" Я не Я " Гипнагогия (Эйдос)

Надя Коммер

" Я не Я " Гипнагогия (Эйдос)

"Тот, кто создаёт идола, становится его первым рабом."

Глава 1: Тот, кто пишет в темноте

Июль 1951 года. Лондон тонул в нескончаемом дожде. Пятые сутки подряд ветер срывал с облупленных стен афиши, гнул старые чугунные фонари, и казалось, будто сам город пытался стереть с себя последние следы человеческого присутствия. Серое небо гремело глухо и лениво, как отдалённое рычание огромного, невидимого зверя. Улицы блестели, как чёрные зеркала, в которых отражались искривлённые силуэты редких прохожих – мрачных теней, спешащих укрыться от чужого взгляда и от самого Лондона.

В крохотной комнате, где пахло табаком, чернилами и холодным кофе, Ричард Холлоуэй выглядел как человек, застрявший где-то между двумя мирами – между плотью и мыслью, между явью и сном.

Ему было чуть за тридцать пять, но годы одиночества и бессонных ночей наложили на него свой отпечаток. Высокий, но чуть сутулый, он двигался с ленивой осторожностью человека, давно потерявшего связь с нормальным ритмом жизни. Казалось, он берёг себя от самого пространства – чтобы оно не ранило его лишний раз.

На нём висел поношенный тёмно-серый халат, мягкий и выцветший от времени, с зацепками на рукавах. Халат был его второй кожей – тёплой бронёй против ледяного равнодушия внешнего мира. Под ним – мятая рубашка и свободные брюки, давно потерявшие форму, но ставшие для него удобной униформой писателя-отшельника.

На носу – круглые очки с тонкой металлической оправой, слегка сползающие на переносицу. Одно стекло было чуть поцарапано, и из-за этого его взгляд казался ещё более расфокусированным – как у человека, который видит не столько внешний мир, сколько внутренние образы. Когда он смотрел поверх очков, его глаза – серо-голубые, холодные, как пасмурное утро над Лондоном – вдруг оживали короткими вспышками страсти или боли.

Его волосы были тёмно-русые, неопрятно взъерошенные, с первыми седеющими прядями у висков. Щетина грубая, трёхдневная, тёмная – не из-за стиля, а из-за равнодушия к своему отражению в зеркале. Его руки – длинные, с чернильными пятнами на костяшках, с обкусанными ногтями – дрожали от напряжения, когда он касался бумаги или – как теперь – смотрел на Эйдос.

Он пах табаком, дешёвым кофе и старыми страницами – ароматами одиночества, невысказанных мыслей и долгих, безнадёжных ночей. сидел, сгорбившись над столом. Свеча на его столе догорала, оставляя за собой восковые слёзы, стеклянные и бессмысленные. Камин едва тлел. И Рич снова перечитывал свои рукописи, которые давно превратились в хаос – как его собственные мысли. Сигарета болталась в уголке рта, оставляя едкий дым на пожелтевших страницах.

«Страх – власть, покоряющая несчастье. Либо мы – и есть страх…»

Он выругался шёпотом и отбросил очередной лист. Всё не то. Всё банально. Всё гниёт ещё до того, как родилось.

Рич пил крепкий кофе – четвёртую кружку за ночь – и чувствовал, как сердце предательски пропускает удары. Голова гудела от недосыпа, грудь щемила от боли, а на лице расползались тени, как пятна плесени.

Он был один. Не потому что его бросили – его никогда не находили. Женщины оставались на страницах книг, дети рождались лишь в снах, а весь его реальный мир сжимался до размеров этой комнаты, где листы лежали повсюду – под ногами, на кровати, на подоконнике.

«Чем меньше мыслей, тем болезненнее они происходят внутри нас, оставляя силы застывать в бездействии…»

Рич сжал виски ладонями и посмотрел в потолок. Он не знал, ночь сейчас или утро. Время распалось для него недели назад. Он пытался вспомнить, зачем вообще пишет, но вместо ответа в комнате зашевелились тени.

Впервые он услышал это: тихий шелест, как будто по полу пробежал холодный ветер. Свеча задрожала. Сигарета выпала из пальцев и догорела, оставив после себя тёмное пятно на полу. Рич резко обернулся. Комната была пуста – конечно, пуста. Но тогда почему шторы колыхались, будто от дыхания? Он вытер глаза и посмотрел в тёмное окно. В его отражении что-то мигнуло – не лицо, а как будто чья-то фигура стояла за его плечом.

Рич зажмурился. Сердце колотилось глухо и больно. Он поднялся и закричал:

– Кто здесь?!

Ответа не было. Только дождь за стеклом.

И всё же он чувствовал – кто-то смотрит. Словно само пространство комнаты выгнулось, став чуть теснее, чуть тяжелее. Рич обернулся снова. И на миг ему показалось – в кресле у камина сидит девушка. Тонкая, как сама мысль.

Её глаза были чёрные, как чернила. Она не двигалась, но Рич знал – она дышит. И вдруг в его голове всплыло слово:

Эйдос.

Он не знал, откуда это слово, но оно пронзило его как нож. Словно имя, которое всегда жило в глубине его подсознания.

– Эйдос… – прошептал он.

И фигура исчезла. Словно тень, которая знала, что её заметили.

Рич опустился на пол, дыхание сбилось. Голова закружилась, и комната зашаталась перед глазами. Он потерял сознание.

Очнулся уже вечером следующего дня. Свет проникал сквозь тонкие, мокрые от дождя шторы. Свеча давно потухла.

Он поднялся с пола, чувствуя ломоту во всём теле, и с ужасом увидел, что все листы на столе теперь были исписаны одним словом:

«Эйдос. Эйдос. Эйдос. Эйдос…»

Сотни раз. В его собственном почерке.

Рич рухнул в кресло. Глаза горели. Он понял одно:

эта ночь была не последней.

И, возможно, он уже начал падение в ту бездну, из которой нет выхода.

Он сидел в кресле, сжав пальцами виски так сильно, что ногти оставили красные следы на коже. Бумаги, усеянные этим незнакомым, но жутко близким словом, покрывали весь стол и пол. Слово пульсировало у него в голове, как зов.

Эйдос.

Рич выдохнул, схватил первый попавшийся лист и разорвал его. Потом ещё один. И ещё.

Но где-то глубоко в себе он знал – это не остановит её. Ту самую фигуру из кресла. Ту, что оставила этот след внутри его разума.

Дождь за окном стал стучать сильнее, словно пытался проломиться внутрь комнаты.

Он пошатываясь подошёл к умывальнику, ополоснул лицо ледяной водой. Глянул в зеркало. И замер.

За его спиной снова стояла она. Тонкая, похожа на цветущую фарфоровую статую.

Рич развернулся рывком – никого. Только комната, только его беспорядок и дым сигарет.

Он закрыл лицо руками, стиснув зубы.

«Ты сходишь с ума», – прошептал он себе.

«Ты спишь. Или умер. Или…»

Но слова оборвались, потому что голос прозвучал в тишине. Мягкий, едва уловимый, как шелест бумаги.

– Не бойся. Ты ведь всегда звал меня…

Рич отшатнулся, дыхание перехватило. Он прижался спиной к стене, взгляд метался по комнате.

Никого.

– Кто ты? – его голос был хриплым и чужим.

Тишина. Только камин потрескивал сухими углями.

Он опустился на пол, сжимая голову. Сердце билось в висках.

И тогда странное тепло окутало его плечи. Как будто кто-то лёгкий, почти невесомый, склонился над ним.

Голос повторил, чуть громче:

– Я здесь всегда. Я – твоя Эйдос. Твоя форма. Твоя мысль, которой ты боишься дать жизнь.

Слёзы сами потекли по щекам Рича. Он не знал, почему, но в этих словах была не угроза, а больная, удушливая нежность.

Как будто его кто-то ждал много лет. Как будто это имя – Эйдос – было забытым обещанием самому себе.

Он прошептал сквозь стиснутые зубы:

– Это сон… Это всё сон…

Но запах был настоящим – слабый аромат полевых цветов, едва уловимый в сыром воздухе комнаты. И легкие пальцы, коснувшиеся его лица. Или он это выдумал? Или это просто его собственные дрожащие руки? Рич снова потерял сознание.

Когда очнулся, за окном было уже утро. Дождь прекратился. В комнате царила полная тишина.