Ключ к забытым снам

Бавиал

Ключ к забытым снам

Глава первая: Серебряный шёпот леса

В королевстве, где реки напевали колыбельные древних времён, а звёзды по ночам перешёптывались с луной, жил принц Бавиал. Его рыцарством были любопытство, а доспехами – тихий смех, который звенел, как колокольчик, в пустых коридорах дворца. Но однажды терпение Бавиала лопнуло, как мыльный пузырь: он сбежал от церемоний, где даже яблочный пирог имел «важное государственное значение», и углубился в запретный лес.

Принц был загадкой, завёрнутой в полутона: его плащ, словно сотканный из пепла и лунной пыли, то облегал худенькие плечи, то растворялся в воздухе, оставляя за собой шлейф мерцающих частиц. Волосы цвета опавшей листвы под зимним солнцем вились непослушными прядями, будто их касался не ветер, а само время. Лицо – то ли ребёнка, то ли древней фрески – хранило следы улыбок, которые никто не видел, и теней, будто позаимствованных у сумерек. Даже его пальцы, то пухлые, как у мальчишки, то вдруг удлинявшиеся и полупрозрачные, словно струи дыма, заставляли задуматься: когда он родился? Или… перестал умирать?

Когда он двигался, за ним колыхались отсветы: то мелькал контур мальчика с деревянным мечом, то силуэт юноши в короне из шиповника. А в его глазах, глубоких, как колодцы забытых деревень, плавали искорки – не отражение звёзд, а что-то иное, будто он носил в себе обломки другого неба. На мизинце мерцало кольцо с камнем, внутри которого, как в ловушке, бились мотыльки из света и тьмы.

Деревья здесь стояли плечом к плечу, словно стражи, охраняющие тайну. Их стволы, покрытые письменами, которые не мог прочесть ни один учёный, шелестели на ветру: «Стой… Или иди…». Но Бавиал уже шагнул в полосу света, пробивавшегося сквозь кроны, – и мир перевернулся.

Трава под ногами засверкала, будто её выткали из лунного серебра. Каждая травинка звенела, как крошечная арфа, когда он касался её ботинком, но если приглядеться – её блеск был хрупким, словно пепел от писем, сожжённых давным-давно. Небо, словно забыв, каким ему быть, переливалось оттенками, которых нет в королевской палитре: тут и фиалковый рассвет, и зелёный закат, и что-то неуловимое, что Бавиал назвал «цветом бабушкиных воспоминаний». Воздух здесь был густым и сладким, словно сотканным из пчелиных грёз, но за сладостью таилась горечь – как послевкусие от несбывшихся обещаний.

– Ты не похож на придворных, – прошептал кто-то.

Принц обернулся, но вокруг лишь стрекозы с крыльями, как расплавленное золото, кружили в танце. Потом он понял: это его собственная тень говорила! Та самая, что всегда следовала за ним покорно, теперь изгибалась волной, повторяя движения ветра. В её очертаниях мелькали чужие силуэты – словно толпа невидимых спутников тянулась за ним, шепча на языке забытых имён.

– Ты… живая? – Бавиал присел на корточки, и тень коснулась его ладони – лёгким холодком, от которого по коже побежали мурашки, будто кто-то провёл по ней льдинкой.

– Живая? – засмеялась она, и её голос напомнил журчание ручья, что течёт в обратную сторону. – Я – твой вопрос без ответа. Ты ищешь то, что уже идёт за тобой.

На груди у принца дрогнул медный ключик – подарок няни, который он носил, не понимая зачем. «Он откроет дверь, которую нельзя увидеть глазами», – говорила она. Теперь ключик теплился, как светлячок, и Бавиал вдруг осознал: он и есть дверь. Не та, что из дуба и железа, а та, что прячется между «почему» и «а вдруг». В его памяти всплыли слова няни: «Смерть – это не конец, а дверь, которую все боятся отпереть… пока не научатся слушать тишину».

Стрекозы замерли, их крылья застыли в воздухе, как витражи в заброшенной часовне. Бавиал заметил, что их тени на земле складываются в узоры, похожие на лица – некоторые плакали, другие смеялись, третьи безнадёжно тянули руки к небу. «Неужели это те, кто потерял свои ключики?» – подумал он, и сердце (если оно ещё билось) сжалось от странной тоски.

Лес вдруг затих, будто затаив дыхание. Где-то вдали, за стеной деревьев, послышался звон колоколов – но не праздничный, а тот, что зовёт путников домой сквозь туман. Бавиал не знал, что колокола здесь звенят только для тех, кто ищет путь в обратную сторону… но так и не решается обернуться.

Он шёл вглубь леса, и деревья расступались, показывая тропу из опавших звёзд. Но теперь звёзды под ногами мерцали тускло, словно пепел после костра, а их свет оставлял на коже Бавиала ледяные следы, которые не таяли. Стволы приоткрывали трещины-глаза, сверкавшие изумрудным светом, но если приглядеться – в их глубине шевелилось что-то чёрное, тонкое, как паутина, будто деревья хранили не только свет, но и тихий шёпот о чём-то утраченном. С неба падали пушинки, таявшие на щеках, как поцелуи невидимых фей, но когда Бавиал ловил их, на ладони оставались серые пятна, похожие на пепел.

У ручья, вода в котором переливалась, словно в ней купались лучи заката, Бавиал остановился. Его отражение дрожало на поверхности, но что-то было не так – оно двигалось на секунду позже, а вокруг головы вился туманок, которого принц не чувствовал.

– Почему всё здесь… другое? – спросил он у стрекозы, севшей ему на палец. Её крылья, казавшиеся золотыми, при ближайшем рассмотрении оказались прозрачными, как старые оконные стёкла, а внутри них пульсировали жилки, похожие на трещины.

– Потому что ты другой, – прозвенело в ответ, но голос стрекозы звучал слишком громко, будто исходил отовсюду. – Когда перестаёшь бежать, мир поворачивается к тебе лицом.

Ключик засветился ярче, и принц улыбнулся. Тепло от него было едва уловимым, словно луч солнца сквозь зимнее одеяло. Бавиал не заметил, как вода в ручье застыла, повторив его улыбку – но уже без него. Отражение исчезло, а на дне мелькнула тень, слишком большая для стрекозы, с крыльями, как у ворона.

Может, няня была права? Секреты – как эти серебряные травинки: чтобы их услышать, нужно замедлить шаг. Но теперь, когда он прислушался, их звон напоминал похоронный перезвон где-то вдали. А ответы… Они похожи на танцующую тень – всегда рядом, но требуют, чтобы ты сначала задал правильный вопрос. Его собственная тень, всё это время кружившая рядом, вдруг замерла и медленно указала на его грудь. Туда, где под рубашкой не билось сердце.

Лес глубже втягивал его в свои объятия, а Бавиал уже не боялся. Или просто забыл, что такое страх? Деревья здесь стояли как немые стражи: их стволы, покрытые чёрным бархатом мха, изгибались в неестественных позах, будто застыли в момент падения. Ветви сплетались в арки, похожие на рёбра гигантского зверя, а сквозь листву, сизую и плотную, как пепел, пробивался свет – не солнечный, а мертвенно-зелёный, словно фильтрованный через толщу болотной воды. Воздух стал гуще, сладкий запах сменился ароматом влажной земли после дождя – но дождя здесь не было. Вместо капель с листьев стекала слизь, оставляя на камнях блестящие следы, похожие на серебряные черви.

Самое важное, понял он, иногда прячется не в сундуках с сокровищами, а в мгновении, когда перестаёшь дышать, чтобы услышать, как поёт тишина. Но тишина эта была слишком совершенной, как в пустой комнате, где давно не смеялись. Даже ветер обходил это место стороной, и лишь изредка где-то в чаще раздавался треск – будто ломали кости, или старые корни прощались с жизнью. Под ногами шевелился ковёр из папоротников с листьями-лезвиями, а между ними пробивались грибы-фонарики, светившиеся ядовитым синим, словно предупреждая: «Не наступай».

А где-то вдали, за спиной, ему послышался знакомый голос няни – но он звучал не как приветствие, а как эхо прощания. Голос вёл к поляне, где стояло дерево с дуплом-ртом. Из него сочилась смола, густая и тёмная, как засохшая кровь, а на коре вокруг росли лишайники, складывающиеся в слова: «Возврата нет».

Глава вторая: Вопросы без дверей

Принц Бавиал шёл по тропе, усыпанной опавшими звёздами, которые теперь напоминали слепые глаза, смотрящие в никуда. Их мерцание было похоже на последние вспышки свечей в склепе – тусклое, дрожащее, готовое исчезнуть от малейшего ветерка. Воздух гудел низко, словно под землёй стонал великан, а запах… Запах был странным: смесью ладана из дворцовой часовни и гниющих корней, будто лес впитывал молитвы, чтобы переварить их в тишине.

Лес сжимался вокруг, словно пытаясь удержать его. Ветви деревьев сплетались в арки, похожие на рёбра гигантского зверя, а кора шелушилась, обнажая под собой не древесину, а что-то тёмное и пульсирующее, словно жилы самого мира. Ключик на груди пульсировал тёплым светом, словно говорил: «Ты уже выбрал – назад дороги нет». Но с каждым шагом Бавиал замечал, что свет ключа оставляет за ним следы – не на земле, а в воздухе, будто прожигая дыры в самой реальности.

Первым встретил его Каменный Страж. Его фигура выросла из земли внезапно, как кошмар, забытый за день. Лицо Стража было стёрто временем – ни рта, ни носа, только углубления, похожие на пустые глазницы, и трещины, складывающиеся в подобие скорбной улыбки. Его тело, грубо высеченное из скалы, покрывали мхи, словно древние шрамы, а между камнями копошились черви, слепые и бледные, будто никогда не видевшие солнца.

– Ищешь дорогу? – прогремел Страж, и его голос был похож на грохот обваливающихся гор. В такт словам из трещин в его теле выползали насекомые с панцирями, покрытыми рунами. – Но куда? Кто ищет место – теряет причину.

Бавиал не понял, но кивнул, чувствуя, как в груди защемило что-то важное, будто невидимая рука сжала засохший цветок вместо сердца. В ушах зазвучал шёпот – не извне, а изнутри, словно кто-то перебирал его воспоминания: «А если Бога нет, принц? Если небеса – всего лишь потолок этой пещеры, а звёзды – дыры, пробитые отчаявшимися?»

– Я ищу… ответы, – сказал принц, и его тень, притаившаяся за спиной, дёрнулась, как пойманная на лжи.

Каменный Страж рассмеялся – звук, от которого задрожали листья на деревьях. Смех длился слишком долго, превращаясь в рёв, а затем в стон.

– Ответы? – прошипел он, и теперь его голос стал тихим, как скрип двери в заброшенном храме. – Ты спрашиваешь у камня о Боге? Посмотри вокруг: этот лес – его черновик. Здесь он тренировался создавать боль. – Страж провёл рукой по своему лицу, и из трещин брызнула чёрная смола, пахнущая железом и пеплом. – А потом ушёл. Или умер. Или просто перестал смотреть…

Бавиал почувствовал, как по спине пробежал холодок. Где-то в глубине леса завыло, словно ветер пронёсся через пустые глазницы черепов, сложенных в пирамиду.

– Но… есть же звёзды, реки, жизнь! – выдохнул принц, не понимая, откуда в нём этот спор.

– Жизнь? – Страж разжал каменную ладонь, и в ней закопошились те самые черви, слепые и жадные. – Она лишь плесень на краю его забытой чаши. А звёзды… – Он сжал кулак, и когда разжал – осталась лишь пыль. – Они горят, потому что не знают, как перестать.

Тень Бавиала вдруг зашептала у него за спиной голосом, похожим на скрип пергамента: *«Не слушай. Камни верят только в тяжесть».*

Но принц уже не мог отвести взгляд от червей, ползущих по руке Стража. Они напоминали ему что-то… Да, королевских мудрецов, которые день за днём твердили о «великом замысле», не замечая, как сами превращаются в пыль.

Бавиал потянулся к ключику, но Страж внезапно схватил его руку. Каменные пальцы были холоднее льда, и в них не было жизни – только тяжесть веков. Лицо Стража, стёртое временем, казалось, впитало в себя все сомнения тех, кто проходил здесь раньше. В его пустых глазницах мелькнули искры, словно отголоски давних споров о вере.

– Твоя дверь уже открыта, – прошипел Страж, и его голос прозвучал как скрежет надгробий, – но ты всё ещё стучишься в неё. Смешной человечек.

Принц вырвался, и на его запястье остался след – красный, как вино, но боли он не почувствовал. Вместо крови из царапины сочился серебристый туман, растворяясь в воздухе, словно его тело больше не принадлежало миру плотных материй. Его руки, когда-то загорелые от дворцовых прогулок, теперь были бледными, почти прозрачными, а в глазах, глубоких и тёмных, как ночь без звёзд, отражалось смятение.

– Что я такое? – прошептал Бавиал, сжимая ладонь, сквозь которую чудился тусклый свет ключика. Он вспомнил, как в детстве молился в часовне, глядя на витражи с ликом святого, держащего такой же ключ. «Бог – кузнец всех дверей», – говорил священник. Но теперь, глядя на Стража, Бавиал задавался вопросом: а если Творец лишь выковал замок, а ключ бросил в бездну, чтобы люди искали его вечно?

Страж, превращаясь обратно в скалу, прохрипел:

– Спроси у тех, кто идёт за тобой…

Принц обернулся. Впервые он заметил их – полупрозрачные фигуры, бредущие в метре позади. Одни плакали, другие смеялись, третьи что-то кричали, но звуков не было. Их лица были знакомыми: вот старый садовник, поливавший розы во дворце, вот девушка из кухни, которая всегда подкладывала ему лишнюю порцию пудинга… Но теперь их черты искажались, как отражение в треснувшем зеркале. Садовник, всегда такой аккуратный, был покрыт плесенью, а девушка держала в руках не пудинг, а горсть пепла.

– Вы… тоже ищете дорогу? – крикнул Бавиал, но толпа теней лишь покачала головами. Садовник поднял руку и указал на него. На сквозь него. Его палец, полуразложившийся, дрожал, будто показывал не на принца, а на пустоту за его спиной.

Тень Бавиала, отделившись от земли, заговорила голосом, в котором сплелись шёпоты всех, кого он когда-либо знал:

– Они идут за своим. За тем, что ты унёс, даже не зная.

– Что я унёс? – взмолился принц, чувствуя, как холод проникает в грудь, будто сердце заменили комом снега.

– Время, – ответила тень. Её контуры мерцали, как пламя на ветру, обнажая внутри рёбра из тенёт. – Ты взял его у них, когда переступил порог. Но ты не виноват. Так работает эта дверь.

Ключик на шее Бавиала дрогнул, и принц вдруг осознал: Страж спрашивал о Боге не случайно. Камень, лишённый жизни, стал зеркалом его собственных сомнений. «Если Творец есть – почему он позволил мне стать дверью для чужих страданий? А если нет – то чья рука высекла эти звёзды под ногами?»

Ветер донёс запах тления – не из леса, а от него самого. Его плащ, некогда алый, выцвел до серости, а узор на поясе, вырезанный из коры, теперь напоминал паутину. Даже дыхание (если оно ещё было) оставляло в воздухе иней, словно лёгкие наполнились зимой.

Тени молча тянули к нему руки, и Бавиал понял: они ждут, что он – дверь без замка – станет для них ответом. Но как дать то, чего нет даже у него самого?

Ключик на груди Бавиала вспыхнул так ярко, что осветил то, что он не хотел видеть: у каждой тени на шее висел такой же медный ключик, но их – ржавые, обмотанные колючей проволокой. Некоторые ключи проросли в тела, как корни, другие были покрыты плесенью, словно пролежали в сырой земле века. На одном, совсем чёрном от времени, Бавиал разглядел гравировку – крошечную корону, как у него. Его корону. Ту, что исчезла из дворца в день, когда он… Нет, он не смел вспоминать.

– Почему? – его голос дрогнул, став похожим на шелест высохших листьев под ногами.

– Потому что они искали место, – отозвалось эхо Стража, в котором теперь угадывались голоса тех, кто задавал этот вопрос раньше. – А не причину.

Лес вдруг наполнился звоном колоколов – тех самых, что звали домой. Но теперь Бавиал понял: это не колокола. Это плач. Плач тех, кто осознал, что их жизнь была вопросом, на который они так и не нашли ответа. Звук проникал в кости, заставляя вспомнить то, чего не должно быть в памяти. Девушка из кухни, чьи руки теперь были прозрачны до локтей, протянула к нему ладонь – на ней лежал яблочный пирог, превратившийся в прах.

Он побежал, не разбирая пути, а тени следовали за ним, словно привязанные невидимой нитью. Серебряная трава под ногами впивалась в кожу осколками, оставляя раны, которые не кровоточили, а лишь светились синевой, как гнилушки в ночи. Воздух гудел молитвами на мёртвых языках, а деревья… деревья шептали его имя. Не то, что ему дали при рождении, а другое – забытое, будто вырванное из летописей.

И только ключик, горячий как уголёк, напоминал: «Ты – дверь. Но чтобы пройти, нужно перестать бояться того, что увидишь по ту сторону».

А страх, как оказалось, был единственным, что ещё связывало его с миром, где яблочный пирог имел «важное государственное значение». Миром, которого, возможно, не существовало уже сто лет. Потому что Бавиал вдруг вспомнил: садовник, которого он видел в толпе теней, умер ещё до его рождения. А девушка с пудингом… Её портрет висел в галерее предков, под слоем пыли.

Его шаги замедлились. Где-то в глубине сознания зашевелилось понимание: он уже бежал по этой тропе. Бежал, когда кони понесли его экипаж в пропасть. Бежал, когда ключик впервые засветился на обугленной шее. Бежал – и каждый раз лес встречал его как старого знакомого, давая новый шанс задать правильный вопрос.

Но на этот раз Бавиал остановился. Его рука коснулась груди, где когда-то билось сердце, а теперь зияла тишина. «Двери не боятся, – подумал он. – Они просто ждут, когда их откроют».

А вокруг, в такт его мыслям, колокола-плач сменились смехом – горьким, как полынь. Смехом тех, кто наконец перестал искать.

Глава третья: Река, в которой тонут сны

Принц Бавиал вышел к реке, чьи воды были прозрачнее воздуха – сквозь них виднелось дно, усыпанное осколками лунного света, словно кто-то разбил ночь на тысячи сияющих осколков. Берега обрамляли кристаллы, растущие из земли, как цветы; их грани отражали небо, но не то, лавандовое, а чёрное, бездонное, усеянное глазами вместо звёзд.

Бавиал подошёл ближе, и его ботинки, некогда кожаные, а теперь полупрозрачные, будто сплетённые из тумана, коснулись воды. Волны расходились молча, не оставляя ряби. Он наклонился, чтобы напиться, и замер: на поверхности не было его отражения. Лишь пустота, в которой танцевали тени – не его, а чужие, с ртами, полными песка, и руками, тянущимися к невидимому солнцу.

– Здесь отражаются только твои мысли, – прозвучал голос, и из глубины всплыла Рыба.

Её чешуя переливалась, как витражное стекло, а вместо плавников росли крылья бабочки – огромные, мерцающие синим и кроваво-красным. Каждая чешуйка показывала сцену: вот Бавиал в колыбели, над ним склоняется няня с лицом, которого у неё никогда не было; вот он скачет на коне, которого подарил отец, но конь этот падает в пропасть, которой нет в его памяти.

– Это… мои воспоминания? – прошептал принц, замечая, как его руки дрожат. Они стали тоньше, почти эфемерными, а под кожей, там, где должны быть вены, струился тусклый свет, словно кто-то вставил в него свечу из матового стекла.

– Воспоминания? – Рыба закружилась, и её крылья заслоняли «небо», превращая мир в калейдоскоп из обрывков прошлого. – Или щепки, которые ты собрал, чтобы построить плот под названием «Я»?

Бавиал потянулся к ключику на груди – он теперь был холодным, как гробовая плита. Его плащ, некогда алый, выцвел до серости, а вышитые золотом вензеля превратились в паутину. Даже волосы, всегда непокорные, как лесная чаща, лежали мокрыми прядями, словно он только что вынырнул из глубины, о существовании которой не подозревал.

– Кто ты? – спросил он, замечая, что у Рыбы слишком много глаз – маленьких, как бусины, на крыльях, на хвосте, даже на жабрах.

– Я – то, что ты потерял, когда впервые усомнился в реальности, – её голос звенел, как разбитый колокольчик. – Помнишь? Ты спросил няню: «А если мы все спим, и мир – это чей-то сон?»

Бавиал вспомнил. Тогда няня перекрестилась и сказала, что такие мысли – от лукавого. Теперь он понимал: лукавый был здесь, в воде, в кристаллах, в его собственной груди, где вместо сердца мерцала пустота.

– Покажи мне правду, – потребовал он, и река вдруг вздыбилась.

Вода стала чёрной, а в её глубине проступили силуэты: дворец, покрытый плющом, тронный зал с паутиной вместо гобеленов, и он сам – вернее, то, что от него осталось – скелет в истлевшем плаще, с ключиком, вросшим в грудину.