происходило, тянуло её туда, как невидимая сила.

На столе лежала новая папка. Без подписи. Без даты. Только инициалы: В.О.

Викентий Ордынцев.

Она села, развернула обложку и замерла.

Это были письма. Письма к женщине, подписанные одним именем – "Анна". Тот же почерк, что и на найденных страницах дневника. Любовные строки, сначала полные света, восхищения, боли разлуки. А затем – тревоги.

"Ты изменилась, Анна. Что с тобой делает этот дом? Я боюсь. Но не за себя. За тебя. И за ребёнка."

Ребёнка.

Валентина перечитывала письмо снова и снова. Кто эта женщина? Почему её портрет исчез? Почему её боятся спустя век?

– Я должен показать тебе кое-что, – голос Романа прозвучал у неё за спиной.

На этот раз она не вздрогнула.

Он жестом предложил идти за ним. Они прошли по длинному коридору, мимо гостиной, мимо старинных часов, что вдруг пробили один удар, хотя на циферблате было без четверти.

Он открыл дверь в комнату, которую она раньше не замечала. Узкий проход, ведущий вниз. Каменная винтовая лестница. Запах сырости, свечей, железа.

Подвал.

В глубине – комната. Пустая, за исключением постамента. На нём – шкатулка. Металлическая, с вырезанным гербом Ордынцевых.

Роман открыл её. Внутри – медальон. И портрет женщины в красном платье. Анна.

– Это была моя прабабка. Но она не умерла. Она исчезла. В этот день. В 1904 году. И каждый год, четырнадцатого марта, мы слышим её шаги. Видим её тень. Она возвращается. И всегда – перед чьей-то смертью.

Валентина медленно подняла глаза.

– А в этом году? – спросила она. – Она вернулась ради меня?

Роман не ответил сразу. Лишь закрыл шкатулку.

– Ради кого-то из нас. Или ради того, кого мы ещё не знаем.

Он прошёл мимо неё и положил руку на старый железный крюк, удерживающий потолочную балку.

– Моя мать умерла в этот день. Десять лет назад. Без объяснения. Просто упала на кухне. До этого тоже были смерти. Каждое поколение теряло кого-то. Но Анну не теряли. Её не хоронили. Её – ждали.

Валентина ощутила, как волосы на затылке встали дыбом. Но она не отступила.

– Если вы всё это знали… зачем позвали меня?

Роман посмотрел на неё. В его взгляде было что-то опасное. И что-то – отчаянно человеческое.

– Потому что ты уже была здесь. Потому что ты – часть этой истории. Даже если не знаешь об этом.

Позднее, вечером, Валентина вышла в сад. Снег начал подтаивать, но воздух оставался пронизывающе холодным. Беседка казалась ближе, чем утром. Она подошла и увидела: в снегу – следы. Не от ботинок. От лёгких туфель. Женских.

Она проследила их взглядом – и они вели… прямо к дому. А затем – исчезали.

Возвращаясь, она почти бежала.

Уже у лестницы услышала: над ней, на втором этаже, скрипнула половица. А за ней – шаги. Лёгкие. Ритмичные. Как будто кто-то ходил по коридору.

Она поднялась. В коридоре было темно. Но в конце – свет. Тёплый, желтоватый. Из приоткрытой двери той самой комнаты, что была закрыта.

Она подошла и толкнула дверь.

Внутри – зеркало. Старое, в бронзовой раме. И в отражении – женщина. Красное платье. Тёмные волосы. Глаза, полные боли и упрёка.