Лю Яо. Возрождение клана Фуяо. Том 1. Полет птицы Пэн

– Благодарю за наставление, учитель.

Хань Мучунь беззвучно вздохнул. Может, он и пытался казаться человеком в расцвете лет, но на деле был настолько стар, что успел нажить непомерно богатый опыт. И, конечно же, от его внимания мало что могло ускользнуть. Чэн Цянь вел себя прилежно и даже заботливого слугу называл братом, но делал он это не потому, что считал, будто люди вокруг него заслуживают уважения. Скорее, он действовал так потому, что не хотел потерять лицо.

Как говорится, «ритуал – это знак ослабления доверия и преданности. В ритуале – начало смуты»[47]. И пусть этот мальчик обладал недюжинной проницательностью и множеством талантов, его натура отличалась от природы великого Дао. К тому же ранимость Чэн Цяня не могла расположить к нему других. Да и вряд ли он, с его высокомерием, сам желал этого расположения.

Мучунь убрал руку с головы Чэн Цяня, слегка озабоченный тем, что мальчик в будущем может свернуть с праведного пути.

Отступив назад, он перевернул трехногий стол и подозвал к себе учеников.

Обратная сторона деревянной столешницы была густо[48] усеяна тысячами дыр, проделанных короедами. Но, к удивлению мальчиков, между этими бороздками были плотно начертаны мелкие символы.

– Это то, чему я собираюсь обучить вас в первую очередь: правила клана Фуяо. Вы двое должны переписать их слово в слово и, начиная с этого момента, раз в день записывать их по памяти. И так сорок девять дней, – сказал Хань Мучунь.

Перед лицом стольких правил Чэн Цянь наконец выказал хоть какое-то удивление. Он всегда считал, что такие священные вещи, как правила клана, не должны быть выгравированы под потрепанным, да еще и трехногим деревянным столом.

Хань Юань был поражен не меньше его.

Маленький нищий вытянул шею и даже побледнел от испуга.

– Ой, что здесь такое написано?! Учитель, эти символы могут знать меня, но я определенно не знаю их! – завопил он.

Чэн Цянь предпочел промолчать.

Учитель, который мог оказаться духом колонка, бессмысленные наставления, свод правил, начертанный на обратной стороне прогнившей столешницы, похожий на барышню дашисюн и неграмотный нищий шиди… Как же странно начинается его путь к самосовершенствованию. Чего он сможет достичь?

Чэн Цянь почувствовал, что его будущее заволокло туманом.

Но вечером, когда он вернулся в павильон Цинъань, его настроение заметно улучшилось при мысли, что теперь у него действительно появилось место, где он мог бы учиться. В кабинете павильона было огромное множество текстов, которые он так давно мечтал прочесть, а еще бумага и кисти, подготовленные Сюэцином специально для него.

Чэн Цянь никогда не писал на бумаге. Кроме того, его родители вряд ли смогли бы написать даже простые числа, и в их доме никогда не водилось письменных принадлежностей. Много лет он полагался лишь на свои незаурядные способности. Подсматривая за старым туншэном, Чэн Цянь сумел выучить немало иероглифов. Он хранил их в голове и часто практиковался в написании палочкой на земле. Втайне Чэн Цянь мечтал обладать четырьмя сокровищами рабочего кабинета[49].

Чэн Цянь так пристрастился к письму, что перестал следовать наставлениям учителя, ведь Мучунь требовал, чтобы он писал правила только один раз в день. Но когда Сюэцин пришел позвать его к ужину, Чэн Цянь, словно одержимый, переписывал их уже в пятый раз и, похоже, не собирался останавливаться.

Кисточка для письма, сделанная из шерсти колонка, значительно отличалась от палочек. Поскольку Чэн Цянь впервые пользовался кистью и бумагой, иероглифы, которые он писал, выглядели особенно неприглядно. Было заметно, что он намеренно подражает почерку человека, вырезавшего все эти надписи на столе. Он не только уложил в голове сами правила – его память жадно впитала написание каждой черточки, каждого крючка.

Сюэцин обнаружил, что каждый раз, когда Чэн Цянь писал, он совершенствовал то, что у него не выходило в прошлый раз. Он словно отдавал себя целиком каждой ошибке. Он был так поглощен своим занятием, что просидел за ним почти два часа, не делая перерыва. Мальчик даже не заметил, как Сюэцин вошел в его кабинет.

Чэн Цянь хорошо выспался в первую ночь, но этим вечером он был слишком взволнован, чтобы спать. Он словно воочию видел все эти штрихи, стоило ему только закрыть глаза, хотя боль в натруженном запястье все усиливалась.

Судя по всему, и правила клана, и название на табличке павильона Цинъань написал один и тот же человек. Чэн Цяню так полюбился этот почерк, что он беспокойно ворочался в постели. Табличка была ветхой, а обшарпанный деревянный стол и вовсе выглядел так, будто вот-вот развалится. Думая об этом, Чэн Цянь заключил, что правила клана были введены не так давно.

Но чей это был почерк? Учителя?

Чэн Цянь прокручивал эту мысль в голове, пока его не одолела сонливость.

Он не заметил, как заснул, и его закрутила волна еще не позабытых воспоминаний – в пелене тумана что-то неведомое кружило его по горе Фуяо. Крутя, вертя, его вдруг привело в Зал Неизвестности, где он был днем. «Зачем же я пришел к учителю?» – вдруг озадаченно подумал Чэн Цянь.

Тем не менее он переступил порог и увидел во дворе какого-то человека.

Это был высокий мужчина, но Чэн Цянь не мог разглядеть черт его лица – казалось, они утопали в странной черной дымке. У мужчины были ужасно бледные руки, с четко очерченными суставами. Всем своим видом он напоминал неприкаянную душу.

Испугавшись, Чэн Цянь неосознанно отступил на пару шагов, но вдруг почувствовал беспокойство за своего учителя.

– Кто ты? Почему ты во дворе дома моего учителя? – набравшись смелости, спросил он.

Мужчина вскинул руку, и Чэн Цянь ощутил сильное притяжение. Оно подняло его в воздух и в мгновение ока бросило к незнакомцу.

Поднятой рукой тот снисходительно коснулся лица Чэн Цяня.

Рука этого человека была так холодна, что от одного прикосновения Чэн Цянь продрог до костей.

– Не слишком ли ты смелый, малыш? – Мужчина схватил Чэн Цяня за плечо и усмехнулся. – Уходи.

Чэн Цянь почувствовал сильный толчок и в то же мгновение проснулся в своей кровати. За окном только-только занимался рассвет.

Сон рассеял все мысли о дальнейшем отдыхе. Мальчик привел себя в порядок и, чтобы убить время, принялся поливать цветы во дворе. Это заставило Сюэцина, пришедшего проводить Чэн Цяня в Зал Проповедей, глубоко устыдиться своего позднего пробуждения.

Зал Проповедей представлял собой небольшой стоящий посреди поляны павильон с несколькими столами и стульями. Хотя Чэн Цянь и Сюэцин прибыли очень рано, в павильоне уже суетился другой слуга. Он подмел пол, вскипятил воду и готовился заваривать чай.

Чэн Цянь нашел себе место, и хорошо воспитанный юноша-даос тут же подал ему пиалу с горячим напитком.

Выражение лица Чэн Цяня осталось холодным и непроницаемым, он лишь присел на краешек каменного стула – похоже, эта привычка давно стала его второй натурой. Научившись терпеть лишения, он никак не мог привыкнуть к комфорту. Он чувствовал себя неловко и сильно смущался, наблюдая, как другие работают, пока он пьет чай.

Едва осушив пиалу, Чэн Цянь услышал шаги. Он поднял глаза и увидел странного молодого человека, идущего по прилегающей к павильону аллее.

Юноша был облачен в темно-синие одежды и держал в руках деревянный меч шириной больше ладони. Двигался он довольно быстро, глядя прямо перед собой, в то время как его помощник неуклюже бежал чуть позади.

– Это второй шишу, – шепнул Сюэцин Чэн Цяню.

Значит, это второй шисюн, Ли Юнь. Чэн Цянь видел его имя на доске за деревянной дверью Зала Неизвестности, поэтому мальчик поспешно встал, чтобы поприветствовать его:

– Второй шисюн.

Ли Юнь не ожидал, что кто-то прибудет сюда раньше него. Услышав голос, он остановился, поднял голову и уставился на Чэн Цяня. Его зрачки, казалось, были больше, чем у обычных людей, отчего глаза выглядели холодными, словно лед.

…А может, они не просто выглядели холодными, но и на самом деле были такими?

Ли Юнь выдавил улыбку, больше похожую на злорадную усмешку, и наконец заговорил:

– Я слышал, учитель привел двух новых шиди. Ты – один из них?

Чэн Цяню не понравился взгляд Ли Юня – он почувствовал в нем что-то зловещее.

– Да, а другой – мой четвертый шиди, Хань Юань.

Ли Юнь шагнул вперед.

– А тебя тогда как зовут? – заинтересованно спросил он.

Ли Юнь походил на бывалого волка, заметившего кролика. Чэн Цянь чуть было не отпрыгнул от него, но вовремя сдержался. Резко выпрямившись, он невозмутимо ответил:

– Чэн Цянь.

– О, сяо Цянь. – Ли Юнь кивнул и протянул, лицемерно улыбнувшись: – Приятно познакомиться.

Чэн Цянь видел лишь его белоснежные зубы, и это лишний раз подтверждало, что на данный момент в клане Фуяо не было ни одного человека, который мог бы ему понравиться, не считая учителя.

Но как знать – его учитель мог оказаться и не человеком вовсе.

Вскоре на горизонте появились Хань Юань и Мучунь чжэньжэнь. Хань Юань тут же уселся перед Чэн Цянем и, жалуясь, что тот не пришел поиграть с ним, перепробовал все угощения на столе.

Иногда Хань Юань льстиво улыбался учителю, а иногда оборачивался, чтобы подмигнуть и состроить рожу Чэн Цяню, деловитому, но аккуратному.

Он служил прекрасной иллюстрацией к поговорке «уродливые люди делают больше зла».

Что до их дашисюна, Янь Чжэнмина, то он опоздал на целый час и, конечно же, пришел зевая.

Разумеется, такой человек, как Янь Чжэнмин, никогда не ходил пешком – он прибыл, сидя в плетеном кресле.

Двое слуг шли спереди и двое сзади, они несли своего господина от самой «Обители нежности».

Прелестная девушка быстрым, широким шагом шла позади, обмахивая Янь Чжэнмина веером, а рядом шел юноша, держащий над его головой зонт.

И вот так, словно сопровождаемый великими защитниками Хэн и Ха[50], явился Янь Чжэнмин. Его белоснежные одежды трепетали на ветру, а подол напоминал плывущие по небу облака.

Казалось, молодой господин явился сюда не на утренние занятия, а для того, чтобы привлечь к себе внимание.

Войдя в Зал Проповедей, дашисюн высокомерно покосился на Ли Юня, всем своим видом выражая отвращение. А после перевел взгляд на Хань Юаня и, заметив на столе недоеденные пирожные, раскрыл веер и заслонился им, будто подобная картина могла запятнать его прекрасный взор.

В конце концов у него не осталось выбора, кроме как сердито подойти к Чэн Цяню. Один из юношей-даосов раза четыре наскоро протер каменный табурет, затем положил на него подушку и поспешил подать чай. Дымящаяся чашка тут же опустилась на блюдце с амулетами. Блюдце волшебным образом охладило содержимое чашки, и на стенках выступила испарина. Только тогда Янь Чжэнмин соизволил сделать глоток.

Завершив все приготовления, молодой господин Янь наконец-то сел.

Ли Юня это не удивило. Для него дашисюна будто не существовало, но Хань Юаня увиденное, казалось, потрясло до глубины души. Выражение его лица было таким же, как когда он восклицал «Что здесь такое написано?!».

Снисходительно наблюдая за всем происходящим, даже вечно саркастичный Чэн Цянь потерял дар речи.

Так началось утреннее занятие четырех учеников Мучунь чжэньжэня, не испытывающих друг к другу ничего, кроме неприязни.

Глава 7

Грезы об управлении стихией

Возможно, неровное блюдце и ржавые монеты действительно были полезны и учитель каким-то образом предвидел эту сцену. Во всяком случае, он выглядел хорошо подготовленным.

С полузакрытыми глазами Мучунь чжэньжэнь поднялся на помост, полностью игнорируя тихое, но явственное противостояние своих непослушных учеников.

– В качестве сегодняшнего утреннего занятия я хочу, чтобы вы вместе со мной прочитали «Канон чистоты и покоя».

Этот священный текст вовсе не был «Каноном Верховного достопочтенного Владыки Лао о чистоте и покое»[51], как могло показаться по названию. Строки этой неописуемой ерунды невесть о чем, видимо, были выведены рукой самого учителя и повторяли одно и то же.

Вероятно, чтобы показать чистоту и покой максимально отчетливо, Мучунь чжэньжэнь при чтении растягивал каждый слог вдвое. Этот протяжный говор почти душил его, в результате чего в конце каждой фразы голос учителя вибрировал. И без того непонятные слова звучали вычурно. Все это делало учителя похожим на безумную лаодань с поджатыми губами[52].

Очень скоро у Чэн Цяня зазвенело в ушах, да так громко, что сердце ушло в пятки. Мальчик невольно забеспокоился, что учитель задохнется, если продолжит в том же духе.

В конце концов Мучунь чжэньжэнь запыхался и замолчал. Он неторопливо отхлебнул из чашки, чтобы смочить горло, и Чэн Цянь поежился. Мальчик с нетерпением ждал высоких рассуждений наставника, но вместо этого снова услышал до тошноты протяжный голос Мучунь чжэньжэня.

– Хорошо, давайте прочтем еще раз, – затянул старик.

Чэн Цянь промолчал.

Вдруг кто-то бесцеремонно похлопал его по плечу. Кто бы мог подумать, что дашисюн возьмет на себя инициативу и первым заговорит с ним?

– Эй, малыш, – сказал Янь Чжэнмин. – Подвинься в сторону и освободи мне место.

Дашисюн был самым драгоценным сокровищем клана Фуяо. Если он просил освободить место, Чэн Цянь не мог пойти против его воли.

Хватило одного лишь взгляда, чтобы стоявший поблизости слуга с радостью пододвинул молодому господину «кресло красавицы»[53]. Янь Чжэнмин откинулся на спинку и нагло закрыл глаза, ничуть не стыдясь присутствия учителя, а затем и вовсе задремал в грохочущем «покое» чтения.

Понаблюдав за ним некоторое время, Чэн Цянь обнаружил одно из достоинств монстра и по совместительству его дашисюна: он не храпел во сне.

Но, похоже, все присутствующие уже привыкли к такому поведению. Пока дашисюн бесстыдно дремал, второй шисюн спелся с четвертым шиди, да и о Чэн Цяне не забывал, беспрестанно ему подмигивая.

Из четырех учеников только Чэн Цянь с терпением относился к своему учителю. Его снисходительность граничила с суровостью, но также не исключала верности и педантичности. Во всем этом хаосе именно Чэн Цянь сидел неподвижно, как гора, и заканчивал «обычное утреннее чтение». Только благодаря ему урок окончательно не превратился в монолог. Чэн Цянь следил за своим учителем с начала и до конца утренних занятий.

Увидев, что Чэн Цянь не обращает на него внимания, Ли Юнь закатил глаза и, явно задумав что-то, вытащил из рукава маленькую фарфоровую бутылочку. Он потряс ею перед Хань Юанем, прошептав:

– Знаешь, что это?

Стоило Хань Юаню взять ее в руки и открыть, как из фарфорового горлышка вырвалась ужасная, умопомрачительная вонь. Зловонное облако тут же окутало Хань Юаня. И даже сидевший позади Чэн Цянь не избежал этой печальной участи.

– Это волшебная вода, она зовется «Златожабья Жидкость». Я сам ее сделал, – самодовольно сказал Ли Юнь.

– В этой воде что, вымачивали жабьи лапки? – презрительно фыркнул Чэн Цянь, не отвлекаясь от чтения священного текста, который декламировал учитель.

Хань Юань зажал пальцами нос и вернул так называемую «волшебную воду» Ли Юню. Изнывая от зловония, он спросил:

– Для чего она?

Ли Юнь ухмыльнулся, скомкал лежавший на столе лист сюанчэнской бумаги[54] и капнул на него несколько капель своей волшебной воды. Капли тут же впитались, в миг превратив скомканную бумагу в живую жабу.

В мире было великое множество зверей и птиц, и почему Ли Юнь выбирал для игр только жаб?

Чэн Цянь начал понимать, почему дашисюн смотрел на второго шисюна как на дерьмо.

Ли Юнь поднял глаза и встретился взглядом с Чэн Цянем. Недобро усмехнувшись, он ткнул жабу кисточкой и сказал, указывая на Чэн Цяня:

– Иди к нему.

Жаба квакнула и запрыгала к мальчику. Но на полпути ее поймала тощая рука. Учитель незаметно приблизился к ученикам, и пойманная им жаба снова превратилась в обычный бумажный шарик.

– Снова твои фокусы. – Мучунь чжэньжэнь вздохнул, словно все еще цитировал священные тексты. – Да у тебя талант, сяо Юнь.

Ли Юнь показал ему язык.

– Раз так, ты сам будешь читать священные тексты для своих шиди, – произнес учитель.

Ли Юню не оставалось ничего другого, кроме как, подражая высокому голосу евнуха, продолжить декламировать «Канон чистоты и покоя». Это продолжалось почти два часа, Ли Юнь прочел «Канон» не меньше дюжины раз, прежде чем учитель смилостивился и остановил его, положив конец бесконечным мучениям.

– Я описаюсь, если он снова начнет читать, – с дрожью прошептал Хань Юань.

Чэн Цянь продолжил сидеть неподвижно, сделав вид, что не знаком с ним.

Проведя в покое больше двух часов, их учитель наконец просиял, сказав:

– Спокойное чтение должно сопровождаться активным движением. Все вы, следуйте за мной. О, Чэн Цянь, разбуди своего дашисюна.

Чэн Цянь не ожидал, что на него обрушится такое несчастье. Он повернулся и посмотрел на юношу в белом, затем собрался с духом, протянул руку и ткнул его пальцем в плечо с таким видом, словно дотронулся до пламени. «Это учитель попросил меня разбудить тебя, не вымещай на мне свой гнев», – взволнованно подумал Чэн Цянь.

Но дашисюн, поспав второй раз за сутки, похоже, так хорошо выспался, что даже не рассердился. Он открыл глаза и уставился на Чэн Цяня, после чего глубоко вздохнул и выполз из кресла. Вяло махнув рукой, Янь Чжэнмин сказал:

– Да-да… идите вперед.

Наполовину проснувшийся молодой господин Янь, по всей видимости, находился в лучшем расположении духа, чем прежде. Его красивые глаза, по форме напоминавшие лепестки персика, затуманились, а взгляд, остановившийся на Чэн Цяне, смягчился.

Лицо его разгладилось, и юноша спросил:

– О, еще кое-что. Как тебя зовут?

– …Чэн Цянь.

– А. – Янь Чжэнмин равнодушно кивнул. По сравнению с его нескрываемым отвращением к Ли Юню и тем, как он вел себя с Хань Юанем, стремясь закрыться от него веером, обращение с Чэн Цянем можно было считать достаточно вежливым.

После этого «а» Янь Чжэнмин больше не обращал на него внимания. Он прикрыл зевок рукой и сидел неподвижно, ожидая, пока его служанка Юй-эр расчешет ему волосы.

Чэн Цянь заподозрил было, что его изнеженный дашисюн на самом деле дух павлина с разноцветным оперением. Но, увидев подобную картину, он отбросил это предположение, если бы настоящий павлин расчесывался столько раз на дню, он давно уже превратился бы в бесхвостого голозадого двуногого монстра.

Но густая шевелюра дашисюна была крепка от корней – и раз его голова еще не превратилась в метелку, он мог оказаться той еще неведомой зверушкой.

Во дворе к ним подошел слуга и на двух руках передал Мучуню деревянный меч.

Чэн Цянь и Хань Юань сразу воодушевились. Они росли, слушая истории, в которых бессмертные путешествовали по небу на летающих мечах. Несмотря на то, что Чэн Цянь пал жертвой священных книг, он все еще оставался маленьким мальчиком. В его сердце, хотя он этого и не признавал, жила мечта о легендарных силах, призывающих ветер и дождь.

Простой деревянный клинок источал тяжесть веков. Создание пилюли бессмертия, таинственные священные тексты, чтение судьбы по звездам и гадания на пальцах… В мальчишеском мире ничто из этого не могло сравниться по привлекательности с мечом.

Чего стоят все тяготы на пути становления бессмертным, если даже легендарное восседание на облаках средь тумана скромно отступает перед героическим взмахом хладного меча, что способен подчинить необъятные земли[55]?

Мучунь чжэньжэнь пошевелил хилыми руками, потряс ногами и медленно вышел на середину двора. Он был тощ, как увешанный одеждой шест.

Полный ожиданий Хань Юань тут же озвучил то, что Чэн Цянь постеснялся спросить:

– Учитель, ты собираешься научить нас пользоваться мечом? Когда мы сможем получить оружие?

Мучунь усмехнулся:

– Не спеши, сначала освой деревянный меч.

С этими словами он сделал несколько махов руками и нетвердо встал в стойку. Приступив к демонстрации каждого движения и позы, старик одновременно бормотал:

– Техники деревянного меча… Клана Фуяо… Укрепление здоровья и тела… Чтобы достичь бессмертия… Нужно управлять течением Ци и не допускать застоя крови.

Чэн Цянь и в этот раз промолчал.

Феерическое размахивание мечом только что в дребезги разбило его мечту об управлении силами природы.

«Бесподобная» техника клана Фуяо тем временем привлекла внимание маленького воробья. Птичка опустилась на ближайшую к Мучунь чжэньжэню ветку и принялась наблюдать.

Это определенно был самый тихий бой во всем мире. Меч оказался слишком слаб, чтобы хоть немного потревожить воздух. Даже улитка могла взобраться на верхушку дерева, пока он описывал круг.

В сочетании с загадочными речами учителя про укрепление здоровья эффект был поистине впечатляющим.

Шагнув вперед, Мучунь повернулся, наклонился и вытянул руку с оружием в сторону. Потом, пошатываясь, подошел к ветке.

Сидевший на ней воробышек оказался храбрым малым! Он смотрел на приближающийся меч широко открытыми, похожими на черные бобы глазами.

– Маленькая птичка, если останешься на прежнем месте, мой клинок убьет тебя!

Но не успел учитель закончить дерзкую фразу, как воробышек, услышав «свирепое» предупреждение, не спеша поднял ногу и шагнул вперед, прямо через «острое лезвие», со спокойным видом наблюдая за тем, как образ грозного оружия развеивается, подобно миражу.

Хань Юань покатился со смеху. Даже Чэн Цянь нашел произошедшее смешным. Боевые искусства, демонстрируемые артистами по деревням и селам, и то не были настолько абсурдными, как этот деревянный клинок. Но Чэн Цянь не расхохотался, так как обнаружил, что его шисюны не смеются. С дашисюном все было понятно: ему расчесывали волосы, и согнуться пополам от смеха было бы крайне затруднительно. Но вот второй шисюн, прославившийся любовью к жабам, похоже, находил в этом представлении определенную пользу.

Ли Юнь, который обычно не мог сидеть на месте, будто у него было шило в заднице, не смеялся. На его обычно коварном лице застыло крайне заинтересованное выражение. Он не сводил с учителя глаз, пусть даже его движения напоминали ритуальные пляски.

Учитель продемонстрировал своим ученикам первый стиль владения деревянным мечом Фуяо, закончив представление на одной ноге, застыв в стойке «Золотой петух»[56]. Он раскинул руки, вытянув шею, будто стремился заглянуть за горизонт, и, пошатываясь, сказал:

– Это первый стиль владения деревянным мечом Фуяо, «Полет птицы Пэн»!

К сожалению, учитель скорее напоминал кукарекающего петуха, нежели расправляющую крылья великую птицу Пэн.

Хань Юань прикрыл рот ладонью, от едва сдерживаемого смеха его лицо покраснело.

В этот раз учитель не стал потакать мальчику. Он ударил Хань Юаня мечом по голове, и движение это было куда более ловким, чем все прежние.

– Что я тебе говорил? Сосредоточься! Не будь таким легкомысленным! – отчитывал мальчишку Мучунь чжэньжэнь. – Над чем ты смеешься, а? Глупец! Будешь переписывать «Канон чистоты и покоя» пять раз! За один вечер! Чтобы он был у меня завтра же.

Так как Хань Юань не умел читать, он был избавлен от переписывания правил на некоторое время. Услышав о наказании, он тут же с бесстыжим лицом прибегнул к своему последнему средству, призванному спасти его от неминуемой смерти:

– Учитель, но я еще не умею читать и писать! – выпалил он.

– Тогда срисовывай! Ли Юнь!

Ли Юнь сделал шаг вперед, и Мучунь чжэньжэнь обратился к нему:

– Возьмешь своих шиди, чтобы потренировать первый стиль. Руководство по второму я выдам позже.

«Говорят, что Ли Юнь дошел до второго стиля больше чем через год после того, как его приняли в клан. Неужели он целый год тренировался кукарекать как петух?» – подумал Чэн Цянь.

Пока он размышлял, Ли Юнь уже встал в стойку. С непроницаемым лицом он взял деревянный меч и, не скрывая юношеской самоуверенности, аккуратно шагнул вперед. Их вялый учитель не шел ни в какое сравнение с жизнерадостным юнцом. Имя Ли Юнь означало «зеленый бамбук», и его поза также напоминала изящный стебель. Меч со свистом рассекал воздух, а сильные удары каждый раз поднимали яростный ветер.

Это был дух молодости. Непобедимый дух!

Маленький воробей, до того сохранявший невозмутимость, перепугался. Он взмахнул крыльями и взмыл в небо.

Не успели Чэн Цянь и Хань Юань прийти в себя, как второй шисюн громко крикнул, сохраняя суровое выражение лица:

– Укрепление здоровья и тела! Чтобы достичь бессмертия, нужно управлять течением ци и не допускать застоя крови!

Юный мечник вмиг приободрился.

Однако Ли Юнь не чувствовал ни капли стыда. Закончив фразу, он обернулся и скорчил рожу своим ошеломленным шиди.

Глава 8

Сокровище клана

Наблюдая за тем, как его шиди обучаются искусству меча, Янь Чжэнмин неторопливо полировал деревянный меч куском шелка.