Япончик. Тень империи

Витта Ред

Япончик. Тень империи

Глава 1. «Мальчик с Молчановки»

Москва, 1948 год. Коммуналка на Молчановке.

Комната, затянутая сизым табачным дымом. На стене – прожжённый окурками плакат «Слава Великому Сталину!», краска на буквах облупилась, как кожа на обмороженных пальцах. Антонина Иванькова, худая, с впалыми щеками, помешивает кастрюлю с капустной похлёбкой. Её руки в бязевых перчатках – мизофобия не позволяет прикоснуться к миру голой кожей.

Слава прижимает к груди украденную буханку хлеба, обёрнутую в газету «Правда». На полу у печки – мокрая тряпка, которой Галя, его сестра, пыталась стереть кровь после последних побоев отца. Девочка лежит на топчане, укрытая рваным офицерским плащом. Её кашель звучит, как скрип ржавых пружин.

– Славочка… – Антонина не поворачивается, – опять воровал?

– Мам, я ж не для себя! – он кладёт хлеб на стол, оставляя на газете жирный отпечаток пальцев. – Гале надо. Врач говорил – сил набираться.

Дверь с треском распахивается. Николай Иваньков, в пропитанной самогонным перегаром телогрейке, шатается на пороге. В руке – пузырёк с йодом (последние деньги за водку). Его глаза, мутные, как лужи после дождя, останавливаются на сыне:

– Опять позоришь фамилию? – хрипит он, хватая Славу за ворот рубахи. – Тебя вчера в райкоме видели! У Чистых прудов!

– Там голубей кормил! – врет мальчик, чувствуя, как шов на рубахе трещит под пальцами отца.

– Ворона ты! – Николай бьёт его по лицу. Кровь из разбитой губы капает на газетный портрет Сталина.

Слава вырывается, хватает с полки жестяную кружку и швыряет в отца. Та звенит, ударившись о печную заслонку.

– Лучше позор, чем голод! – кричит он, выскакивая в коридор, где пахнет плесенью и щами соседа-инвалида.

Дворовая школа выживания.

Двор дома №14 по Молчановке – царство разбитых бутылок и ржавых детских колясок. На стене сарая кривыми буквами выведено: «Смерть ворам!», но ниже кто-то добавил: «А Сталин – бог».

Петька «Клык», семнадцатилетний король помойки, развалился на ящике из-под снарядов. Его кожаная куртка, перешитая из немецкого трофейного плаща, блестит на солнце, как мокрая крыса. Рядом – две шестёрки: один строгает ножом палку, другой курит, затягиваясь до хрипоты.

– О, Япошка! – Петька показывает золотой зуб (выбитый у пленного немца). – Чего хвост поджал?

Слава останавливается, сжимая в кармане гвоздь (его единственное оружие).

– Не трогай меня.

– Слышь, он командует! – Петька встаёт, и Слава замечает, как тот прихрамывает (последствие пули, застрявшей в бедре во время уличной разборки). – Ты знаешь, что с крысами делают?

Один из парней бросает в Славу камень. Тот пролетает мимо, разбивая окно на втором этаже. Из подъезда доносится крик: «Ублюдки! Опять стекло!»

– Драться будешь или сбежишь? – Петька расстёгивает куртку, показывая рукоять финки.

Слава, не раздумывая, бьёт его головой в живот. Они падают в грязь, перемешанную с битым стеклом. Петька хохочет, пытаясь придушить его, но Слава кусает его за руку, чувствуя на языке вкус крови и дешёвого одеколона «Красная Москва».

– Стоп! – неожиданно командует Петька, отталкивая его. – Ты… огонь. – Он достаёт из кармана смятую пачку «Казбека». – Держи. За характер.

Цирк на Цветном бульваре.

1954 год. Слава пробирается за кулисы цирка, притворившись сыном рабочего сцены. Воздух пропитан запахом конского навоза и грима. Над головой – сетка с фонарями, бросающими жёлтые пятна на арену.

Его внимание приковывает гимнастка в пайетковом костюме. Она кружится на трапеции, как серебряная рыбка в мутной воде. Когда она делает сальто, толпа ахает. Слава замечает, как тренер, мужчина с усами, как у Будённого, щиплет её за бедро, когда она спускается.

– Возьмите меня – Слава подходит к нему, стирая кровь с колена.

– Ты? – тренер усмехается. – Ты даже подтянуться не можешь.

– Могу. – Слава хватается за перекладину. Его худые руки дрожат, но он делает пять рывков, пока пальцы не разжимаются сами.

На следующее утро он стоит под куполом. Высота 15 метров. Верёвки скрипят, как кости старика. Внизу – манеж, усыпанный опилками, похожими на мёртвых жуков.

Первый прыжок. Второй. На третьем сальто ладони соскальзывают с перекладины. Падение. Удар головой о край страховочной сетки.

Галлюцинации:

– Голос отца: «Сдохни тихо, щенок!»

– Тень Монгола (ещё незнакомого): «Встань. Ты будешь королём теней».

– Лицо Гали: «Зачем ты такой?»

Диагноз

Больница им. Кащенко. Стены цвета горохового супа. В палате – кричащая женщина, завёрнутая в смирительную рубашку, и старик, рисующий углём на стене кресты.

Психиатр, доктор Лурье, в очках с толстыми стёклами, тычет карандашом в грудную клетку Славы:

– Слышишь голоса?

– Нет. – Слава смотрит в окно, где ворона клюёт дохлую крысу.

– А если я скажу, что они есть? – Лурье пишет в карте: «Параноидальная шизофрения. Рекомендована изоляция».

На выходе Антонина, обняв Галю, плачет:

– Теперь ты сумасшедший..

– Зато свободный, – Слава закуривает украденную у врача папиросу «Краснопресненские».

Через неделю он грабит аптеку. Милиционеры ловят его, но, увидев справку, отпускают:

– Держи свой яд, псих, – один плюёт под ноги.

Глава 2. «Ученик Монгола»

Москва, 1962 год. Перекрёсток у «Самотека»

Ночь. Фонарь на углу Ленинградского проспекта мигает, как пойманная в силок птица. Слава, теперь уже двадцатидвухлетний, стоит под дождём, кутаясь в плащ, украденный у пьяного моряка в порту. Напротив – чёрный «ЗИМ» с потухшими фарами. В салоне – мужчина в шляпе, лицо скрыто тенью.

– Подходи, если не боишься, – голос из машины хриплый, будто пропущенный через сигаретный пепел.

Слава затягивается самокруткой из махорки, бросает окурок в лужу. Его ботинки, стоптанные до дыр, хлюпают по асфальту.

– Мне нечего бояться, – говорит он, садясь в машину. Запах кожи салона смешивается с ароматом дорогого коньяка.

– Знаю. Ты же псих, – мужчина поворачивается. Это Геннадий Карьков, «Монгол». Шрам от уха до подбородка блестит, как мокрая змея. – Петя «Клык» говорит, ты умеешь молчать.

– А ещё умею резать, – Слава достаёт финку с костяной ручкой (подарок Петьки, погибшего в тюрьме).

– Резать – для мясников, – Монгол улыбается, показывая золотой зуб. – А мы – хирурги. Вырезаем деньги.

Первое задание.

Подвал на Таганке. Воздух пропитан запахом горелой резины и кислых щей. В центре – привязанный к стулу человек в очках. Это Аркадий Штейн, цеховик, шьющий джинсы подпольно.

– Пять тысяч долларов. Где они? – Монгол сидит напротив, чистя ногти перочинным ножом.

– Я… я отдал всё! – Штейн дёргается, стул скрипит.