Комната без хороших людей

– Скорее всего видел нас в окно. Но тогда выходит, что он был ещё нормальным в момент, когда мы пришли?

Я опустился на корточки рядом с мешком и всмотрелся в ворс ковра. В нём блестели маленькие тонкие стеклянные осколки. Взяв один из них и положив себе на перчатку, я увидел, что на нём были следы чего-то засохшего. Принюхавшись, я почуял знакомый мерзостный запах:

– Заккум. Дерево проклятых.

– Получается, он экспериментировал с его соком?

– И во время суматохи разбил склянку с продуктом своего эксперимента.

– Но пусть заккум и ядовит, он всё же не превращает людей в…

– Помнишь, что сказал солдат? Про то, что такие случаи уже бывали в сёлах, где убивали ведьм?

– Хочешь сказать, что никакой мистики в тех случаях нет?

– Скорее всего ведьмы знали какой-то рецепт. Может быть, профессор с сообщником решили его повторить?

– Но на кой чёрт?

Я промолчал. У меня не было ответа на этот вопрос. Мы продолжили осматривать комнату в надежде найти что-то открывающее глаза на исследование «чёртова дерева». Пока Феликс прилип к книжному шкафчику, вытаскивая книгу за книгой и пролистывая их, я подошёл к скромной кровати в углу комнаты. На табурете возле неё лежала книжка в кожаном переплёте. На её обложке было написано: «Великое проклятие». Неужели она меня преследует?

Достав из-за пояса ту копию, которую я позаимствовал у доктора, я понял, что они абсолютно идентичны: тот же странный язык, те же не очень аккуратные картинки. В общем, та же белиберда.

– У нас тут, кажется, второй «манускрипт Войнича»! – сказал я, продемонстрировав товарищу находку.

– Может, хоть у этого будут ключи к разгадке? – сказал Феликс и вдвойне яростно принялся перелистывать книги.

Внезапно из одной книжки выпал аккуратно сложенный листок бумаги. Мой напарник поднял его и осторожно развернул. Пробежавшись глазами по тексту, он незамедлительно зачитал его мне:

– «Павел, прошу, приезжай сегодня ко мне и забери мои наработки. Время не ждёт. Боюсь, он скоро придёт по мою душу, и только ты можешь сохранить плоды нашего труда. Он не в курсе, что ты помогал мне лечить его врагов, и вряд ли тебя тронет. На тебя вся надежда…» Кажется, это от Шарикова.

– И говорят они о Матфее…

– Почему ты так в этом уверен?

Не дав мне ответить, со стороны коридора разнеслись громогласные шаги, и через несколько секунд на пороге появился батюшка в противогазе:

– Извините, дети мои, что задержался. Рад, что не упустил вас на условленном месте. – Он поклонился.

Мой товарищ поклонился в ответ и вопросительно посмотрел на меня:

– Твой друг?

– Тот самый свидетель, о котором говорил Семашко. – сказал я.

– А ведь это именно тот поп, которого я спас вчера. В иных обстоятельствах он вряд ли стал бы сотрудничать с советской властью, но поскольку я геройствовал…

– Верно. И я рад, что расскажу всё именно вам, дети мои, – сказал батюшка. – Я очень благодарен вам за вчерашнюю помощь.

– Это всё прекрасно, но что именно вы можете нам рассказать о хозяине этой комнаты?

– Многое, я его и шайку его безбожников знаю отлично.

– Что вы имеете в виду под «шайкой безбожников»? – спросил я.

– Эти люди… Среди которых был и этот гражданин. Они… Ну… Верили в Христа вроде как. Но ничего святого в них не было. Они почитали проклятия и мыслили, что это божественная награда, а не кара. У них была целая секта, где почти все были прокляты. И почти все выходили из общего аристократического круга. Эта секта и до сих пор существует.

– Откуда вы про это знаете?

– Они заседают прямо напротив Христа Спасителя. Вроде как в качестве издевательства за то, что наш приход их отвергнул. Да и с Эйнемом у них какие-то связи.

– Кондитерская фабрика… – догадался Феликс.

– Да. Именно, – подтвердил батюшка. – Когда один один из отцов ересь и был изгнан из епархии, его приютили именно в недрах фабрики на Берсеневской набережной.

– Из ваших, значит… А как его звали? – спросил я.

– Отец Матвей.

– Вот картинка и начала складываться, – заключил Феликс.

Печать первая – Феликс – Фабрика товарищества Эйнем

Фабрика из красного кирпича смотрелась сегодня довольно угрожающе. Была дождливая погода, и серые тучи почти касались её довольно невысоких труб. Вода в Москве-реке тихо плескалась, и ввиду того, что сегодня предприятие не работало, этот самый плеск было слышно даже от главного входа.

Да и на всём Безымянном острове нынче было тихо. Возможно, из-за того, что вчера произошло на той стороне реки и введённого карантина. Я бы на месте обычных горожан тоже не показывал лишний раз носу из дома. Но работа обязывает.

Кроме всего прочего, отсутствие людей крайне помогало нашему делу. Ведь если мы снова столкнёмся с чем-то опасным, а целая секта проклятых вполне себе подходила под описание «чего-то опасного», то мы хотя бы не заденем гражданских в процессе погони или борьбы. По крайней мере, мне очень хотелось бы верить, что всё не выйдет так, как было в прошлый раз.

Для этого была как минимум ещё одна причина, и заключалась она в том, что я истратил слишком много сил на ту перестрелку. Ещё бы немного, и мой демонический глаз выгорел бы от столь длительного и активного использования. А вместе с ним выжгло бы и мой мозг.

Никогда бы не подумал, что столь незначительная в плане энергозатрат мутация, какой была моя, могла бы довести меня до самовозгорания. Всё же я никак не воздействовал на реальность и не делал ничего разрушительного. В каком-то смысле я мог бы делать все эти краткие предсказания и без глаза, только это потребовало бы длительных тренировок и определённого таланта. Но мне хотя бы не пришлось нормировать использование собственного зрения.

Впрочем, мне всё равно повезло с проклятием. Оно было не столь устрашающим и иссушающим, как у моего напарника. Да и боли мне не причиняло, оставаясь достаточно полезным в моей основной работе. Возможно, мне повезло даже многим больше некоторых. По крайней мере, у меня проклятие наименее всего похоже, собственно, на «проклятие». Так что я и не особо жалуюсь.

Кроме того, мои навыки могут помочь и в этом месте, полном конвейеров и механизмов, принцип действия которых мы едва ли могли бы понять. Всё же мы с Йозефом коллегиально решили, что искать какие-то тайные ходы и комнаты просто бессмысленно. Мы имеем дело с сектой проклятых, а значит, и убежище их замаскировано исключительно магической силой. Так, чтобы обычные люди его не отыскали.

Правда, если до национализации фабрики они были на короткой ноге с её хозяином и он выступал дополнительной гарантией безопасности, то теперь, когда владелец завода уехал или был убит, они, верно, должны были позаботиться о каком-то ещё средстве защиты. От таких, как мы. Всё же те, кого мы ищем, явно были не идиотами и должны были как-то отвадить любопытные носы от своего убежища. Вот только как?

Исследуя помещение за помещением, в которых пахло чем-то очень сладким, вроде патоки, мы продвигались всё дальше и дальше в глубины цехов. Я внимательно осматривал каждую стену своим глазом, надеясь увидеть трещину или даже целый тайный лаз. Обычно подобные «кротовые норы» возникали исключительно спонтанно, соединяя абсолютно случайные места по всему земному шару. И тем, кто мог их видеть и пользоваться ими, это служило хорошую службу.

Мы довольно долго бродили кругами, так и не увидев ничего подходящего под описание искомой вещи. Все стены были полностью чисты от любых аномалий подобного рода.

– Так-так… – задумчиво произнёс Йозеф, когда мы проходили мимо конвейера, на котором лежали бесхозные шоколадные конфеты, брошенные в спешке эвакуированными рабочими. – Если хочешь что-то спрятать, прячь это на виду, так? В каком-то настолько очевидном месте, куда никто и не взглянет, просто не ожидая подвоха…

– Дверь, – предположил я.

– Дверь? – Мой товарищ удивлённо поднял бровь.

– Ты часто рассматриваешь дверь, прежде чем её открыть?

– Я вообще о ней не думаю в этот момент. Только о том, что будет за ней, и то не всегда.

– Вот это я и имею в виду. Никто не будет обращать внимание на дверь. Особенно если эта дверь и не должна закрываться. Ну знаешь, тот тип дверей, которые непонятно зачем поставлены и только мешают проходу…

– А кроме того, дверь можно перенести куда угодно, если на ней образовалась трещина… – продолжил мою мысль Йозеф.

– Да, в этом плане она идеальна как проход в убежище. Ибо, в отличие от стены, может менять своё местоположение.

– Думаешь, им могло настолько повезти? Ну, чтобы вход в нору образовался прямо на какой-нибудь двери, а выход был в каком-то потайном месте где-то далеко?

– Кажется, будто бы это вполне возможный исход. По крайней мере, если в этом их сообществе состояли действительно влиятельные люди.

Мы снова прошлись по зданию, на этот раз обращая внимание исключительно на двери. И вот, когда мы хотели осмотреть проход в кабинет директора, в темноте длинного коридора что-то злобно зарокотало. Затем послышался металлический скрежет, и что-то стало к нам медленно приближаться.

Мы оба напряглись, замерли и приготовили оружие. Из темноты медленно, царапая невысокий потолок стальным хребтом, выползло нечто механическое. Оно напоминало насекомое-палочника длинным и тонким телом и такими же тремя парами ног. Причём каждая его конечность заканчивалась тремя бритвенно-острыми пальцами, так что, помимо очевидной тяжести ударов, эта штука была опасна ещё и тем, что могла нашинковать нас в салат.

– Голем… Вот же кур… – только и успел произнести Йозеф, прежде чем тварь зашипела как паровоз и бросилась на нас.

Мы, не сговариваясь, рванули в другую сторону. Благо «палочник» едва помещался в пространстве коридора и потому был куда медленнее маленьких и юрких нас. Тем не менее он всё равно угрожающе клокотал сзади, не сильно отставая и угрожая нагнать нас, как только мы выбежим в более просторные производственные цехи. Стрелять по твари было бесполезно, так как всё её тело было железным и едва ли могло «взяться» даже бронебойными пулями винчестера, не говоря уже о том, что стрелять во время подобного бега далеко не самая простая задача даже для меня.

– Кажется, это твой выход, приятель! – крикнул я Йозефу на бегу.

– Ты же не хочешь, чтобы я…

– Именно этого я, чёрт возьми, и хочу. Пули эту тварь не возьмут, а нейтрализовать её надо как можно скорее.

– Мы договаривались, что я буду использовать это только в крайних случаях!

– Кажется, что сейчас как раз такой!

– Это чертовски больно, чтоб ты знал! – сказал он, когда мы уже вот-вот должны были выбежать к производственной линии.

– Будет гораздо больнее, когда он нас настигнет. Причём нам обоим!

– Арх! Чёрт с тобой! – крикнул он и остановился, развернувшись лицом к надвигающейся груде стали.

Когда он снял перчатку, его проклятая рука загорелась неестественным чёрным огнём. Зарычав от боли, койот в одно мгновение подался вперёд и обратился целиком в чёрный дым. На полу от него осталась только одежда. А над ней теперь возвышалось практически эфемерное и аморфное существо.

Пьезомагический голем опешил от такой перемены и замер, прекратив преследование. Затем, поняв, что происходит, он медленно попятился назад, неуклюже передвигая тонкими лапами. Но эту битву он уже проиграл – живая тень сама перешла в наступление, быстро подобравшись к стальному монстру и проникнув в недра его механизмов.

Тварь зашаталась, ударяясь то об одну стену, то о другую. С потолка полетела штукатурка. Голем упал на живот, хаотично маша в воздухе своими лапами. Однако и это вскоре прекратилось. Тварь в последний раз загудела и остановилась навеки.

Всё это продолжалось всего несколько секунд, и вот передо мной снова стоял Йозеф. Правда, недолго, ибо он практически сразу рухнул на пол, застонав от боли. От него пахло палёной шерстью и машинным маслом. Он катался по полу, стиснув зубы так, что они чуть было не треснули. Для него проклятие действительно было «проклятием».

Я опустился к нему, аккуратно разжал его челюсти и влил в пасть заготовленной как раз на такой случай огненной воды. Она должна была хоть немного уменьшить боль, которую он сейчас испытывал. Помнится, он говорил мне, что в момент превращения туда-обратно всё тело будто бы погружается в раскалённый металл, с тем отличием, что оно не сгорает, а мозг не отключается от боли. И всё это приходится терпеть в полном сознании и не имея никаких способов облегчить страдание.

Он несколько минут трепыхался у меня на руках, но вскоре наконец затих и осел. Боль его утихла. Ещё немного полежав, он смог самостоятельно встать. Я помог ему одеться, и мы медленно направились к тому месту, от которого нас отпугнул голем.

– Всё прошло довольно быстро, верно? – Я похлопал его по плечу в надежде немного ободрить. – Да и мы бы в любом случае не справились с големом по-другому, ты же знаешь.

Он недовольно порычал в ответ, а затем сказал:

– Каждый раз я думаю, что лучше умереть, чем ещё хотя бы секунду чувствовать всё это. Но всё равно каждый раз снова прохожу через этот ад. Помнишь, как было с волкодлаком? Я потом месяц в себя приходил. – Он слегка хихикнул себе под нос. – И я вот понять не могу, почему продолжаю это делать. Может быть, ради тебя. Может быть, ради светлого будущего страны. Я не знаю. Просто мне в последнее время кажется, что это и делает меня коммунистом. Я страдаю ради других. Страдаю, чтобы все остальные однажды перестали страдать.

Я посмотрел в его слегка прищуренные голубые глаза и увидел в них безграничную волю к жизни.

– Не знаю. – сказал я. – Мне кажется, что быть коммунистом – это не страдать ради других, но быть готовым разделить с другими страдание. Жевать с бедными и угнетёнными одну чёрствую краюху. Но не ради того, чтобы вечность её грызть. А чтобы однажды вместе же добиться чего-то великого. Я не готов страдать за тебя, мой друг. Но вместе с тобой я страдать готов.

– Некоторые страдания невозможно разделить.

– А ты попробуй хоть раз ими поделиться, Йозеф. Я их в любом случае приму.

– Быть может, однажды. Но не сейчас.

Мы подошли к двери в кабинет директора. Она была открыта. Мы закрыли её, и на той стороне, что до этого примыкала к стене, я увидел светящийся разлом.

– Он здесь! – сказал я и похлопал по свечению.

Йозеф подошёл и вцепился в это место обеими руками. Его пальцы потонули в деревянной двери, как в воде. Напрягшись, он с силой раздвинул проход в некое иное пространство. На той стороне явно просматривались сводчатые стены и пол, выложенные крупными камнями в стиле какого-то старого-старого замка.

Мы поочерёдно протиснулись внутрь, оказавшись в тёмных сырых подземельях. Это был длинный и просторный коридор, на одном конце которого явно сияло солнце. Мы пошли именно в ту сторону и вскоре вышли в огромную округлую залу, в куполе которой была дыра, из которой бил солнечный свет.

В самом центре залы, на небольшом бугорке из земли, росло невысокое толстое дерево. На его многочисленных крючковатых ветвях росли редкие кроваво-красные листья. С этих же ветвей свисали чёрные аморфные фрукты. Заккум, дерево проклятых.

Оно носило подобное прозвище не просто так, ведь вырастало исключительно из тела тех, кто был отмечен проклятием. И в этом дереве, разумеется, как и в других, тоже находился труп, наполовину вросший в ствол. Конкретно эта мумия носила золотую корону с покосившимся крестом сверху и была одета в воинский доспех. Ещё у неё отсутствовала правая рука.

На серебряном пьедестале перед деревом лежал изукрашенный камнями палаш, лезвие которого было покрыто засохшими каплями крови. Неужели ЭТО оружие убийства?

– Теперь мы, кажется, знаем, где Шариков достал сок заккума, – сказал Йозеф.

– Ну и деревцо он выбрал для таких целей…

– Что? Почему?

– Ты не знаешь, кто это?

– Ты про парня, который врос в дерево? Почему нам это должно быть важно?

Феликс об Иштване Великом, проклятиях и воле

В девятнадцатом веке немецкий философ Артур Шопенгауэр предположил мир как единое первородное пространство, в котором разница между человеком, его сознанием и окружающим миром полностью отсутствует. Он назвал это миром воли, из которого мы, люди, благодаря сознанию и формируем образ окружающей действительности, то есть наше представление.

По мысли Шопенгауэра, всё окружающее нас иллюзорно, и увидеть суть вещей мы можем только через эстетическое наслаждение, к примеру картиной или музыкой. Чем-то таким, что растворяет наше сознание в себе и отделяет нас от собственных представлений и желаний.

Если говорить совсем просто, то видимый нами мир – лишь бледная копия настоящего мира воли, где всё и все являются частью одной единой материи. Это очень коллективистская теория, так как по сути своей она убирает разницу между сознанием одного человека и сознанием другого, полностью уравнивая их в мире воли и осуждая эгоизм мира представлений. А также все желания, являющиеся спутниками эгоизма: обжорство, жадность, ненависть и все прочие прелести.

Впрочем, сейчас важно не это, а то, что на мир воли можно влиять, обладая достаточным стремлением. Это влияние не будет вырываться за пределы рамок, установленных судьбой. Однако всё же высвобождение большого количества воли, свойственное гениям, создаёт своего рода переворот в воспринимаемой реальности, изменяя её правила и внешний вид. Особенно часто такое бывает в местах так называемых «переломов в истории».

В первый раз из тех, что были нам известны, это случилось примерно в момент первого пришествия Христа. Тогда в Палестине родился человек, что своей волей сломил устоявшийся языческий миропорядок и привнёс прогрессивный институт монотеизма. Да настолько успешно, что теперь мы отмеряем время начиная с его рождения.

Второй раз, и самый важный для понимания механизма проклятия, случился практически ровно тысячу лет спустя. Тогда в Венгрии, стране одних из последних язычников и кочевников Европы, происходил очередной перелом. Раннее Средневековье сменялось высоким, а цивилизация и централизованная государственность одерживали победу над старыми порядками и хаосом раннего феодализма.

Представлявший западную цивилизацию король Вайк, позже наименованный Иштваном, сражался со своим двоюродным братом Коппанем, представителем старого венгерского язычества и клановой системы. Оба они были по-своему велики и оба обладали правами на престол. Вайк как сын почившего короля, а его брат как самый старший в роду. Всё зависело только от системы, по которой должны были выбрать наследника. По новой, христианской традиции, должны были выбрать Иштвана, а по старой – Коппаня.

Конечно же, тут не обошлось без войны. Вайк повёл на брата рыцарей, а тот, в ответ, традиционных венгерских всадников, ещё недавно кошмаривших Европу налётами. И силы их на деле были равны, и мастерство схоже. А потому исход этой битвы, всего этого переломного момента в истории, решался сражением их воли. И была та огромна у обоих, но разнонаправленна.

Коппань молил своих языческих богов о том, чтобы все люди вернулись к своему естественному виду, подразумевая под этим приобщение к языческим корням. Иштван молил единого бога о силе для победы над братом. И желания обоих исполнились, однако же обернувшись для одного проклятием, а для другого – поражением.

Когда две армии встретились под местечком Веспрем, небеса разверзлись и из небесной тверди в землю ударил огненный шар. То была комета, ударившая прямо в тело Иштвана. Он успел прикрыться рукой, однако та страшно обгорела.

Шар же упал на землю и испустил чёрный туман. То был вирус, вскоре подаривший всем людям животный вид, в исполнение желания Коппаня. Он же, вероятно, и стал причиной проклятия, пробудив возможность влиять на пространство у тех, кто был полон волей, первым обладателем которого стал Иштван. Его обгоревшая рука стала вместилищем силы, что переломила ход битвы и принесла победу.

Коппань был убит и четвертован. Его конечности развесили на четырёх разных замках в устрашение старому миру. А Иштван был коронован в тысячном году, ознаменовав этим не только появление Венгрии, но и приход в наш мир новой силы.

Силы, которую стали бояться и презирать. Силы, что даровала своим носителям только боль и отчаяние. И тем не менее она же была у всех тех людей, что перенесли лишения и силой одной только своей воли к жизни могли пробить себе путь куда угодно. Её не было, к примеру, у наследственных монархов, которые ничего не сделали для власти. Но она была у Робеспьера и Наполеона, которые выковали своё правление сами. Она же вела и многих других великих людей, чья воля к власти была достаточно сильна.

Она есть и у некоторых простых людей, у которых она проявилась в моменты слабости и отчаяния. Таких людей, как мы с тобой. Им воля тоже приносит страдание и тоже дарует силы. Но раньше нас, тех, кто не мог пробиться наверх, унижали, изгоняли и не считали за людей, боясь и наших возможностей, и наших слабостей. Но теперь, после революции, когда наконец-то все могут быть по-настоящему равны, кажется, назревает новый перелом и новая победа над старым порядком вещей.

Памятуя об Иштване и Коппане, я верю в то, что вскоре придёт кто-то, способный окончательно уничтожить былые предрассудки и сделать людей равными и едиными, приблизив нас всех к миру воли.

Печать первая – Йозеф – Матфей

– И я тоже в это верю. Но вы же здесь появились не для того, чтобы пофилософствовать, не так ли, господа чекисты? – сказал грубый мужской голос, когда Феликс закончил свой рассказ.

Мы оба повернулись к его источнику и увидели козла с начертанным на голове красным крестом. Он сверлил нас своими раскрасневшимися глазами, из которых непрерывно лились слёзы. Его просторные монашеские одеяния не оставляли сомнений: перед нами был сектант. Вот только тот ли это был человек, которого мы искали?

– Ты Матфей? – спросил у него я без излишних прелюдий.

– Допустим, да. Что дальше? – Он был спокоен и даже несколько расслаблен, несмотря на постоянное слёзотечение.

– Дальше мы тебя арестуем. За убийство.

– Я никого не убивал.

– Вот в этом мы и разберёмся. Но сначала ты пойдёшь с нами.

– С какой стати?

– С той, что мы из Особого отдела ВЧК.

– У вас здесь нет власти. Вы же в курсе, что мы сейчас в Венгрии? В городе Вышеград, если быть точным. Подземелья под Башней Соломона.

– В Венгрии с каких-то пор убийство стало законным?

– Нет. Но с тех пор, как пала Венгерская Советская Республика, ЧК стал незаконным. Ваша зараза здесь была уничтожена и теперь гонима.

Я слегка наклонился к товарищу и тихо произнёс:

– Слушай, Феликс, прострели-ка ему колено для острастки. Так, за глумление над венгерской трагедией.

Глаз напарника вспыхнул, но стрелять он не стал.

– Не могу. – сказал он.

– Почему? – спросил я.

– Он увернётся.

– От твоего выстрела? Ты же можешь рассчитывать траекторию…

– В том-то и дело. Я просчитал все возможные варианты попаданий. И в каждом он автоматически уклонится от всех моих выстрелов. Даже от серии из всего магазина. Его тело… Я почему-то уверен, что его инстинкты позволяют предсказывать угрозу так же, как мои помогают мне эту угрозу осуществлять. Это что-то вроде чрезмерно сильного вестибулярного аппарата.

Я вновь посмотрел на Матфея. Он не выглядел так, будто бы мог представлять для нас хоть какую-то опасность. Но если Феликс считал, что его невозможно ранить пулей, я был склонен ему верить. В анализе он всегда был лучше меня.

– Итак, – сказал я, – я не собираюсь вступать с тобой в спор по разграничению обязанностей всяких международных служб. Мы сейчас здесь, и мы тебя арестуем, несмотря ни на что. А потом ты выложишь нам всё, что знаешь об убийстве Шарикова.

– Ну, вы можете попытаться меня арестовать. Но не думайте, что я не буду сопротивляться. Я это место не просто так охраняю.

Он достал откуда-то из-под своей мантии шашку. Это, очевидно, был вызов лично мне, и я не мог его не принять. Мой меч также легко выскочил из ножен, и, крутанув восьмёрку для разминки, я приготовился к тому, чтобы пообрубать этому наглому сектанту всё, чем он там собрался сопротивляться. Конечно, я понимал, что раз он может уворачиваться от пуль, значит, и от шашки моей увернётся. Но мой план состоял в том, чтобы он как можно быстрее «перегорел», используя свою способность слишком долго.

– На войне, знаешь ли, я достаточно махал этой штукой, – сказал я. – И я достаточно хорошо фехтую, чтобы порезать тебя, какой бы силой ты там ни обладал! Лучше сдавайся без боя и тогда сможешь на следующий день проснуться со всеми своими конечностями.