Прогулки по Серебряному веку: Санкт-Петербург

10

Что касается отношений Ахматовой и художника Сергея Судейкина, то это и нынче тайна, окутанная туманом догадок и предположений. Известно, что Ахматова посвятила ему по меньшей мере четыре стихотворения, в том числе «Безвольно пощады просят глаза…» Что была какая-то ночь в 1910-м, когда после вечера в Доме интермедий на Галерной улице (где она восхищалась оформленным Судейкиным спектаклем) они вроде бы переправлялись на лодке или каком-то суденышке через бурную Неву. Что Ахматова в ту ночь оказалась у него в мастерской. Мастерская находилась тогда на Васильевском острове (3-я линия, 20). Было – не было? Отгадка, впрочем, в стихах Ахматовой: «Сердце бьется ровно, мерно. // Что мне долгие года! // Ведь под аркой на Галерной // Наши тени навсегда». И может быть – в характере Судейкина. Он ведь в молодости был «донжуан №1». Так с чьих-то слов пишет О.Арбенина: «Порченный был перепорченный! донжуан №1». Да и вторая жена его, Вера Судейкина-Стравинская, запишет в дневнике слова его: в молодости «дня не проводил, не употребив две-три женщины».

11

По семейному преданию, в 1710 г., во время Северной войны, капитан шведской армии Фредерик Вильгельм I фон Анреп попал в плен, был доставлен в Москву и с тех пор остался в России. Говорят даже, что какая-то внебрачная дочь Екатерины Великой была выдана замуж за одного из Анрепов, и, следовательно, наш герой оказался в родне с царской фамилией. Отец Бориса, Василий Анреп, беспутно проведя молодость (скачки, карты, вино, женщины), окончил университет в Гейдельберге и стал профессором Военно-медицинской академии в Петербурге. Первым применил кокаин для местной анестезии, основал первый Женский медицинский институт, а позже – и Институт экспериментальной медицины. Избирался депутатом III Государственной думы, служил Главным врачебным инспектором России, стал тайным советником, а во время войны 1914 г. -консультантом при Верховном главнокомандующем, то есть при Николае II.

12

В откровенной биографической книге о нем Аннабел Фарджен (ох уж эти смелые европейские биографии!) пишет, что в семь лет Борис, читая книгу об индейском племени, впервые испытал эротическое чувство. Годовалого брата его, Глеба, кормилица в это время как раз держала у груди, и Борис, увидев обнаженное тело, бросился, как вспоминал, на молодую женщину и на манер индейцев стал целовать ее. «Женщина развеселилась и, – как пишет Фарджен, – не стала отказывать себе в этом маленьком удовольствии». Потом в Основе, ярославском имении отца, он и братья его не давали прохода местным молодкам, а те, в свою очередь, даже почетным считали переспать с кем-нибудь из них. Позже, решив, что светский человек просто обязан иметь роман с балериной, Борис влюбился в танцовщицу кордебалета Мари-инки Целину Спрышпнскую, писал ей стихи, встречал ее после спектаклей в отцовском экипаже, сделал даже предложение, которое было немедленно принято, но вовремя одумался (Спрышинская выйдет впоследствии замуж за Кшесинского, брата знаменитой Матильды). А в другой раз, потеряв голову от красавицы-гувернантки, он кинется за ней на край света, в Мексику, но, кроме желтухи, приковавшей его на несколько месяцев к постели, ничего из путешествия не вынесет. Словом, сердечная жизнь Анрепа была сложной и разнообразной не только до встречи с Ахматовой – даже до первой женитьбы его.

13

Воевал Анреп в 7-м кавалерийском корпусе в Галиции, служил в штабе, ходил в разведку, стал офицером связи между корпусами и на «великолепном коне» носился под пулями вдоль окопов. Храбр был от природы – пять боевых наград. «Ужасы войны, – напишет о нем Олдос Хаксли, – его только развлекали». Сам Анреп о боях скажет странную фразу: война – «всего лишь балет, люди бегут, падают, всего лишь балет…»

14

Курсивом я выделил слова, которые в семисотстраничном сборнике «Воспоминания об Анне Ахматовой» (М.: Советский писатель, 1991) оказались кем-то и почему-то изъятыми. Цензуры в тот год, сколько помню, уже не было, да и не цензурное это – «нравственное» сокращение. Кто-то заботился то ли о нашей морали, то ли – страшно подумать! – о морали Ахматовой. Словно ощущаешь чье-то тайное «превосходство» – нам, ахматоведам, можно знать все, а вам, читатель, только то, что мы позволим. Примерно так же сотрудники КГБ, как рассказывал мой приятель литературовед Шенталинский, уничтожив в начале перестройки девятисотстраничное «Наблюдательное дело» об Ахматовой, сказали ему, оправдываясь: «Ну, нельзя же порочить Анну Андреевну». Как будто они, возмущался Шенталинский, могут ее опорочить…

15

Флигель (огромное само по себе здание) был когда-то служебным помещением дворца. После Февральской революции здесь располагался аппарат уполномоченного Наркомпроса, потом Академия материальной культуры, а после того как Ахматова съехала отсюда, уже в 1930-х, здесь (вот насмешка судьбы!) открылся Рабочий литературный институт.

Сам же Мраморный дворец был построен Екатериной II для своего фаворита Григория Орлова. Позже Павел I поселит в нем свергнутого к тому времени польского короля Станислава Понятовско-го. А в конце XIX в. в Мраморном дворце будет жить внук Николая I, великий князь Константин Константинович, известный и ныне поэт, подписывавший стихи инициалами «K.P.».

16

Кстати, В.Шилейко был на два года младше Ахматовой. Он родился 2 февраля 1891 г. По некоторым сведениям, родился в Петергофе и там же учился в гимназии. Дело в том, что в Петергофе служил уездным исправником его отец – Казимир Донатович Шилейко. Тоже, кажется, не простой человек: он, например, сначала окончил пехотное училище, а через тридцать лет, в 1911 г., неожиданно для всех поступил вдруг в Археологический институт.

17

О Григории Герасимовиче Фейгине известно, к сожалению, немного. В 1915-1916 гг. он не был уже актером – служил секретарем в журнале В.Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам». Кстати, и экспериментальная студия Мейерхольда, где он актерствовал, и, видимо, редакция журнала с 1913 по 1918 г. располагались в Доме инженеров путей сообщения (Бородинская, 6), где, кажется, бывала и Ахматова. В советский период в этом доме находился железнодорожный техникум, а когда-то великий режиссер ставил в нем «Незнакомку» и «Балаганчик» А.Блока и приглашал сюда читать стихи молодого В.Маяковского.

18

Г.Иванов писал мемуары в эмиграции, когда был недосягаем для тех, кого упоминал. А.Ахматова его «писания» возмущенно назовет «выдумками», О.Мандельштам, шутя, – «страшными пашк-вилями». Но сын Шилейко от последней его жены Веры Андреевой, Алексей, впоследствии профессор, доктор технических наук, назвав все это «беллетристикой», осторожно подчеркнул: «Крупицы действительных фактов… утопают в выдумке».

19

Поэтесса Мария Петровых, хорошо знавшая Ахматову, говорила потом, что Анна Андреевна и в сорок лет «не помнила», где надо ставить одно и где два «н»: «Порядок с эн и с пунктуацией в ее поэзии наводили Лидия Корнеевна (Чуковская. – В.Н.), Ника Глен и я…»

20

Дом назван по имени архитектора Доменико Адамини, построившего его в 1827 г. В XX в. здесь жили писатель Леонид Андреев (3-й этаж, шесть окон на Мойку, остальные на Марсово поле), критик А.Волынский, поэты В.Хлебников и В.Каменский, режиссер Н.Евреинов, художник С.Судей-кин с Ольгой Судейкиной, а потом и с новой женой, Верой де Боссе (по первому мужу – Шиллинг). Жил здесь и Борис Пронин, «доктор эстетики» (устроитель сначала «Бродячей собаки», а потом и кафе «Привал комедиантов», которое открылось в апреле 1916 г. в подвале этого же дома).

21

Она была в «Привале» на спектакле Театра марионеток в апреле 1916 г. Потом, в том же 1916-м, читала тут стихи. Здесь столкнулась с юной поэтессой Ларисой Рейснер, у которой был в то время роман с Н.Гумилевым, из-за чего Рейснер вдруг очень смутилась. Наконец, здесь встретил ее перед отъездом в эмиграцию поэт Георгий Адамович. Пишет, что видел именно в «Привале», что наговорил ей кучу комплиментов и что она «ласково улыбнулась, протянула… руку и, наклоняясь, будто поверяя что-то такое, что надо бы скрыть от других, вполголоса сказала: “Стара собака становится…” Эту “собаку”, я запомнил… точно… Это были последние слова, которые я слышал от Ахматовой в России».

22

Судейкина была старше Ахматовой на четыре года. Родилась в Петербурге, дед был крепостным крестьянином Ярославской губернии, отец служил в Горном институте. Кстати, звала себя «неблагородной девицей», ибо, как и Ахматова, училась в Смольном институте благородных девиц, но на отделении, специально открытом для учениц из мещанской среды. В семнадцать лет поступила в Императорское театральное училище. С 1905 г. – в труппе Александринского театра, с 1906 г. -в драмтеатре В.Комиссаржевской. Здесь встречает С.Судейкина, художника. Влюбляется в него так, что, провожая его в Москву, «забыв» о спектакле вечером, вскакивает в его отходящий поезд. Когда вернулась в Петербург, Комиссаржевская уволила ее. После этого она окажется в Малом театре А. Суворина, где с 1909 по 1913 г. сыграет с десяток ролей.

Став в 1907 г. женой С.Судейкина, она уже через год услышит: он не любит ее и обманывает ее «даже с девушками легкого поведения». Но разъедутся они к 1915 г. «Со слов Ю.Юркуна и М.Доли-нова… у четы Судейкиных были дикие скандалы, – пишет О.Арбенина. – Будто бы… Судейкин из ревности обмотал вокруг руки длинную косу Ольги и вышвырнул ее за порог на улицу. Будто бы в другой раз Ольга (из ревности) вскочила на подножку извозчика и зонтиком набила Сергея и его даму!..»

Впрочем, О.Судейкина станет великолепным художником и скульптором, ее куклы и статуэтки хранятся ныне в музеях России, Франции, Бельгии. В 1924 г. она эмигрировала. А в январе 1945 г. в парижской больнице умерла от чахотки. Художник Н.Милиотти, бывший когда-то свидетелем на ее свадьбе с С.Судейкиным и видевший ее после смерти, напишет: «Не могу отделаться от ужаса воспоминаний того крохотного, точно из темного воска личика с какими-то растрепанными, мертвыми, как у плохой куклы, волосами…»

Когда-то, еще до отъезда в эмиграцию, Судейкина сказала вдруг Ахматовой: «Вот увидишь, Аня, когда я умру, от силы четырнадцать человек пойдут за гробом…» Это невероятно, но на кладбище проводить ее придут как раз четырнадцать друзей ее. А в расходах на памятник примут участие С.Судейкин и А.Лурье – два бывших мужа ее, два эмигранта.

23

Эти слова о желании смерти она будет произносить и позже. Н.Мандельштам вспоминала, как Ахматова однажды сказала об этом литературоведу и общему другу их Н.Харджиеву. «А ему, – пишет Н.Мандельштам, – надоело это слушать, и он вдруг как-то сказал: “Бросьте, Анна Андреевна, вы очень любите жизнь, вот поверьте мне, вы до старости доживете и всегда будете прыгать…”» Она вдруг замолчала, пишет Мандельштам, и очень внимательно на него посмотрела. «Ведь мы же знали, – заканчивает Н.Мандельштам, – ее неслыханную, необъяснимую, неистовую жажду жизни… Она впивалась в жизнь, она когтила жизнь, каждый глоток воздуха был для нее не просто вдохом, а каплей жизни, впитанной… и истраченной с диким вожделением…»

24

Павел Николаевич Лукницкий (1900-1973), ставший «Эккерманом» Ахматовой, родился в дворянской и состоятельной семье. Отец – военный инженер, генерал-майор, доктор технических наук, строитель Волховской ГЭС, мать – художница, увлеченная техникой (в молодости даже летала на самолете с Уточкиным и была одной из первых женщин-автомобилисток). Сына отдали в Пажеский корпус, он вместе с матерью успеет побывать в Германии, Франции, Бельгии, Швейцарии, Италии, Греции. В феврале 1917 г., оставит учебу, прибавит себе два года и станет рабочим – сначала на строительстве железнодорожного моста, а в шестнадцать лет – помощником машиниста паровоза. Потом работал продавцом газет, слесарем, грузчиком, кочегаром, строил железные дороги в Средней Азии. В Ташкенте, в университете, познакомится с Б.Лавреневым, а в 1922 г. переведется в Петроградский университет. Именно тогда «заболеет» Н.Гумилевым, о котором соберет редкий по богатству архив, названный им «Труды и дни».

В 1929 г. был на три дня арестован ОГПУ (о чем я еще расскажу). Пишут, что тогда и стал секретным сотрудником органов. Возможно, это слухи. Но, во-первых, ему в 1930-х было почему-то поручено руководить укреплением пограничных районов. Во-вторых, на него как на «секретного сотрудника» намекнет генерал КГБ О.Калугин, который читал «дело» Ахматовой, уничтоженное в начале 1990-х гг. А в-третьих, об этом говорил сын А.Ахматовой, Л.Гумилев, который прямо называл П.Лукницкого «майором КГБ при моей матушке»…

П.Лукницкий, порвав с Ахматовой, станет членом КПСС, членом Союза писателей (издаст более тридцати книг) и действительным членом Географического общества СССР. Добьется известности как путешественник и альпинист (его именем назван пик на Памире, а другую вершину он уже сам назовет «Ак-Мо» – так зашифрует имя Ахматовой в годы забвения ее при жизни). Во время войны уйдет добровольцем на фронт. А в 1948 г. встретит в поезде девушку по имени Вера, которой начнет читать стихи Н.Гумилева. В поезде они и поженятся. «Прямо в вагоне дальнего следования, – напишет она, – пригласил пассажиров на вагонную нашу “свадьбу”». Ему было 46, ей – 21 год.

25

«Я рад, – напишет в письме к Ахматовой, – неделе общения… после стольких лет разнобережной жизни… Между мною и Вами появилась тектоническая трещина внутреннего… несогласия в отношении… к окружающей нас “современности”. Мне показалось, что Вы не поймете того, что… открывалось все шире мне, не переступите через трагизм и боль нанесенных Вам этим новым миром обид… Но… Вы нашли в себе мужество, волю и разум подчинить личное общему…» Такое вот письмо.

26

Н.Пунин, оказавшись в Японии, написал оттуда Ахматовой: «Когда я немного познакомился с японским языком, мне твое имя “Акума” стало казаться странным… Я спросил одного японца, не значит ли что-нибудь слово “Акума”, он, весело улыбаясь, сказал: это значит “злой демон”, “дьяволица”… Так окрестил тебя В.К. (Шилейко. – В.Н.) в отместку за твои речи…»

27

Вера Андреева (1888-1974) была на три года старше В.Шилейко. Окончив Московские высшие женские курсы, работала в Румянцевской галерее, а затем до 1949 г. – в Государственном музее истории искусств. Доцент Московского городского педагогического института. Написала докторскую диссертацию о влиянии древнекитайской живописи на живопись Раннего Ренессанса, но защитить ее из-за резко ухудшихся отношений между СССР и Китаем ей не позволили. Вышла замуж за В.Шилейко в 36 лет, когда он окончательно перебрался в Москву. В письмах Шилейко звал ее «графинюшкой», «птицей», «кенгурочкой», а когда она, будучи беременной, видимо, высказала некие ревнивые чувства по отношению к Ахматовой, написал ей: «Если ты полагаешь, что я вообще никогда больше не должен видеть Ахматовой, – напиши мне, мы об этом поговорим»… Правда, ревновал и саму Андрееву. Ей, не юной уже даме, писал: «Последний раз тебя прошу, Веруся: не показывайся никуда в коротких и открытых платьях. Это – крайняя моя просьба…»

28

Правда, Ахматова после развода на какое-то время окажется вообще без фамилии. История изложена в письме П.Лукнпцкого к В.Шилейко от 4 января 1927 г. Написав ему, что он все перепутал с милицией и народными судами, что в Ленинграде не нашли их с Ахматовой брачного свидетельства, протокола суда и соответствующих записей в книге регистрации браков, Лукницкий сообщает Шилейко «страшный» факт. «1) А.А(хматова). не может пользоваться фамилией, ей не принадлежащей, – управдом отказывается прописать ее под фамилией Шилейко; 2) до внесения исправлений в трудкнижку A.A. не может пользоваться и фамилией “Ахматова”, и управдом также отказывается прописать A.A. под этой фамилией; 3) в данный момент A.A. официально не имеет фамилии вообще, т.к. фамилия “Шилейко” от нее по суду отторгнута, а право ее на фамилию “Ахматова” не подтверждено никакими документами…» Следовательно, заканчивает П.Лукницкий, «исправления в трудкнижку A.A. могут быть внесены только тем Моск. Отд. ЗАГСа, которое внесло аналогичные исправления (отметка о разводе) в Вашу трудкнижку… A.A., не желая действовать… без Вашего ведома, обращается к Вам за содействием в разрешении этого вопроса…»

Вот так. По моим подсчетам, она жила «без фамилии» – виртуально, как сказали бы ныне, – более полугода: от заочного развода в июне 1926 г. до января 1927 г. Именно тогда скажет: «У меня даже фамилии нет – этого уж, кажется, и у тягчайших преступников не отнимают…»

29

Легенд, которыми А.Ахматова «украшала» потом свою жизнь, как я уже говорил, – множество. Скажем, вспоминая о безумной ревности Шилейко, Ахматова позже, в Ташкенте, в эвакуации, сказала Т.Луговской, сестре поэта, что «ревнив» был и сенбернар Тап, который во всем копировал любимого хозяина. «Шилейко умер, прошло время траура, – пересказывала Луговская ее рассказ, – днем у Ахматовой собрались гости на чашку кофе. Как только сели за стол, на кресло Шилейко вспрыгнула собака. Шла общая беседа, но стоило только Анне Андреевне оживиться и вступить в разговор, как собака Шилейко, рыча, ударила лапой об стол, приподнялась и строго посмотрела на свою хозяйку. Анна Андреевна говорила, что ей стало очень страшно и что она этого взгляда никогда не забудет…» Еще одна легенда?

30

До Волконских, насколько удалось выяснить, в этом доме жил М.Сперанский – тот, кого декабристы хотели привлечь в свое будущее правительство. Позже домом владели разные именитые люди: Сумароков (внучатый племянник драматурга), Мордвинова, жена великого медика Боткина, и, наконец, с 1894 г. – Волконские, потомки декабриста-каторжника.

До этого семья Волконских жила на Васильевском острове (4-я линия, 17), в прелестном особняке с верандой. Там у отца С.Волконского, крупного чиновника при царском правительстве, бывали Ф.Тютчев, Н.Некрасов, И.Гончаров, А.Майков, Я.Полонский.

31

«Историю» с Зиновием Гржебиным в какой-то мере проясняет дневник К.Чуковского. 30 марта 1920 г. он записывает: «На днях Гржебин звонил Блоку: “Я купил Ахматову”. Это значит: приобрел ее стихи. Дело в том, что к Ахматовой принесли платье, которое ей внезапно понравилось, о котором она давно мечтала. Она тотчас же – к Гржебину и продала Гржебину свои книги за 75 ООО рублей…»

Не думаю, что все было так просто, хотя разбираться в чужих издательских договорах, да еще век спустя, – дело безнадежное. Но ныне называют другую сумму – 40 ООО рублей, пишут, что 3.Гржебин обязался издать ее книги в течение двух лет, но не издал, что не только не хотел передавать права другому издательству, но решил увезти договоры на ее книги за границу – в эмиграцию. Тогда Ахматова, говорят, попросила помочь ей своего друга, пушкиниста Щеголева, который, сказав Гржебину некое «рыбье слово» (так написано!), и вырвал у того договоры буквально в последний момент…

32

Жерар де Нерваль (1808-1855), автор автобиографической новеллы «Аврелия, или Мечта и жизнь», полной трагического безотчетного движения чувств, написанной за год до смерти, не только, утверждают, сошел с ума, но, по слухам, в душевном расстройстве покончил собой.

33

Георгий Судейкин (1850-1883), отец художника, жандармский офицер, инспектор секретной полиции (должность, созданная в 1882 г. специально для него), был убит на квартире народовольца, ставшего провокатором, С.Дегаева (Гончарная, 12). Г.Судейкин был причастен к разгрому «Народной воли». Приговор революционеров был, как пишут, приведен в исполнение Н.Стародворским и В.Конашевичем. Публицист В.Буренин в 1917 г. рассказывал К.Чуковскому, что видел полковника Судейкина за неделю до его убийства. «Я был тогда редактором какого-то журнальца, выходившего при “Новом времени”. И вот меня пригласили в Охранку… Вышел ко мне ну совсем Иисус Христос. Такая же прическа, как у тициановского Христа… Такая же борода. Только глаза нехороши: сыщицкие… А через неделю Дегаев заманул Судейкина в конспиративную квартиру и укокошил… Я рассказывал сыну Судейкина всю эту историю…» А.Тыркова-Вильямс сообщает в мемуарах, что муж ее сестры Ю.Антонов-ский был даже ненадолго арестован в связи с убийством Г.Судейкина. «Революционеры, – пишет

А.Тыркова-Вильямс, – под угрозой смерти приказали Дегаеву вызвать Судейкина на конспиративную квартиру и убить его. Судейкин отчаянно сопротивлялся. Убийцы – их было несколько – гонялись за ним по квартире и наконец, если память мне не изменяет, прикончили его ломом…»

Сыну Г. Судейкина, Сергею Судейкину, было тогда меньше двух лет, но судьба отца станет глубокой травмой для художника на всю жизнь.

34

И.Грэм, к мемуарам которой специалисты подходят с известной осторожностью, пишет, что Ленин якобы вызвал Луначарского и спросил: «Что это за мальчики командуют у вас в музыкальном отделе?» – «А вот вы вызовите одного из них, и сами увидите, что это за мальчики», – засмеялся Луначарский. «Через несколько дней, – рассказывал потом Лурье Грэм, – я получил вызов к Ленину. Он встал из-за своего рабочего стола и пошел мне навстречу. Ни слова не говоря о московской ябеде, Ленин стал расспрашивать меня о моей работе, планах; я увлекся и провел у Ленина часа полтора или два… При прощании он сказал: “Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь прямо ко мне; просто напишите мне записочку, она до меня дойдет…”»

Насколько это правда – неизвестно. Зато точно известно, что в 1918 г. Лурье написал музыку к стихотворению В.Маяковского «Наш марш», который после этого распевали в Петрограде на каждом углу. Это сочинение «аукнется» Лурье, когда он окажется в эмиграции. «Хромой этот марш, – вспоминал потом Лурье, – доставил мне впоследствии много неприятностей. Когда в 1922 году я приехал за границу, то эмигранты ничего лучше не придумали, чем объявить мой марш “гимном большевистской революции”».

А как же его еще, сами подумайте, можно было назвать?

35

Эти слова Лурье об Ахматовой и Цветаевой приводит Г.Адамович: «Цветаева по отношению к “златоустой Анне всея Руси” была Шуманом…» Да, М.Цветаева в то примерно время, прочитав ах-матовскую «Колыбель», утверждала, что за одну строчку оттуда – «Я дурная мать» – «готова отдать все, что до сих пор написала и еще когда-нибудь напишет…» Правда, потом, спустя десятилетия, мнения их друг о друге поменяются. Цветаева после встречи с Ахматовой в 1941-м скажет о ней – «просто дама». А Ахматова на старости лет, напротив, признается, что как поэт Цветаева «сильнее ее…»

36

В 1963 г. А.Лурье напишет Ахматовой из США: «Моя дорогая Аннушка, недавно я где-то прочел о том, что когда д’Аннунцио и Дузэ встретились после 20 лет разлуки, то оба они стали друг перед другом на колени и заплакали. А что я могу тебе сказать? Моя “слава” тоже 20 лет лежит в канаве, т.е. с тех пор, как я приехал в эту страну… Живу в полной пустоте, как тень. Все твои фотографии глядят на меня весь день. Обнимаю и целую тебя нежно. Береги себя. Жду от тебя вестей. А.»

37

В семье Анну Аренс звали двумя именами – Анна-Галя. Свадьба ее с Н.Пуниным состоялась 3 июля 1917 г., жить стали на Обводном канале (Обводный, 10), но, видимо, жили не одни, ибо 28 августа он записывает в дневнике: «Не ночую дома у жены, ночую в своей комнате (Галя уехала). Зарядил револьвер, ложась спать. Одиночество, тоска, страдания, Россия… Жду, что утром будет бой на улицах…» В то время Пунин жил где-то в Казачьем переулке («Так одиноко было только тогда, – запишет потом в дневнике, – когда жил на Казачьем в 1918 году»), а уже в 1919 г. у него своя комната на Инженерной ул., 4, кв. 5.

38

Из пятерых детей Иаппельбаумов три дочери – Ида, Фрида и Ольга – станут поэтессами. Ида в 1924 г. войдет в ленинградское отделение Всероссийского Союза поэтов, а в 1925 г. – во Всероссийский Союз писателей. В 1927 г. опубликует первый сборник стихов «Мой дом». Выйдет замуж за писателя и поэта М.Фромана, родит дочку (нынешняя хозяйка квартиры на Невском – Е.Царенко-ва), переживет блокаду и эвакуацию. А в 1951 г. ее арестуют. «Вас мы не добрали в 37-м», – скажет ей на допросе следователь. Считается, что одним из поводов ареста стал донос о висевшем когда-то в ее квартире портрете ее кумира Н.Гумилева работы художницы Шведе-Радловой. Она своей любви к Гумилеву не скрывала и, в отличие от И.Одоевцевой, бумаг, связанных с ним, не уничтожала. Иду приговорят к десяти годам лагерей строгого режима и освободят лишь после смерти Сталина в 1954 г. Жить станет в двух шагах от студии, в доме, который ленинградцы нарекут «Слезой социализма» (ул. Рубинштейна, 10). Он тоже, хоть и обветшал, ныне цел.