Хроники Домовых

Агнесса Панфилова

Хроники Домовых

Глава 1

По лабиринту коридоров

Во тьме осеннего леса слышался шум деревьев и журчание протекающей неподалеку речки. Каждое дуновение ветра напоминало о приближающейся зиме, и дрожь устроила по телу марафон, оставляя за собой мурашки. Босые ноги холодила опавшая листва, и наигранное спокойствие сменялось тревогой каждую минуту, пока эти чувства не смешались и не взорвались в самой груди от голоса Цоколя.

– Что-то ты совсем, Тихушник, бдительность потерял. Ты вообще видел, что у тебя на втором этаже происходит? Бордель на притоне, кинжал на патроне, – с каждым словом голос становился яснее, и я чувствовал приближение собеседника, но не видел его, – где ты вечно пропадаешь? Вчера скорая в подъезд не попала – бабушка от инфаркта умерла. На пару минут опоздали. А где был в это время Тихушник? Снова по лесу шатался, птичек слушал. А тебе птички сказали о том, что ты идиот? – фразы уже вращались вокруг меня, становясь то тише, то громче. Я вертел головой, пытаясь поймать слова, а потом и сам начал кружиться. Каждая реплика Цоколя раскручивала меня, как волчок – я начал спотыкаться о свои ноги, цепляясь глазами за быстро меняющуюся картинку. Спустя некоторое время голос наконец стих, и я обессиленно рухнул на землю.

– Вставай! – Поздно уже в ногах валяться. Хватит молчать! Вставай! – он внезапно дернул меня за шиворот и поднял вверх. От этого резкого движения, я пришел в себя, – О чем ты все время молчишь? Поведай мне, Тихушник!

– О том, что бесполезно говорить вслух, тем более тебе, – попытался я передать эстафету виновного.

Цоколь сделал вид, что задумался, внимательно рассматривая мое лицо, и отпустил мой ворот. Пронзительный взгляд – совершенно невинный, но в то же время холодный как лед, пробирал до костей. Из-за вечно больших зрачков, напоминающих две бездонные ямы, его глаза казались совсем черными. Но я знал, что на самом деле они были окрашены в цвет пасмурного неба. Длинные седые волосы, как обычно, собраны в пучок. Сам он был маленького роста, в меру спортивен, постоянно носил серый балахон и высокие черные ботфорты, которые громко цокали, предупреждая о приближении. Таким представал Цоколь в человеческом обличии. Я ни разу не видел его превращения и не был у него в гостях, изредка лишь проходил мимо грязных окон старого многоэтажного дома, слепленного из пепельно-серых кирпичей. Казалось бы, абсолютно заурядная постройка, но этот дом считался городской легендой, так как он был первой многоэтажкой в нашем районе. И по мере появления в городе похожих домов, он становился поводом для слухов и всяких небылиц.

– Уж не о своих ли тесных отношениях с Новостроем ты боишься мне рассказать? Думаешь, если у меня окна в грязных разводах, так я не вижу ничего? Ошибаешься, Тихушник. Я знаю, что ты помогал ему с несущими стенами – ай да зря, помогал. Доверять ему нельзя. Попомнишь мои слова. Со временем только их вспоминать будешь… вспоминать будешь, – эхом донеслась последняя фраза Цоколя, а сам он уже растворился в дали леса.

Я продолжал стоять на месте, словно ноги превратились в фундамент, вкопанный в землю. Думал ли я о словах Цоколя или о завтрашней встрече с Новостроем – не знаю, но мне совершенно не хотелось возвращаться домой. Всю ночь я блуждал по лесу, слушая пение птиц, и только утром отправился на свою улицу Правды.

Шаг за шагом, я впитывал влагу из асфальта, по которому только что прошел октябрьский дождь. Я шел за дождем, а не после дождя. «Я жил за вождем, а не после вождя», – так постоянно говорили Хрущи, над чем я изредка посмеивался в своих стенах. Только теперь пришло осознание, что на моем веку было бы глупо так выражаться, и единственный, за кем могу пойти я – это дождь.

Голые ветви клена скрывали часть моего дома. В зависимости от сезона он всегда радовал меня своей насыщенной зеленью или лимонной желтизной. Честно признаюсь, я даже завидовал его яркости, потому что именно ее так не хватало моим серым стенам и облезло-синим балконам.

Оказавшись на детской площадке перед парадным входом в дом, я убедился, что вокруг никого нет, и закрыл глаза, настраиваясь на превращение. Затем резко рванул вперед и побежал. Мои руки начали закручиваться в клубки, как ленты. Ноги становились короче, а кожа стягивала скелет, сливаясь с ним в однородную массу. Соприкоснувшись со зданием, я равномерно и плавно растекся по стенам дома и сразу начал чувствовать настроение квартирных разговоров, понимая, кому из жильцов сейчас нужна моя помощь.

В двадцатой квартире хозяйку снова избил пьяный муж. Их семейные разборки часто нагоняли на меня тоску, потому что я не знал, кто больше виноват в скандалах: Лилия, изменившая супругу прямо в их постели или все-таки Андрей, ее муж, который уже несколько лет пьет не просыхая. И сейчас я вижу, что Лилия забилась в угол своей комнаты и около часа льет слезы, отчего мне пощипывает трещины в стенах.

В попытке остановить ее истерику, я сбросил с полки их свадебную фотографию. Рамка разбилась, от громкого звука Лилия вскочила на ноги и начала с ужасом в глазах разглядывать некогда счастливые лица на фото. Не знаю, о чем женщина думала в этот момент – для меня было главное, что она успокоилась.

Блуждая по дому, я пролетал мимо повседневных бытовых ссор, телефонной болтовни одиноких женщин бальзаковского возраста и празднующих День граненого стакана алкоголиков. Все эти сцены были заезжены до дыр и не вызывали никакого интереса. Внешне каждый этаж был похож на предыдущий, но запахи – везде разные. Квартирные ароматы также отличались: где-то пахло подгоревшей выпечкой, о которой забыли хозяева. У любителей живописи в нос ударяли резкие акриловые краски, но в большинстве случаев меня преследовал запах старости и алкоголя. Вдруг мое внимание привлекли крики с пятого этажа третьего подъезда. Я отчетливо слышал детский плач и грубый мужской голос, это заставило меня направиться в сорок первую квартиру.

– И чтобы я не слышал больше ни слова о матери! Я же говорил тебе? Отвечай! – Прокуренным голосом кричал мужчина на своего сына. – Ишь, как только услышала о переезде, сразу решила позвонить. Пойми уже, она не о тебе думает, а о новой квартире. Если я еще раз увижу, что ты разговаривал с ней и просил тебя забрать; если я узнаю, что ты жаловался на меня, то…

– То ты опять… ударишь меня? Потому что больше… ни на что не способен! И мама ушла от тебя только потому… что ты бил ее. Я ненавижу тебя! Не… навижу! – Кричал мальчик, всхлипывая от слез. Его лицо было багрово-красным, руки сжаты в кулаки. Он отчаянно пытался доказать папаше свою правоту. За это малыш незамедлительно получил такую сильную пощечину, что не устоял на ногах и упал на пол.

– Это уже ни в какие ворота не лезет! Как у тебя язык только повернулся сказать такое, сучонок? Хочешь к мамаше – вали! Только пока ты живешь в моем доме, за слова придется отвечать! – Заорал мужчина, но стоило ему замахнуться, чтобы нанести следующий удар, как я не выдержал и сорвал трубу в ванной. Вода стремительно хлынула мощным потоком, оставляя крупные брызги на потрескавшейся плитке. Это отвлекло мужчину, и он тотчас ринулся в ванную, забыв о разговоре с сыном. Схватив первое попавшееся под руку полотенце, он начал затыкать трубу. Вода и матерные возгласы растекались по всей квартире. Еще около минуты я наблюдал за этой картиной, и решил проверить мальчика. Он сидел на корточках, обняв колени руками и хныкал, смотря на дверь ванной. У меня не было возможности остановить эти слезы, но по крайней мере я знал, что он в безопасности.

К вечеру стало спокойнее: молодые мамаши вернулись с прогулок, покачивая в колясках своих малышей. Трудящийся народ потихоньку возвращался домой с работы, неся в руках пакеты с продуктами, а кто-то, наоборот, только под вечер выбирался на улицу, чтобы встретиться с друзьями или прогуляться перед сном. Люди почему-то казались мне одинаковыми в такие моменты – все они без исключения день ото дня провожали солнце с усталостью и жалостью к себе. Беспричинная грусть часто преобладала над положительными эмоциями моих жильцов, порой не давая вырваться радостным чувствам и насладиться по-настоящему прекрасными моментами.

Спрятаться от людской тоски мне помогала восьмая квартира. Здесь всегда было тепло, и добро витало в воздухе, перемешиваясь с пылью старых книг. В этой квартире жила бабушка Зина, которой часто привозили внучку на выходные погостить. Вот и сейчас, она сидит в своем любимом велюровом кресле и читает Катюше «Сказку о Царе Салтане». Катя внимательно слушала, как маленький царевич просит волну не губить их с мамой, а поскорее вынести на сушу.

– Бабуль, а если я попрошу волну, она познакомит меня с золотой рыбкой?

– Конечно, познакомит. И с золотой рыбкой, и с гусями-лебедями, и со всеми тридцатью тремя богатырями. Но это уже будут другие сказки, а сейчас тебе пора спать, – приговаривала бабушка, укладывая Катю спать.

– Бабуль, оставь мне пожалуйста свет.

– В последнее время у нас так часто вышибает пробки, что я не хочу рисковать. Вот, переедем в новый дом, и там будем включать ночник, – после этих слов бабушка вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

Казалось, Катя и не думала засыпать. Она испуганно вглядывалась во мрак комнаты, словно неведомое чудовище могло выскочить на нее из угла. Но тут я щелкнул выключателем и ночник залил комнату теплым светом. И почему они собрались куда-то переезжать? Вот же свет, и ничего не выбивает. Девочка сначала удивилась, но потом на ее губах заиграла легкая улыбка. Прижав к груди плюшевого зайчонка, она уснула. Несколько минут я смотрел на закрытые веки Кати и слушал ее мирное дыхание.

Я покинул квартиру бабы Зины и начал летать по коридорам дома. Свет от уличных фонарей, падал сквозь окна на лестничную клетку, создавая в подъезде атмосферу домашнего уюта. Казалось, будто отключили электричество, и все люди в доме зажгли в квартирах свечи. Я наслаждался загадочной тишиной ночи, пока не почувствовал, что у моего торца кто-то стоит и бьет кулаком в стену:

– Выходи! Тихушник, выходи быстрее! Ты мне так нужен сейчас. Мою стройку хотят заморозить… Тихуш… – это был голос Новостроя.

Глава 2

Новострой

Я мысленно спустился на первый этаж и сосредоточился, чувствуя, как каждая моя частичка покидает стены дома. Мгновение спустя я уже стоял перед подъездной дверью. Мои руки тряслись от перенапряжения – такое случалось после превращений, и нужно было дать себе время, чтобы свыкнуться с телом. Размяв немного мышцы, я подошел к домофону. «Давно пора бы уже починить эту чертову дверь», – пронеслось у меня в голове, когда я в пятый раз вдавил кнопку в стену. Наконец, услышав знакомую трель, я вышел на улицу.

Новострой стоял, понурив голову и упираясь кулаками в стену. Вид у него был подавленный, а вся одежда какая-то рваная, словно он отбивался от своры собак. Зачесанные назад красные волосы напоминали вязаную шапку. Шнурки на черных кедах развязались и были мокрыми от утренней росы.

– Привет, давно не виделись. Выглядишь, мягко говоря, не очень. Что у тебя случилось? – спросил я, обеспокоенно его разглядывая.

– Тихушник, наконец-то ты пришел! У меня большая беда – я не знаю, что мне делать. Мою стройку… мое здание… его хотят заморозить, а если это случится, то я буду навсегда замурован в бетон и мои стены станут укрытием для бездомных и площадкой для подростков. – В панике Новострой схватил меня за плечи и встряхнул. – Или меня вообще снесут к чертям собачьим!

– Не кипишуй раньше времени. Лучше внятно объясни, из-за чего конкретно хотят заморозить стройку?

– Дело в том, что мой фасад почти закончен, осталась только отделка, но почему-то застопорилась закупка материалов, и все контракты сошли на нет. Однажды, подслушав разговоры строителей, я узнал, что наш застройщик куда-то свалил со всеми вложенными бабками. – Причитал Новострой.

– Немедленно успокойся! Еще не вечер. Я уверен, что сейчас обязательно найдется какой-нибудь попечитель, который завершит стройку. Нельзя же бросать новое здание на последнем этапе – это, как минимум, глупо. Уверен, в ближайшее время в твоих окнах зажгут свет.

Дорога, по которой мы шли, постепенно сворачивала к парку, огороженному по периметру высоким кованым забором. Последний раз я прогуливался здесь с Цоколем. Тогда мой дом был еще новым, и Цоколь любезно научил меня тихо дышать, не пугая людей свистом вентиляции. Без него я не смог бы обогреть всех жильцов в февральские морозы и научиться контролировать свет и водосточные трубы. Я считал Цоколя не только своим наставником, но и хорошим другом. По крайней мере так было до тех пор, пока он не начал думать о себе слишком много.

– Мне очень страшно, Тихуш. Я боюсь, что никто не захочет жить в моем доме. Ведь из-за затянувшейся стройки стены стали совсем холодными, да и чтение людских душ – дело нелегкое. Я никогда не научусь сохранять уют в квартирах… – Он снова начал жалеть себя, и с каждым разом мне все труднее было подбирать слова для утешения.

Увлеченные беседой мы не заметили, как оказались в отдаленной части парка. Мимо проплывали лица незнакомых домов, они казались мне чуждыми и пустыми внутри. Как ни приглядывался я к их узорам, как ни пытался вникнуть в суть их расположения на улице – их души оставались сокрытыми для меня. Поспевать за Новостроем становилось все тяжелее. Пейзаж вокруг сменялся однотипными фасадами, словно мы бродили кругами.

– Тихуш, ты же не бросишь меня? Только на тебя я могу положиться, – перебил мои мысли Новострой.

– Слушай, все неизвестное – страшно. Я понимаю твои опасения, но они – часть твоего пути, все мы проходили через подобное. Ты непременно поладишь со всеми жильцами, ведь они изначально будут любить тебя. Ты – их новый дом, – я пытался усмирить тревогу, сидящую в сердце Новостроя, но в глубине души понимал, что боится он не безлюдного содержания, и точно не угрозы стать «заброшкой». Истинной причиной его боязни было непризнание со стороны других домов. Например, Цоколь очень скептически относился к его существованию и не доверял ему, как впрочем и всему новому. Я же наоборот был единственным другом Новостроя и от этого чувствовал еще большую ответственность.

– Хоть бы все было так, как ты говоришь! – С надеждой в голосе воскликнул Новострой. – А могу ли я задать тебе вопрос?

– Смотря, что это за вопрос.

– Почему тебя называют Тихушником? Потому что ты живешь в спальном районе, и твои жители – затворники? – Этим вопросом парень застал меня врасплох, но я с радостью ухватился за возможность сменить тему.

– Скорее наоборот… Все началось с того, что мой дом заселяло всего шестнадцать жильцов. Они были прекрасными, но одинокими людьми, и я любил каждого, как собственного ребенка. Среди них был один парень по имени Марк. Ему нравилось проводить время на скамейке возле дома, болтая с соседями. Также он частенько забегал к ним в гости и приносил подарки. Такое поведение, как правило, свойственно пожилым людям, не имеющим возможности далеко отходить от дома. Марк же был молодым человеком, постоянно рассказывал интересные истории, которые веселили не только жильцов, но и меня. Со временем у людей начали пропадать ценные вещи: от бытовой техники до семейных реликвий – серебряные сервизы, ювелирные украшения и так далее. О моем доме начали ходить злые слухи, исчезли дружелюбные улыбки и искренний смех. Недоверие сквозило в каждом взгляде, в каждом жесте. И хотя никто ни разу не усомнился в невиновности Марка, у меня было много поводов для подозрений. Однако, растерявшись перед людской алчностью я не осмелился на решительные действия.

Мне казалось, что в происходящем есть и моя вина, и потому так яро защищал Марка перед Цоколем, не позволяя выселить из своего дома. Лишь позже я понял, что пытался эгоистично защитить себя и поплатился за это. Удача Марка однажды подвела его, но к тому времени город сплетничал про дом, в котором воровство покрывается нечистой силой. Я был этой нечистой силой, и в итоге меня прозвали Тихушником.

Закончив исповедь, я с облегчением вздохнул и с печальной улыбкой обернулся к Новострою спросить, куда мы идем, и остановился, парализованный неожиданной яростью в его глазах. Едкое дыхание собеседника будто отравляло меня изнутри. Охваченный необъяснимым страхом, я не мог двигаться, не мог говорить. Кисти рук застыли в мертвом оцепенении, колени предательски проседали. Кривая презрительная улыбка расползлась по лицу стоящего напротив. На секунду мне показалось, что он сейчас бросится на меня, но Новострой заговорил как ни в чем не бывало:

– Сказать, что я удивлен – ничего не сказать. Это очень грустная история. Я поражаюсь твоей вере в людей. Ты, как волшебник – творишь чудеса и вершишь судьбы, – от этой очевидной лести мне стало еще больше не по себе. Я неуверенно ухмыльнулся:

– Ладно тебе, не переоценивай мои способности. Со временем ты станешь намного проницательнее меня. А сейчас нам пора прощаться. Иди, получше познакомься со своим зданием, попытайся контролировать все стены одновременно, – я старался, как можно тактичнее, завершить наш диалог.

– Спасибо тебе за поддержку, Тихуш! Я очень рад, что ты мой друг. Вот кстати и мой дом. Правда, он очень отличается от остальных, ведь его стены панельные, а не кирпичные, как ваши. Боюсь, я стану гадким утенком в вашем пруду.

Я поднял глаза и опешил от удивления. Передо мной стоял огромных размеров домина, в котором было по меньшей мере десяток подъездов. Снаружи дом был обит гладкими панелями красного и черного цвета – до безумия яркий и красивый, чего не скажешь о внешности человеческого образа Новостроя. Смущало только отсутствие окон, придающее постройке сходство с гигантским телом, испещренным пулевыми ранениями. С одной стороны, я невольно завидовал: в нем может разместиться, как минимум, семьсот человек. Но с другой, я понимал его страх перед освоением людских душ, ведь в нем их будет жить великое множество. Впервые за вечер меня кольнуло сомнение: справится ли Новострой с таким грузом ответственности…

Глава 3

Дома и стены лечат

Дорогу домой заняли мысли о будущем моего друга. Не желая возвращаться через безлюдный парк, я свернул у пролеска в сторону липовой аллеи. Здесь в любое время суток можно было застать прогуливающиеся пары. Из обрывков фраз прохожих можно было сложить единую картину их маленького быта. Они лениво строили планы на будущее, большинству из которых не суждено было сбыться. Это зрелище всегда действовало удручающе. Вот даже сейчас, вроде бы я шел и выглядел, как они, но ведь по природе я другой. Казалось, мне никогда не удастся приблизиться к их ограниченному миру бессмысленных целей и неоправданных надежд.

Оранжевые сухие листья хрустели и рассыпались под ногами, напоминая луковую скорлупу. Это навивало воспоминания об апрельских днях, когда накануне Пасхи бабушки красили с ее помощью яйца, роняя львиную долю шелухи на паркет. Мысли о весне ощутимо подняли мне настроение, ведь в это время года белят деревья, красят подъездные двери и моют окна. Я начинаю сиять изнутри, и мой дух будто пробуждается от зимней спячки. Кроме внешних преображений менялась и атмосфера: с площадок непрерывно слышался детский смех, а на скамейках вновь восседали старушки, охраняющие порядок двора. Как же хотелось сейчас вдохнуть весенний воздух и услышать перекрикивания возвращающихся с юга птиц. Весной и жить, и дышать намного легче.

В приподнятом настроении я добрался до дома и с наслаждением слился с родными стенами. Калейдоскопом передо мной замелькали вечерние разговоры: на втором этаже молодая пара обдумывала предстоящую свадьбу, а в тридцать девятой квартире Мишке помогали с уроками по математике. Заглянув туда, я окунулся в семейный быт, окутанный запахом заботливо приготовленного ужина и лаем добермана по кличке Снэк.

– А мне сейчас не до смеха, Миш! Куда ты опять подевал циркуль? Я всего неделю назад его купила. С чем ты завтра пойдешь на математику? Снова с крышкой от банки? – негодовала Мишина мама.

– Да ничего страшного, мам. Попрошу у Оли, она не откажет. Она добрая.

– Бедная девочка… Уже, наверное, свыклась с тем, какой ты безалаберный! Нельзя злоупотреблять ее добротой, иначе так и останешься балбесом!

– Мам, ну не ругайся! Вот этот циркуль! Я нашел его!

От моего неслышимого смеха в комнате задрожали занавески. Разумеется, это я подсказал мальчугану, где лежит этот странный инструмент, сверкнув на него настольной лампой.

Снэк продолжал лаять в пустоту, будто чувствовал мое присутствие, и я поспешил покинуть их квартиру. На первом этаже мне повстречался Леонид Константинович. Подслеповато щурясь, он силился разглядеть в полутьме подъезда оброненные ключи. Воспользовавшись моментом, когда старик вглядывался в темень лестничного проема, я быстро передвинул ключи в полоску света. Думаю, если бы я был настоящим человеком, то с такими умениями меня бы с легкостью могли взять на работу в бюро находок.

Огорченное лицо Леонида Константиновича вытянулось от удивления, но уже в следующее мгновение он расплылся в улыбке. Он поднял ключи, победоносно подбросив их в руке. И, глядя в пространство, негромко произнес:

– Спасибо тебе, домовой. Век обязан буду!

Улыбаясь про себя, я мигнул старику подъездной лампочкой, пока тот открывал дверь.

Леонид Константинович провернул ключ в замочной скважине, и наконец со скрипом отворил свою квартиру. Его не было здесь ровно две недели, поэтому в комнатах стоял затхлый запах старости. Отсутствие дедушки Лёни было связано с тем, что его забрали с инфарктом в больницу. Хвала небесам – врачи приехали вовремя, и жизнь старика удалось спасти. Мне прекрасно известно, как он ненавидит больницы. Навязчивый страх, что родственники хотят отправить его в дом престарелых часто заставлял его писать необоснованные отказы от госпитализации.

«Дома и стены лечат» – повторял он день ото дня, поглаживая створки любимого шифоньера, и смахивая пыль с фронтовых фотографий.

На самом деле мои жители очень гордятся тем, что живут под одной крышей с ветераном, прошедшем Финскую и Великую Отечественную войну. На углу дома даже красуется табличка с его именем. Леонид Константинович – поистине человек с большой буквы. Большой честью было создавать положительную для его здоровья среду. Мне нравилось думать, что мои стены действительно лечат тех, кто проводит среди них большую часть своей жизни.

Тишину квартиры нарушил телефонный звонок. Старик не сразу отреагировал на него. Видимо, причиной тому была его частичная глухота. Как только он понял, что звенит не у него в ушах, а в коридоре, тотчас ринулся отвечать:

– Да? Лапонька, это ты? Чего так поздно? Да, вернулся. Я такси вызвал и сразу домой, зачем мне койку занимать, и без меня есть кому болеть. – Торопливо принялся рассказывать Леонид, боясь, что не успеет до того, как разговор предсказуемо оборвется. – Ты когда приедешь-то старика навестить? Уже месяца два не виделись… – Спросил он с нескрываемой надеждой.

– Я бы с радостью, папуль, да никак вырваться не могу, все работа-работа, – послышалось на том конце провода. – Что врач сказал?

– Да все у меня хорошо, говорит. Вроде ничего страшного, вот я и выписался поскорее. Думал, может ты приедешь. Я бы пирог испек. Помнишь, твой любимый, с яблочным повидлом?

– Я обязательно приеду, только на следующей неделе. Сейчас… ну вообще никак – дела… Папуль, я побегу, а то у меня вторая линия – это по работе.

– А как же твой день рождения? И на него не приедешь, получается? – Но ответом ему были лишь частые гудки, дающие понять, что разговор окончен.

Глубоко вздохнув и положив трубку, Леонид еще мгновение смотрел в пустоту. Не представляю, какие мысли бродили у него в голове, но мне было безумно жаль его. Целые дни он проводил в одиночестве, в ожидании вечернего звонка от дочери. Но она никогда не уделяла их разговору больше минуты, и я изо всех сил пытался компенсировать эту недостающую заботу.

Чтобы дедушке было удобнее читать газету, я настроил мягкий желтый свет и проветрил помещение сквозняком старых рам. Занятно было наблюдать за сменяющимися эмоциями на его лице, пока он с задумчивым видом вчитывался в строчки «желтой» прессы.

Меня всегда забавляли подрагивающие морщинки на его переносице и высоко поднимающиеся седые брови, из-за которых он становился похож на глухаря. Под монотонное перелистывание страниц и разочарованные вздохи дедушки, я в умиротворении покинул квартиру.

Но счастье продлилось недолго. Громкие крики и хлопающие двери разорвали тишину четвертого этажа. О скандалах тридцать второй квартиры знал весь подъезд. Людям приходилось засыпать под ужасающие вопли Марины, которая неустанно боролась за трезвость и адекватность своего мужа. Три года назад девушка полюбила не того Сашу, с которым жила сейчас. Когда-то в их уютном съемном гнездышке царили спокойствие и обещания любви. Переехав к своему любимому, она еще не представляла, что запрещенные вещества, которыми они некогда баловались, в скором времени будут разрушать их жизнь и ее здоровье.