Пока варится кофе

Пока варится кофе

Нихилим

© Нихилим, 2025

ISBN 978-5-0067-1257-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Dirty Tones

Я пишу тебе в 3 часа ночи,Но ты их не отвечаешь —Ты спишь, завернувшись в чужое одеяло,А я курю на пожарной лестнице,Где призраки бездомных котовБродят по моим сигаретным окуркам.Город спит, как пьяный моряк в порту,А я всё бьюсь в стеклянный потолок твоего равнодушия,Как мотылёк в банке из-под варенья.Твоя улыбка – это крошки от пирога,Который ты испекла для кого-то другого,А я глотаю их, как бродячий пёс,И лаю на луну,Потому что она круглая, как твоё «нет».Я мог бы слоняться из города в город,Стирая подошвы на чужих улицах,Но даже там, в шуму случайных закусочных,Твой смех будет звенеть в каждой кружке с кофе —Горьким, как этот блюз.Наша любовь – это поезд,В котором я сижу один в вагоне,ожидая отправления до станции «Никогда».

Нескончаемое утро

А за окном – трава, высокая, по пояс, и в ней прячется мальчик,которого больше нет. Он смеётся, но смех его – как шорох страниц в запретной библиотеке времени.Мама зовёт: «Обед!» – но обеда нет, есть только вечное полуденное солнце, застывшее в луже, где плавает бумажный кораблик с названием «Надежда».Школа – это коридор, бесконечный, как зевота, и в нём тени учителей плывут, не касаясь пола. Они говорят: «Дважды два» – но ты знаешь, что дважды два – это запах мокрого пальто в гардеробе, это воробей, залетевший в класс и бьющийся о стекло.А потом – лес. Тот самый, где деревья шепчут на языке, которого никто не учил. Ты бежишь, и под ногами – шишки, как буквы рассыпанного алфавита. Из них можно сложить любое слово, даже «вечность», даже «прощай».Но вот звонок. Не школьный – какой-то другой, колокольный, ледяной. И ты понимаешь, что детство – это сон, из которого тебя разбудили, но так и не сказали, зачем.

Код распада

Неоновый ИИ-дождь прошибает асфальт,а я – мокрый чип в кармане вселенной,где каждый пиксель кричит: «Сломай систему!»Но система – это я, перепрошитый в гневе.На экране лба – глюки старых обид,гигабайты пыльных воспоминаний в облаке из пепла.Ты говоришь: «Перезагрузись»,но мой BIOS давно ест ржавчину.Мы танцуем на серверах, выдыхая пароли,под саундтрек сирен и битый блюз роутеров.Твои глаза – два заблокированных окна,а я в них стучусь, как вирус в глухую стену.Завтра снова вкинутся в рай через чёрный портал,будем жечь шины из кода у мэрии метавселенной.Пока дрон-вороны клюют наши тени,мы – пиксельный бунт в циркуляторе вечности.

Одиссея-трип

Проснулся в электричке – где-то между Тулой и Лобней,а в кармане – смятый паспорт и крошки из SubWay.Циркулярка судьбы гудит: «Добро пожаловать в офис!»Твой Циклоп – менеджер среднего звена,его единственный глаз – таймер на компьютере,а вместо скалы – ксерокс, жрущий бумаги, как жрец.Сирены орут из динамиков: «Скидки! Кэшбэк! Лайфхак!»Ты приклеен воском из жевачки к сиденью маршрутки,а за окном – Чёрное море из асфальта и грязи,где русалками мелькают блогеры-подростки.Дома – Пенелопа в халате из «Wildberries»,ткет гобелены из сплетен в Телеграм-каналах.Телемах? Он давно в доте качает скины,а не ждёт, когда папа заберет подарки из пункта выдачи.Ты пьёшь «Девятку» с Аидом из соседнего подъезда —он в кальяне курит тени умерших кредиток.Калипсо? Да это же стримерша с Твича,её чат – как свита, смеётся тебе в лицо «ОК, бумер».А потом – метро. Подземный Тартар, где эскалаторыведут в никуда, как слепые корабли.И ты плывёшь, плывёшь, плывёшь…пока телефон не сдохнет,и в наушниках вместо музыки – вой ветра.Но дом – это не точка на карте.Это – пустая банка из-под энергетика, катящаяся по перрону,и тень от неё всегда длиннее, чем ты.

Встреча по предварительной записи

Они прислали письмо без штемпеля:«Явитесь в кабинет №407,при себе иметь паспорт и причину».Лестница вела вверх, но этажей не становилось меньше —только потолок давил, как непрочитанный приговор.В приёмной – часы без стрелок,стеклянные глаза секретаршилистали меня, как просроченное дело.«Он занят», – сказала она, указывая на дверь,которая была одновременно и закрыта, и распахнута.Внутри – человек в пиджаке цвета мокрого асфальтаперекладывал кости из папки в папку.«Ваш случай требует уточнений», —он протянул мне бланк,где вместо граф – зияли дыры.Я заполнял их годами, десятилетиями, вечностью —чернила стекали по пальцам, превращаясь в мух.«Неверный формат», – вздохнул он,и стены начали расти,пока комната не стала размером с игольное ушко.Теперь я жду. Иногда слышу шаги за дверью —это, наверное, она.Но дверь всё так же:и закрыта, и распахнута.

Утраченное

Помню: трава росла сквозь трещины в ладони,а мир был Библией с картинками —Адам в комбинезоне, Ева с ведром малины,и змей, шептавший не «грех», а «смотри»…Теперь рекламные щиты гложут небо,как термиты – древесину апокрифов.Мы листаем историю свайпами влево,а Рай – это логотип на снесённом доме.Я искал Бога в хештегах #вечность,но нашел лишь селфи ангелов в клубах:крылья из неона, нимбы – фотошоп,причастие – бокал дешёвого вина в пластике.Детство пахло чернилами и пирогами,теперь пахнет силиконом и пылью серверов.Даже яблоки в супермаркете – восковые макеты,и Ева уже не плачет – ставит лайк под постом Иуды.Мы строили ковчеги из диснеевских DVD,но потоп пришёл тихим – байтами, мегабайтами,и теперь мы плывём, приклеенные к экранам, как улитки к раковинам,в океане, где даже волны имеют паттерны.А где-то там, за битами,в слепом пятне алгоритмов,плачет ребёнок, запутавшийся в корнях дуба —единственный пароль от потерянного Рая.

Современная молитва в эпоху Wi-Fi

Один, чьи вороны – дроны с камерами,летают над бетонным Иггдрасилем метро,собери мои битые данные в ковчег —я утонул в прокрутке, как в Гиннунгагапе.Тор, чей молот – сломанный смартфон,пролети над серверами грозовым RAID-массивом,пусть асы-программисты не гложут костяшки клавиш,как тролли – кости погибших надежд.Фрейя, чьи слёзы – дождь над ТЦ,где золото – скидочные купоны, а любовь – подписка,научи нас сеять озимые в трещинах асфальта,чтоб урожай взошел меж бетона и VPN.Локи, чей огонь – фейкньюс в ленте,сплети нам сеть из спама и мемов,чтоб тролльфармы в комментах расцвели маками,а не ядом. Хотя… ты же любишь хаос.Хеймдалль, чей рог – сирена скорой,стоящей в пробке меж миров,открой нам Биврёст из неона и ржавых мостов,где боги – бомжи у станций, поют блюз на губной гармошке.Мы молимся в храмах «24/7»,причащаемся кофе с молоком от коров на антибиотиках,но где-то в груди – руна из шрамов,напоминает: даже в аду алгоритмовможно выжечь имя тем, кто нас создал.

Неразделимые

Ребёнок рисует на асфальте мелом круги —они похожи на разводы в выцвевшем паспорте.Ты говоришь: «Эй, это же просто игра!»Но он уже бежит к качелям, где ветер свистит сквозь «завтра».Твоя жена режет лук на кухне, плачане от него, а от письма, что не дописала в шестнадцать.Вода кипит, как забытый диалог с дедом,а суп варится из тех же овощей, что росли в саду у прабабки.Ты носишь ту же родинку, что и парень из Рима,который умер, смеясь, под колесницей в 312-м.Твой кот спит на диване, свернувшись в эмбрион,а за окном – воробей, как забытое воспоминание.Не надо делить жизнь на «сейчас» и «когда-то» —это всё равно, что рвать фотоальбом на «утро» и «вечер».Даже смерть – просто перерыв на сигаретумежду двумя одинаковыми снами про дождь в апреле.Мы не гости здесь. Мы – пыль на зеркале,что стирают, а она снова настырно ложиться, кружась в луче.Ты проснешься завтра другим,но в груди – всё тот же смех, что разбил вазу в 1999-м.

Одиночество

Полночь.Город спит, как пьяный клоун на скамейке в парке,а я бреду по улицам,где фонари – последние курильщики ночи.Мой теннисный мяч душиотскакивает от стен подъездов,но никто не подает его обратно.Да и..!Я закуриваю сигарету,и дым танцует босоногий блюзна ветру, который шепчет мне на ухо:«Ты свободен, братишка, свободен, как пакет на ветру».Одиночество – это когда ты понимаешь,что даже твоя тень иногда уходит погулятьбез тебя.Но вот вдалеке – поезд.Он воет, как сумасшедший ангел,и я знаю: где-то там, за горизонтом,есть еще такие же сукины дети,которые тоже не спят,тоже курят,тоже смотрят на лунуи думают,что она похожа на таблетку от всего этого дерьма.И может быть, однажды,когда все бары уже будут закрыты,а небо начнет блевать рассветом,мы встретимсяи поймем,что одиночество – это простоеще один способбыть вместес этим безумным,прекрасныммиром.

Бесконечный роман

Ты просыпаешься в комнате,где обои знакомы до дрожи,но зеркало упорно твердит,что это не твоё отражение.За окном – тот же дуб,под которым целовались в шестнадцать.Только теперь ты – девочка с косичками,а он – старик в потрёпанной кепке.Твоя мама жарит тосты,и запах горелого хлебаточно такой же, как в том берлинском кафе,где ты умерла в 1943-м.Вчерашний снег – это завтрашние слёзы,а сегодняшний смех —эхо будущего,которое мы уже пережили.Мы пишем одну и ту же книгуразными почерками.Ты – сегодня карандашом,завтра – чернилами,а послезавтра – кровью на стене тюремной камеры.Но в конце концоввсе страницы сольются в одну,и окажется,что главный герой —это тот самый ребёнок,что до сих пор рисует меломна асфальте вечности.

Кофейный блюз детства

Кофе в жестяной турке дымится,как паровоз,когда мир был размеромс бабушкин пирог на кухне.Аромат —это билет в один конец:вот ты ужена крыльце родного дома,где отчим чинил велосипед,а мама пела что-то про дождь.Глоток —и внезапно ты сновав той самой рубашке в горошек,босой на траве,с кузнечиками в карманахи смехом,который еще не научился бояться будущего.Но вот ожог на языке —и ты возвращаешьсяв эту чертову комнатушку,где холодильник гудитмарш безработицы,а за окном —только мусорные баки да туман.Но держи кружку крепче, малыш,ведь пока есть кофе —есть и обратный билет:в ту самую кухню,где время текло,как мед из ложки,а смерть была простословом в учебнике по литературе.

Дорога сквозь пепел

Рассвет.Я просыпаюсь в кузове грузовика,где раньше возили арбузы,а теперь – только ржавые консервыда призраки чьих-то имён.Город впереди —как раскрошенный зуб,дымится последними воспоминаниями.Я закуриваю Camel,найденный в чьей-то куртке —он вкусом похож на 2018 год,когда мир ещё умел смеяться.Мой друг – ворон с пробитым крылом.Мы делимся завтраком:ему – паучок в банке,мне – тень от прошлой жизни,что прилипла к подошвам.Дорога зовёт, как пьяная любовница:«Давай, детка, поедем туда,где солнце не пахнет гарью!»Но я знаю – везде одна и та же пустота,только с разными вывесками.Иногда по ночамя слышу, как смеются детив домах, которых нет.А утром нахожу их игрушки —пластиковые солдатики,таящие от времени.Я продолжаю идти.Потому что остановиться —значит стать памятником самому себе.

Билет в один конец

Ты вернулся – но Итака сгорела,и пирс, где ловили бычков,теперь бетонный причал для яхт.Твой дом – музей с табличкой:«Здесь жил тот, кого забыли».Мать не узнаёт твоих морщин —они чужие, как паруса на горизонте.Отец в земле двадцать пять лет,а его трубка пылится на подоконнике.Улицы сузились,а детство – как пустая раковина у моря:подносишь к уху —слышишь только шум крови в висках.Даже язык стал чужим —слова путаются,как монеты в кармане эмигранта.Ты пытаешься купить хлеб в булочной,а тебе сдают мелочь взглядами:«Чужа́к».А ночью, когда фонари зажигают тени,ты понимаешь:Одиссей – не тот, кто вернулся,а тот, кто навсегда остался в дороге.Итака – это не место.Это шрам,который болит,когда меняется ветер.

Вечно открытая рана

Я в подворотне,где фонарь мигает,как твой смех в моей головеуже десять долбаных лет.Ты была моей первой сигаретой —горькой, запретной,но я затягивался снова и снова,пока не остался одинс пустыми пачками «Camel»и стихами,которые никто не услышит.Твои письма —теперь просто пепелв кармане старой куртки.Я их не читаю —просто иногда трогаю пальцами,и они рассыпаются,как наши обещанияв тот дождливый апрель.Я встречал других —блондинок, брюнеток,женщин с глазами теплее твоих.Но все они —просто временные повязкина ране,которая никогда не затянется.Иногда, в пьяном угаре,я звоню тебе —твой номер уже не существует,но я слышу гудкигде-то в глубине черепа,и они звучат,как последний поездс единственным пассажиром —моим сердцем,которое так и не сошло на станции «Забудь».Так что давай выпьем,за первую любовь —за ту, что болит,как перелом,который сросся криво.За ту,что навсегда останетсяшрамом на моей душе —некрасивым,неровным,но единственным настоящим.

Прощай, мой дом

Я пишу это на салфеткев кафе у вокзала,где небо за окном —синяк над крышами моего детства.Мой чемодан —это три рубашки,билет на автобуси фотография,где я ещё улыбаюськак человек,который верит в возвращение.Тротуары здесь помнят мои шаги,но теперь они стучат чужим ритмом —как джаз,который я разучился понимать.Даже фонариковыляют за мной,как старые псы,не решаясь признать:я уже не их.Мать плачет на кухне,но её слёзы —это дождь по другому адресу.Отчим молчит,а его сигаретадогорает,как маяк для корабля,который я так и не построил.Прощай, мой дом.Твои двери теперь —чужие двери.Твои комнаты —музеи без посетителей.Твой воздух —я уже не могу им дышать.Я уезжаю.Не потому что хочу,а потому что должен.Как тот самый поездв 7:15 утра —он тоже когда-тобыл частью этого города,а теперьпросто проходит сквозь него,не останавливаясь.

Записки одинокого человека

Кофейня пуста,как мои карманы.Я пишу это чернилами,что пахнут дешёвым вискии слезами,которые никто не видел.Моя комната —коробка из-под обуви,где сны валяются в углус окурками и недописанными стихами.Сосед за стеной стонет во сне —он единственный,кто слышит, как я плачу,но ему всё равно.Я целую женщин с именами,которые забываю к утру.Их губы —временные пристанищадля корабля,который давно потерял курс.Утром они уходят,оставляя на подушкечужие духии следы от губной помады,что я стираю ладонью,как ошибку в школьной тетради.Друзья?Они растворились,как водка в стакане тёплого пива.Теперь их голоса —лишь помехи в радиоэфиремежду песнямио любви,в которую никто не верит.Я пишу стихи на салфетках,что превращаются в мокрую трухуот дождяили слёз —я уже не различаю.Бармен бросает на меня взгляд —он знает,что я не заплачу по счету,но наливает ещё.Мы оба понимаем:одиночество —единственная валюта,которая здесь в ходу.А за окном – город,что крутится,как пластинка с заезженной мелодией.Я слушаю её в сотый раз,зная каждую ноту,каждую трещину,каждый прыжок иглына месте,где сердце должно было быть.

Заусенцы

Они торчат, как обглоданные мыслипосле ночи с дешевым вином и плохими женщинами.Маленькие мятежники на границе кожи и ногтя —неприметные, но яростные в своей наготе.Я ковыряю их зубами,чувствуя соленую боль —настоящую, как удар в животпосле третьего стакана ржавого виски.Эти клочки плоти —мои единственные спутники в три часа ночи,когда все остальные давно разбежалисьпо чужим постелям и чужим мечтам.Они кровоточат, когда я листаю старые письма,царапают простыни, как неудавшиеся стихи,не дают забыть:я все еще жив, черт возьми,раз способен чувствоватьтакую едва заметную,такую острую боль.Заусенцы —это мои личные стигматы,отметины тех,кто слишком частоцеплялся за жизнь голыми руками.

Раковая опухоль

Она въелась в меня,как чернила в промокшую страницу,разъедая строки,что я так и не решился написать.Боль —это огонь,выжигающий ложь из клеток.Каждой ночью я сгораю дотла,чтобы утромснова собрать себя по кусочкамиз пепла и покаяния.Врачи шепчут за моей спинойцифры и проценты,но я слышу только голос болезни —хриплый, как труба в пустом соборе:«Ты наконец-то чист,как скальпель перед операцией».Я теряю волосы,вес,память —но вместе с нимиуходит и всё лишнее:страх перед будущим,злость на прошлое,эта проклятая спешка,с которой я бежалк собственной погибели.Теперь я лежу,прислушиваясь к тиканью капельницы,и понимаю:рак —это последний отчаянный бунт тела,которое устало быть храмомдля чужих ожиданий.Когда меня режут,я смеюсь сквозь наркоз —они думают, что удаляют опухоль,а на самом делевырезают из менявсего того,кем я никогда не должен был стать.

Утренний завтрак по-миллеровски

Кофе черный, как грех в исповедальне,яичница шипит на сковороде, какпроклятая ведьма на костре, выкрикиваяругательства в адрес небес,Хлеб зачерствевший – моя собственная душа,размазанная дешевым маргарином по тарелке.Я ем.Каждый кусок – это воспоминаниео вчерашнем пьяном бреде,о женщине, чье имя забыл еще до рассвета,о долгах, что копятся, как грязь под ногтями.Апельсиновый сок кислит,как невысказанные упреки матери,что до сих пор звонят мне в головесквозь годы и континенты.Я запиваю им таблетку от похмелья —святое причастие грешника.На столе – пятно от вина,оставшееся с той ночи,когда я еще верил,что смогу что-то изменить.Теперь оно смешивается с желтком,образуя новую абстракцию —шедевр утреннего отчаяния.Я доедаю этот завтрак-исповедь,зная, что завтра все повторится:та же сковорода,те же яйца,та же одинокая вилка,уставившаяся в меня,как вопрос,на который у меня нет ответа.

Бабушкин кекс

Я разворачиваю вощеную бумагу —и вдруг он здесь:кекс с изюмом,пахнущий 2001 годоми той кухней,где часы тикали медленнее,чем таяло масло в ее добрых руках.Каждый изюм —это остановленное мгновение:вот она стучит костяшками по тесту,вот смеется над моей мордашкой в муке,вот шепчет:«Подожди, малыш, еще двадцать минут» —а я уже ждал целую вечность,пока этот ароматне заполнит весь домТеперь я ем его в темнотена полу съемной квартиры,где сосед сверхутопает в тактмоим воспоминаниям.Изюм застревает в зубах —крошечные капсулы времени,что взрываются вкусомпотерянного рая.Бабушка,я так и не научился печь.Но когда я тянуськ последнему кусочку —я снова тот мальчишка,который верит,что духовка – это порталв мир,где ты все еще стоишь у плиты,бормочешь что-тои поворачиваешься ко мнес той самой улыбкой,от которой даже ночьстановится теплее.

Внезапная печаль

Я сижу на пожарной лестницес бутылкой теплого пива,и вдруг она приходит —печаль без причины,как снег в мае.Откуда?Может, из старого письма,что валяется на дне чемоданас билетами на поезда,которые я так и не сел.Или из той песни,что играла в баре,где я целовал незнакомкус глазами как у матери —усталыми и всепрощающими.Печаль стучится в меня,как сосед-алкоголикв поисках соли для супа,который он варитиз окурков и одиночества.Я открываю дверь —она вваливается внутрь,растягивается на кроватии курит мои сигареты,не предлагая заплатить.Я спрашиваю: «Чего тебе надо?»Она пожимает плечами,разливая лужи по полуиз моих же воспоминаний —тех, что я старательнозапирал в чуланес надписью «Не открывать».Утром она уйдет,оставив после себямокрые следы на подушкеи ощущение,что где-тоя пропустил поворотк тому самому дому,где меня ждали.Но пока —только этот ночной блюз,эта проклятая печальи я,который все еще пытается понять,почему грусть приходитбез предупреждения,как поезд,на который ты не купил билет,но все равно уезжаешь.

Цветы на подоконнике

Они стоят в банке из-под джема —три тюльпана, купленные вчерау бабки возле метро,где город разбивает свои костио тротуарные трещины.Алый, желтый, фиолетовый —как три ноты несыгранного аккордав песне, которую я все еще пытаюсьнаписать этой проклятой пишущей машинкес заедающей буквой «е».Я наблюдаю, как первый лучцепляется за лепестки,как пьяный поэт за последнюю метафору.Они еще не знают,что им суждено увянутьк четвергу,что их воду не поменяют,а вазу опрокинет кошка,когда будет гнаться за призракомсобственного хвоста.Но сейчас —они бунтари!Пижоны!Посланники какого-то другого мира,где красотане требует оправданий.Я наливаю себе кофе,и оно горчит,как все мои вчерашние обещания.А они —они просто стоят,покачиваясь в утреннем сквозняке,и шепчут:«Эй, парень,вдохни глубже —жизнь все еще пахнет,даже здесь,в этой конуремежду долгами и отчаянием»

Ловец потерянных мгновений

Ты помнишь тот день,когда трава пахла вечностью,а время застревало в зубах,как зернышко от бублика?Мы тогда лежали на лужайке,а облака плыли,словно недописанные письмавоображаемому другу.Старый дом на Посконкинадо сих пор хранит наши смехив трещинах штукатурки —они выпадают иногда,как молочные зубы,когда ты слишком резкодергаешь за ниточку памяти.Я ищу это снова —в щелчке выключателя,в пенном гребне на пиве,в девчонке, которая несет конькичерез весь парк,хотя уже середина мая.Но время – это не мяч,который можно пойматьи запихнуть обратно в коробку.Оно – как этот дурацкийжелтый листок в учебнике,где ты когда-то написал«Я люблю тебя Лу»,а теперь не можешь вспомнить,кто такая Луи почему ее имязаставляет тебя глотать воздухртом,как рыба,выброшенная на берегсобственного взросления.Если где-то и естьутраченное время,то оно —в кармане того самого пиджака,который мать отдала в гуманитаркув прошлом октябре.И теперь какой-то незнакомецносит твои семнадцать лет,даже не подозревая,что в подкладкезавалялась жвачкас твоими отпечатками зубов.

Бессутица

(…а утровходит бокомкак кошка в дверьоставленнуюнастежьветруи вот ужестолпустойстакандонныйотражениеперевернутоев лужена полугдесловарассыпалиськак бусыниточкапорванаи всеэтижемчужинымолчаниякатятсяподдиванвечностигдепыльстираетдатыи именаа ясижув центреэтогоничтои пишуэтостихотворениебезсутибезначалабезконцапросточернильноепятнонапергаментевременикотороениктонестанетчитатьвслух…)

Диалектика Бытия

Свет.Белое полотно утра,на котором Бог выводитпервую букву Адама —твердую, как гранит веры.Тьма.Чернильная бездна,где Люцифер рвёт страницы,а буквы падают,как опавшие листьяс древа познания.Заря.Фиолетовый шовмежду ночью и днём,где ангелы с демонамипьют кофеи спорят о свободе,а человекпишет стихикровью и золой.Мы.Пылинки на лезвии,танцующие между:«Я есть»и «Я исчезну»,чтобы статьновым тезисомв чьей-то ещёне написанной книге.

Котодень

(Утро. Allegro furioso.)Проснулся.Опять.Этот дурацкий луч на полу —опять ползёт, как жёлтый жук,а я —опять здесь,в этом теле,в этой квартире,где холодильник гудитмонотонной мантрой«молоко-молоко-молоко».Утренний ритуал. Andante con moto.Вылизываю лапу.Вылизываю другую.Задумываюсь:почему я это делаю?Почему не наоборот?Почему вообще всё?(Но тут в голове возникает образвкусной колбасы —и философиясгорает,как бумажный корабликв пламени газовой плиты.)(Охота. Presto furioso.)Муха!Чёрная точка!Враг!Бросок —промах —столкновение с вазой —грохот —проклятия человека —но мне плевать,потому что МУХА!(исчезла.как всегда.как всё в этом мире.)(Послеобеденный сон. Lento assai.)Солнечный квадрат.Я в нём.Я —тёплая вселеннаяиз шерсти и лени.Где-то далеко:телефон,дверной звонок,чья-то ссора —но это всёне про меня.Я —центр мироздания,свернувшийсяв идеальный круг.(Вечер. Scherzo capriccioso.)Тени длиннее.Стены шепчут.Я бегаю.Зачем?Не знаю.Просто надо —как надокричать в три ночи,как надодрать диван,как надосмотреть в пустоту,где только явижуТО,ЧТО НЕЛЬЗЯ НАЗВАТЬ.(Ночь. Adagio misterioso.)Человек спит.Я сижу на подоконнике.Луна —холодная миска молока.Язык улицлакаеттьму.Я знаю то,чего не знает человек:что мир —это простобольшая мышь,за которой мы все гоняемся,но никогда не поймаем.(Финал. Morendo.)Закрываю глаза.Опять.Завтра —всё сначала.

Ариетта

(соната №32, часть II – в переложении для голоса и тишины)1. (Adagio molto semplice)Маленькая тема —как ребёнок,впервые поднявший глаза к звёздам.Два такта.Три ноты.Всё.Но в них —вся нежность мира,что уместиласьмежду piano и pianissimo,как росинкана паутинкеперед рассветом.2. (Вариации. Тихо, как шаги в пустой церкви)Теперь она кружится,как лист над Веной в ноябре —то взлетит,то упадёт,то зацепится за чёрные ветвии замрёт,превратившисьв воспоминание о себе.3. (Звёздная пыль в левой руке)Басы —это шаги Богапо пустому небу.Они идут вниз,вниз,пока не упрутсяв ту самую ноту,из которойрождается свет.4. (Кода. Как последний вздох)И вот —она возвращается.Та же.Но теперь в нейнет страха.Только тишина.Только три ноты.Только…точка.

Так затих Заратустра

(…и вотонзамолксовсемкакребенокугрудимировойпустотыгдесловарассыпалисьгорохомполестницеВавилонскойаветергложетостаткискрижалеймежзубоввремениоЗаратустрамычащийвпамятигоргдетениорловсплетаютсявкругнеподвижныйкакзастывшийвздохнадчашейвечноговозвращенияивотопятьэтомолчаниелипкоекаксмоласолнцнаспинеослакоторыйвсётащиттвойтрупвгорупокакаменьнестанетмягчепеплатвоихпроповедейочеловекечтоестьканатнадбездноймеждузверемисверхнониктоуженеслышиткакломаютсядоскиподбосыминогамипоследнегоизлюдейкоторыйвсеещеждетсвоегозакатасмолотомвдрожащихрукахисмехомзастрявшимвгорлекаккосточкавечности…)