Восемь Волков

Дарима Врум

Восемь Волков

Глава 1

– С чего бы ты начала свою историю?

Душный аромат сандала с мускусной нотой ударял в голову, утяжелял сознание. Антикварная мебель – темно-зеленая, бордовая – теснилась в кабинете, крадя последнее пространство. Редкие лучи пробивались сквозь шторы, едва освещая бесконечные книжные полки и бледные стены академии.

Посередине в глубоком кресле сидел молодой мужчина и внимательно за мной наблюдал, пока в воздухе было разлито молчаливое приглашение говорить.

– Не люблю начинать, – мой голос звучал хрипло и чужеродно. – Любое начало – это начало конца.

– Поэтому ты отказалась от лечения?

Я опустила взгляд – под ногами распластался темно-красный ковер с этническими узорами, что кружили голову. Я прикусила губу, и во рту появился металлический привкус. Боясь выскользнуть из тела, я вцепилась ногтями в кушетку.

– Если я согласна на лечение, то согласна и с тем, что больна.

– Но все-таки ты здесь.

– Уговорила себя.

– И чем же?

– Тем, что только смерть определит меня окончательно.

– А все, что до, не имеет значения?

– Можно изменить, – пожала плечами я.

– Ты всегда оставляешь себе пути отступления?

Я подняла глаза и словно впервые посмотрела на него по-настоящему. Он сидел напротив в белой рубашке и черных брюках, неприметный, как тень. Голова слегка набок, губы – в усмешке. Наш разговор, казалось, забавлял его.

Не желая говорить с ним прямо, я задумчиво протянула:

– Люди любят определять себя через что-то или кого-то, будто без этого они исчезнут.

– Ничего не значить, ничего не весить, – лениво начал он, поудобнее устраиваясь в кресле, – чтобы о тебе никто не знал и не помнил. Побег от ответственности, возможной реакции. Удобно. Но ты уже связана с другими, обозначена в этом мире. Мы не являемся абстракцией, мы существуем, разве нет?

– Что вы…

– Просто Айдан. И можешь на “ты”. Я немногим старше тебя.

Цепкий немигающий взгляд смотрел в упор, не давал сбежать, стал почти что удушающим. В голове внезапно стало тихо. Ничего не хотелось говорить, не хотелось и слушать.

Заметив перемену в моем лице, Айдан вздохнул, поправил очки и уже более мягким тоном продолжил:

– Я всего лишь помогаю тебе вспомнить, кто ты. Настоящая ты.

Под натиском его глаз, черных и пустых, я чувствовала себя загнанным зверем и понимала, что сдаюсь ему на милость.

– Я ничего не помню, будто была не собой и очнулась только сейчас.

– После сильного потрясения жизнь часто делится на до и после, – его бесцветный голос стал сочувствующим. – Ты что-нибудь помнишь из своего прошлого?

– Ничего. Прошлое мне снится, но это просто сны. Другие говорят мне о прошлом, но это просто слова.

– Как считаешь, что они думают, а не говорят?

Раньше я не размышляла над чужим мнением. Их мимика, косые взгляды – я пыталась вспомнить и понять, что было за фасадом.

– Они думают, что я сломлена.

– Они сказали тебе это?

– Нет, они ничего не говорят. Наоборот, замолкают, как только увидят. Наверное, им меня жаль.

– А тебе?

– Нет. Не знаю. Такое чувство, что меня обокрали, но ничего не взяли.

– Память дает основу, но забвение дарит свободу. – Его глаза, наконец, оторвались от меня, давая отдышаться, и уперлись в окно – тонкий прямоугольник голубого неба. – Не только будущее неопределенно, но и прошлое. Мы можем попробовать вспомнить твое, или ты можешь придумать новое, какое пожелаешь.

– Но это не будет правдой.

– Между реальностью и фантазией не такая уж большая разница.

– И все же, я предпочту неопределенность.

Холодный взгляд ножом метнулся обратно в меня.

– И вспоминать не хочешь?

Я не ответила, и Айдан разочарованно вздохнул:

– Человек не сразу понимает, что несчастен, и не сразу понимает, что это не приговор.

– Я не несчастна и не счастлива. Просто не чувствую, что это необходимо. На самом деле, я ничего не чувствую.

– В таком случае, – он по-хищному улыбнулся, – ты ничего не теряешь, верно?

– Еще утром у меня не было прошлого, а сейчас вы предлагаете вспомнить целую жинь?

Повисло молчание, но я не ощущала неловкости, хоть и не могла полностью расслабиться. Рядом с ним я балансировала на канате: спокойствие смешивалось с ощущением тихой опасности. Он видел меня насквозь, был отражением на зеркальной поверхности озера, чья гладь волновалась только, когда сам бросишь в воду камень. Но чем сильнее вглядываешься в глубину, тем отчетливее видны жадные темные щупальца.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – прервал молчание Айдан, откинувшись в кресле. – Как проходит акклиматизация на новом месте?

– Та девушка, что пропала, – сменила тему я, намеренно игнорируя вопрос. – Она тоже ходила на ваши сеансы?

– Да, – буднично ответил он.

– Какой она была?

– К сожалению, я не успел ее узнать. К тому же, я не могу обсуждать других студентов. Почему ты спрашиваешь?

– Меня поселили в ее комнату. Я сплю на ее кровати, и мне… снятся сны.

– Опиши их, – он весь вытянулся, как струна, а в глазах заблестело пугающее любопытство.

– Я в лесу, и меня убивают. Раз за разом, пока я не проснусь.

– Вина выжившего? – размышлял он вслух.

– Не знаю, – нахмурилась я, силясь понять, почему не могу выкинуть бедную девушку из головы. – Мне жаль соседку – она не перестает плакать. Мне стыдно, что заняла ее место. – Я осеклась, не уверенная, стоит ли продолжать. – Но мне совсем не грустно.

– Ты не обязана притворяться.

– Но я бы тоже хотела… почувствовать, понять.

Его лицо смягчилось, и он стал смотреть на меня так же, как и другие – с жалостью и слабым осуждением за то, что слишком выпячиваю на общей картине.

– Чью смерть ты оплакиваешь: ее или свою?

– Думаете, она мертва?

– Ходят слухи, что следователи уже не надеются найти ее живой. И даже известно, кто ее убил. Это был старик-охотник. Тела не нашли, но говорят, что он принес ее в жертву, – он смаковал каждую деталь, и мне стало дурно.

– Вы боитесь смерти? – вдруг выпалила я.

– Да, – ответил он без тени стыда и сомнения. – Я перестану мыслить, и это самое страшное. Смерть, – прожевал он медленно, пробуя на вкус каждую букву, – придет лишь раз. И чужая – всегда будет напоминанием, как воспоминание о будущем.

– А что после? Пустота?

– Мысль выделяется мозгом, как печенью – желчь, и мертвый мозг, к сожалению, на такое не способен. И я не смогу заставить себя думать иначе.

– Должно быть, грустно?

– Ты права, – Айдан улыбнулся, но его лицо оставалось блеклым. – Горе человеку, жаждущему религиозного откровения, но не способному к вере. Вместо ощущения таинства он окружен одиночеством просто потому, что не может себя обмануть. В конце концов, мы все хотим быть обманутыми.

– Разве это не просто – поверить?

– Где-то на краю сознания будет маячить мысль о том, что это все ложь. И она никуда не денется, даже если прямо сейчас я предстану перед божеством, – в его голосе слышалась плохо скрываемая усмешка. – А ты? Боишься молиться в пустоту или, наоборот, получить ответ? Что действительно страшнее: нечто или ничто?

– Не думаю, что есть разница или что мы эту разницу сможем понять.

Мы сидели в тишине. Он застыл передо мной резной статуей, выглядел совершенным, оттого и неживым. Черные локоны ниспадали на точеные скулы и подчеркивали черноту глаз на бледном лице, и лишь нахмуренные брови говорили о его размышлениях, а значит – о жизни.

Внезапно он весь озарился, как будто принял решение, которое камнем свалилось с его плеч.

– Чаю?

Я кивнула. Айдан поднялся с кресла, и я невольно вскинула голову от неожиданной разницы в росте. Глазами проследила за ним к столу на другом конце комнаты, на котором заботливо были расставлены расписные пиалы – некоторые из них были пусты, а в других лежали печенья и конфеты, – а рядом особняком стоял заварной чайник. Его широкая спина закрыла обзор, и мне оставалось только слушать, как гремит посуда и кипит вода.

Закончив, он подошел ко мне с двумя пиалами и предложил одну из них. Я осторожно взяла ее в руки. Он же продолжал стоять рядом, возвышаясь устрашающей статуей, и выжидательно смотрел сверху вниз. Я поднесла пиалу к губам, и только тогда он, удовлетворенно улыбнувшись, сел в кресло.

– Не чувствуешь странный вкус? – поинтересовался Айдан.

– Не уверена, что помню, каким он должен быть.

Он хмыкнул:

– Покупаю на местном рынке. Меня уверили, что шаманы используют эти травы для своих ритуалов.

– И как? Работает? – спросила я, поставив пиалу на столик рядом с кушеткой.

– Да ты не пугайся, – усмехнулся он, отпивая глоток. – Зависит от того, веришь ты или нет.

– От моей веры чай не станет волшебным.

– Ошибаешься, – улыбнулся он и сделал еще глоток, – Ты сильнее, чем ты думаешь.

И тут мир качнулся, и комната поплыла. Время распалось на кадры – Айдан уже стоял на другом конце кабинета, вытаскивая что-то круглое из шкафа. Еще секунда – и на столике передо мной стоял светильник на тонкой ножке с тремя лампами. Они загорелись, и пространство замигало короткими вспышками. Лампы кружили и множились, и вскоре единственное, что я могла различить – это силуэт мужчины, темный на фоне света.

Окна с грохотом распахнулись, и кабинет, обернувшийся маленькой коробочкой, затопило, точно цунами, ослепительной яркостью. Внезапное ощущение полета защекотало внутри. Тело стало невесомым, и вот я уже со стороны наблюдала, как оно взлетает, ускоряется и размазывается по комнате.

Затем то тут, то там стали появляться черные пятна, которые превращали все, к чему прикасались, в выцветшую пленку. Они сливались и разрастались, пока не поглотили меня полностью. И наступила тьма, а во тьме нарастал гул. Он становился все громче и громче, стал невыносимым и резко оборвался оглушающей тишиной.

– Вдох-выдох, – слова эхом разносились в пустоте моего сознания. – Почувствуй тяжесть в руках и ногах. Представь безопасное место и помни, как бы далеко ты ни отправилась, я буду рядом.

Голос монотонный, я плыла по нему как по течению. Он доносился одновременно отовсюду и изнутри и, как вода, поглощал с головой, утягивая на дно. И вот я добровольно сдаюсь без возможности вынырнуть, даже вдохнуть, и оказываюсь уже не в кабинете, а где-то далеко в своих снах.

– Скажи мне, где ты находишься?

– В лесу, – ответила я, еле шевеля во рту пересохшим языком. – Кажется, я помню это место…

Резкий прилив прохладного ветра чуть не сбил с ног, заставил задыхаться. Я огляделась. Раскинувшаяся повсюду зелень пряталась в легком полумраке вечера. Лесная свежесть пробирала до самого нутра, вызывала трепет, ощущение страха и свободы.

– Что ты видишь?

Как только слова строчкой пробежали в голове, впереди вспыхнули два желтых огонька. Они становились все ближе и ярче, вынуждая щуриться.

– Я вижу глаза.

– Глаза? – переспросил голос, пока нечто продолжало нестись навстречу.

Два огонька плясали и прыгали, будто дразнили. Я чувствовала, что существо все ближе. И его приближение пробуждало первобытный страх. Голова вдруг обратилась в камень и, не способная ясно мыслить, пульсировала болью. Тело пробило бесконтрольной дрожью.

– Это зверь. Он приближается, – крик застрял в горле.

– Ты в опасности? – слова превратились в бессвязную кашу, заглушаемую нарастающим грохотом.

Все, что я видела – это слепящий свет. Все, чего мне хотелось – упасть на колени и свернуться калачиком. Я думала, что если стану как можно меньше, то зло уйдет, но я становилась только больше. Меня распирало изнутри, и я заполнила собой все и лопнула, как воздушный шарик.

И на мое место пришел страх, липкий, пахнущий сыростью и железом. Он пульсировал раненой плотью, бился дичью, подстреленной, но оставленной умирать. В то мгновение я была не собой, а той, что умела бояться, ведь ей было, что терять. Болезненное воспоминание вырвалось на свет: приглушенные голоса и страстное желание жить.

– Мамочка, пожалуйста, не умирай!

Сильная рука схватила меня за запястье, и прикосновение ожогом выбросило обратно в реальность. Я распахнула глаза, жадно хватая ртом воздух, словно только что вынырнула из-под толщи воды.

– Дыши, смотри на меня. Ты в безопасности, все закончилось.

Айдан сидел передо мной на коленях и крепко сжимал мою ладонь, обеспокоенно глядя в глаза. Все еще тяжело дыша, я отшатнулась. Я не могла поверить, что он шарил грязными руками в моей голове и нашел те раны, о существовании которых я и не подозревала.

– Прошу прощения, я был слишком опрометчив, – его голос дрожал, и он казался искренним, но это не придавало уверенности. – Для первого сеанса гипноз был не лучшим вариантом.

– То, что я увидела…

– Проблемы с памятью – нередкое проявление посттравматического синдрома. Травмирующие воспоминания могли быть подсознательно заменены на…

– Чудовище?

– Фантазию. – Айдан все еще был близко, но уже старался не касаться. Он выглядел холодным, и только глаза выдавали его беспокойство. – И часто ты видишь то, чего нет?

– Иногда вижу тени в уголках глаз. Когда не смотрю, они становятся больше, когда вглядываюсь – исчезают.

– Со сном проблем нет?

– Кошмары, – коротко ответила я, все еще тяжело дыша, а про себя добавила: каждую ночь.

– А ты уверена, что не спишь прямо сейчас?

Я моргнула.

– О чем вы?

– Выглядишь так, будто не высыпаешься. Может, дам тебе какой-нибудь отвар для сна.

– Хотите сказать, что я плохо выгляжу?

– Я бы ни за что такое не сказал.

Повисло молчание.

– Видишь ли, – откашлялся он, меняя тему, – разум – посредник между нами и реальностью. И иногда, стремясь нас защитить, он сводит с ума.

– Предлагаете отречься от разума?

– Мы слишком зависим от того, что видят наши глаза и слышат наши уши. И когда задумываемся слишком сильно, реальность начинает подстраиваться. Можно? – Не дожидаясь ответа, он бережно взял мою ладонь и положил себе на грудь. – То, что ты думаешь, является мной, – лишь образ, созданный твоим опытом. Меня, которого ты знаешь, не существует. Я умру, когда ты отвернешься.

– Вы хотите сказать, – я вырвала руку, он опустил глаза, – что нет смысла бояться своих фантазий?

– Все это время мы говорили только об одном – о неопределенности. – Айдан поднялся на ноги и прошел обратно к креслу. – Обозначь себя в этом мире и ничего не бойся, даже своих фантазий. И у меня есть то, что поможет тебе в этом. – Он засуетился, но тут же замер и издал нервный смешок. – Только дай мне слово, что это останется нашей маленькой тайной.

– О чем вы?

Он пошарил в тумбочке, вытащил тонкий черный блокнот в кожаном переплете. Я потянулась за ним, но он одернул руку.

– Твой дневник до инцидента, – он разглядывал меня с предвкушением и осторожным любопытством, точно терпеливый удав – беспечную мышку. – Я не читал и даже не открывал.

– Я не помню, как его писала, так что…

– Просто хотел, чтобы ты знала, чтобы доверяла мне.

– У меня ведь нет причин не доверять, верно?

Он расплылся в улыбке.

– Думаю, на этом наш сеанс можно закончить, – он передал дневник, и его пальцы на мгновение задержались на моих – холодные, как металл. – Жду тебя завтра на занятиях.

Я цыпочках шла по коридору, как вороватая кошка, что стащила мясо с хозяйского стола. Черный блокнот жег ладони и мертвым грузом тянул к полу. Фантомная боль искрила на кончиках пальцев. В какой-то момент я хотела выбросить дневник, но лишь крепче прижала к груди. Несмотря ни на что, я ощущала странное предвкушение, которое заставляло сжимать блокнот до белых костяшек. Трепет – липкий, как пот, – сдавливал горло.

Кирпичное здание в три этажа – и академия, и общежитие в одном – было тесным, как склеп. Учебные аудитории и кабинеты преподавателей располагались на третьем этаже, жилые комнаты – на втором, а внизу – спортивный зал, столовая, кабинет директора и пост охранника. Сюда не принимали просто так: только по приглашению.

Наша с Айсой комната была невзрачной: тесный прямоугольник с двумя кроватями у стен, а между ними – стол и окно. Внутри меня ждала тень – худая и черная. Я замерла, пока не осознала, что всего лишь вижу свое отражение. Зеркало у двери поставила Айса. Она всегда вертелась перед ним, когда собиралась куда-то. А я избегала в него смотреть. Сегодня не получилось.

Вид в зеркале пугал: тело, малокровное и угловатое, плоское со всех сторон, с выпирающими костями. Все говорили, чтобы ела больше, но я не могла – не чувствовала голода. Тогда они смотрели на меня с такой невыносимой жалостью, что аппетит пропадал еще на несколько месяцев вперед. Я знала, о чем они думали – о моих родителях. Им меня жаль. Они не говорили ни слова, но глаза выдавали. Может, они и правы. Может, я и скорблю. Но как же это странно – скорбеть о том, чего не помнишь.

Я небрежно бросила рюкзак у кровати, которая теперь принадлежала мне, опустила голову на твердую подушку и наконец оторвала от груди дневник. Я смотрела на него с расстояния вытянутых рук, но так и не решалась открыть. Прочесть его казалось одновременно и таинством, и святотатством. Странно, что я не ощущала подобного в кабинете Айдана. Тогда дневник казался чем-то несерьезным и неважным, словно Айдан играл со мной. Сейчас же, физически ощущая его в руках и осознавая, что он может в себе таить, я совсем растерялась.

Выдохнув, я наконец решилась, но не успела открыть дневник, как из него выпорхнула фотография. Я осторожно взяла ее в руки, отложив блокнот в сторону. Фотография была маленькой и старой, на ней был запечатлен молодой парень с резкими скулами и каштановыми волосами. Но больше всего цепляли глаза – выразительные и медово-карие.

Я вглядывалась в пронзительный вгляд незнакомца, изучала черты его лица и гадала, кто он такой. Но чем дольше я смотрела, тем сильнее сползала внешняя красота, обнажая сокрытое звериное нутро. Я видела, как что-то отвратительное и искаженное плескалось в глубине его глаз. По спине пробежал холодок. На меня смотрела тьма.

Я отбросила фотографию, покачала головой, прогоняя навязчивый образ, и зашелестела страницами: даты и события мелькали, обгоняли друг друга, торопясь рассказать историю, которую я забыла – мою историю. Из каждой строчки и каждого слова на меня смотрела прошлая я, а я в настоящем изо всех сил пыталась разглядеть ее в ответ.

Я узнала, какой кофе она любит, какой чай пьет, ее любимый цвет, узнала о ее родителях, о парне, который нравился. И по мере приближения к сегодняшней дате, во мне росла тревога. Узелок страха все сильнее затягивался внутри.

И вдруг я осознала: это все – не я. К горлу начала подступать тошнота.

Я в ужасе швырнула дневник в стену.

Но тут же вскочила и подобрала его. Страницы были пусты.

Трясущимися руками я перебирала их, пока не наткнулась на единственную запись: “Погибая в моей памяти, ты каждый раз воскресаешь, моя Птичка-Феникс.”

Город купался в утреннем тумане, томно потягиваясь. Он только-только просыпался, неохотно и неспешно, под щебет птиц, что перебивали друг друга взахлеб. Небо искрилось розовым и висело так низко, что протяни руку – и облака молоком польются по ладоням. Утренняя прохлада кружила голову, наполняла легкостью сердце и каждый шаг. И казалось, что вокруг были сплошные декорации, особенно приторные перед катастрофой.

Передо мной раскинулась знакомая площадь – каменый остров с фонтаном и скамейками, очерченный дорогами и окруженный громоздкими административными зданиями. Не было ни души, и лишь иногда проходили редкие люди и проезжали редкие машины.

Я спешила. В животе порхали бабочки, а в груди ныло сладкое предвкушение чего-то большого и прекрасного, но с горьким послевкусием напрасных надежд.

Я увидела его издалека. Он сидел на скамейке, запрокинув голову – бледный силуэт на фоне розового утра. Я подошла ближе, и он, будто почувствовав, повернулся ко мне, и до боли знакомая улыбка вспыхнула на его лице. "Я знаю тебя," – пронеслось в голове. – "Но откуда?"

Застигнутая врасплох, я застыла испуганной ланью, но через мгновение все же улыбнулась в ответ – решила поверить в иллюзию.

– Привет, – кивнул он, изучая меня взглядом с ног до головы, но избегая смотреть в глаза.

Я села рядом, стараясь выглядеть спокойной. Еще секунду назад я точно знала, кто он, и хотела столько всего ему сказать, но сейчас голова опустела, наполнилась воздухом. Я и сама почти растворилась в окружающем, каждый раз задыхаясь, когда порыв ветра проходил насквозь.

– Дай руку, – улыбнулся он.

Я послушно протянула ладонь, он накрыл ее своей и слегка сжал.

– Прости, – сказал он еле слышно, одними губами.

Я вспомнила это слово, почти ненавистное. Он часто его повторял.

– Тебе не за что извиняться, – отрезала я голосом, что принадлежал не мне.

Он долго молчал, согревая мои руки в своих, пока наконец не заговорил, но не со мной, а куда-то в пустоту.

– Ты мне все еще снишься, знаешь, – горько усмехнулся он. – Я стал забывать твое лицо и твой смех, но ты все еще снишься. Я просто знаю, что это ты.

“Все будет хорошо, мы еще обязательно встретимся,” – тут же отозвалось в моей голове, но слова так и остались невысказанными, похороненными внутри. Я молчала, чтобы лишний раз не наполнять воздух отчаянием.

– Навсегда… – И он наконец взглянул мне в глаза, но мне почему-то захотелось отвернуться. – Мы с тобой этом моменте.

После его слов время застыло. Мир остановился перевести дыхание, вдохнуть полной грудью. Меня захлестнуло ощущение вечности, когда все координаты сходятся в одной точке. Я все еще не осознавала, что происходит, но мне и не надо было. Мы сидели рядом, но между нами была дистанция в горизонт.

– Она проснулась.

Из-за внезапной смены тона по спине пробежали мурашки. Я видела, как шевелятся его губы, но голос был чужой и далекий. Его лицо треснуло фарфоровой маской и начало отваливаться кусками, за которыми не было ничего, кроме зияющая черноты.

И я вспомнила его – парня с фотографии. Вспомнила дневник, вспомнила, что уснула.

– Она проснулась! Мать-Волчица! – Одним резким движением его огромная рука сдавила мое горло. – Она идет за тобой!

Я беспомощно извивалась, исступленно его царапая. Глаза закатились, и я била наугад. Повсюду были только руки, и их становилось все больше. Они сдавливали шею, закрывали рот, рвали волосы, выдавливали глаза. Я смертельно жаждала вдохнуть, но он душил меня со звериной ненавистью.

И резко все оборвалось. Сон развеялся так же быстро, как накатил. Ничего уже не было: ни неба, ни незнакомца, ни пальцев вокруг горла – только знакомый потолок. Я очнулась в своей комнате, но очнулась ли?

Я не могла пошевелиться. Невидимая сила наваливалась сверху, припечатывая к кровати. Воздух стал густым, как сироп, и сжимался сильнее с каждой безуспешной попыткой вдохнуть. "Я все еще сплю," – хотела кринуть я, но язык прилип к небу. И все, что оставалось – смотреть наверх, постепенно растворяясь во тьме, когда в ней отчетливо ощущалось чье-то присутствие. Я чувствовала, как тают границы между мной и тем, что в ней скрывалось.

Существо стояло рядом. Я не видела его, но явственно и живо чувствовала. Его существование было несомненным и абсолютным, а вот мое уже – опосредованным и необязательным. Оно молчало, только дышало тяжело и часто. Но тишина продлилась недолго: существо разразилось гортанным рокотом. Я слышала, как оно давилось, скрипело и булькало. Я слышала это, но в голове проносились слова. Оно говорило со мной, и я его понимала.

– Она проснулась…

Я старалась не смотреть, не дышать и даже не думать. В уголках глаз пространство рябило каждый раз, как существо говорило. Там шевелилось нечто, чего не должно было быть.

– Если я скажу тебе, что придется прожить жизнь заново, что ты почувствуешь? – его слова пульсировали в моих висках.

– Я не помню свою жизнь, – прошептала я.

– Если и вспомнишь, то забудешь, но жить не перестанешь. Снова и снова.

– Вставай.

Я рывком проснулась и тут же разразилась лающим кашлем, пытаясь выплюнуть то ли застрявшие в горле легкие, то ли мерзкое послевкусие сна.

– Что с тобой? – Айса смотрела на меня с привычным для нее беспокойством, но в этот раз была особенно взволнованной.

– Все хорошо, – отмахнулась я.

– Они пришли. Ее родители.

Утреннее солнце заливало маленькую комнату, заставляло щуриться. Айса суетилась, курсировала от моей кровати к своей, собирая разбросанные вещи и на ходу расчесывая волосы. Она распахнула окно, впуская прохладный свежий воздух. Я села на кровать и поежилась, продолжая следить за ней глазами, пока та застегивала маленькое черное платье.