Бледный король

– «Долг» – это как-то сильно сказано. Я не говорю, что платить налоги – это их долг. Просто говорю, что нет смысла не платить. И плюс мы тогда тебя посадим.

– Вряд ли вам правда хочется об этом говорить, но если правда интересно мое мнение, то я скажу.

– Валяй.

– По-моему, совсем неслучайно, что в школах больше не преподают граждановедение или что молодые люди вроде тебя спотыкаются о слово «долг».

– Хочешь сказать, размякли мы.

– Я хочу сказать, что шестидесятые – которые, благослови их Господи, раскрыли людям глаза на множество сфер, включая расу и феминизм…

– Не говоря уж о Вьетнаме.

– Да вот нет, еще как говоря, потому что мы имеем целое поколение, когда большинство впервые усомнилось во власти и сказало, что их личные моральные убеждения насчет войны перевешивают их долг воевать, когда так велят законно избранные представители.

– Другими словами, их высший истинный долг был перед самими собой.

– Ну, перед собой как кем?

– Слушайте, вы что-то сильно упрощаете. Не то чтобы все, кто протестовал, протестовали из чувства долга. Протестовать против войны стало модно.

– А тут свою роль играют и элемент высшего долга перед собой, и элемент моды.

– Хочешь сказать, протесты против Вьетнама в конце концов привели к уклонению от налогов?

– Нет, он говорит, они привели к эгоизму, из-за которого мы все хотим сожрать припасы на шлюпке.

– Нет, но я думаю, то, что привело к протестам против войны из-за моды, раскрыло двери и для того, что губит нашу страну. Для конца демократического эксперимента.

– Я тебе уже говорил, что он консерватор?

– Но это просто ярлык. Консерваторы бывают разные, смотря что они хотят сохранить.

– В шестидесятых начался упадок Америки к декадансу и эгоистичному индивидуализму – поколению «Я» [65].

– Вот только в двадцатых декаданса было как-то больше, чем в шестидесятых.

– А знаете, что я думаю? Я думаю, что Конституция и «Записки федералиста» нашей страны – невероятное моральное и творческое достижение. Потому что впервые власти современной страны создали систему, где власть граждан над собственным правительством реальная, а не просто символическая. Это совершенно бесценно и войдет в историю наравне с Афинами и Великой хартией вольностей. Из-за того, что в итоге получилась утопия и еще двести лет реально работала, это уже не просто бесценно – это буквально чудо. И – и теперь я говорю о Джефферсоне, Мэдисоне, Адамсе, Франклине, настоящих отцах церкви, – этот американский эксперимент вышел за пределы воображения и почти что сработал не благодаря интеллекту этих людей, а благодаря их глубокому моральному просвещению – их гражданскому чувству. Тому, что они больше переживали за страну и граждан, чем за себя. А могли бы просто сделать из Америки олигархию, где всю власть держат могущественные восточные промышленники с южными землевладельцами и правят железной рукой в перчатке либеральной риторики. Надо ли тут говорить о Робеспьере, или большевиках, или аятолле? Эти Отцы-Основатели – гении гражданской добродетели. Герои. Их основные усилия пошли на ограничение власти правительства.

– Сдержки и противовесы.

– Власть Народу.

– Они знали о том, что власть может развращать…

– Джефферсон вроде бы дрючил своих рабынь и народил целую толпу мулатов.

– Они считали, что централизация власти в виде ее распределения среди сознательного образованного электората с активной гражданской позицией не даст Америке скатиться и стать очередной страной знати и черни, правителей и прислуги.

– Образованного электората белых мужчин-землевладельцев, не будем забывать.

– И это один из парадоксов двадцатого века с пиком в шестидесятых. Хорошо ли привнести справедливость и разрешить голосовать всем гражданам? Да, хорошо, это очевидно. В теории. И все же очень легко судить предков через линзы современности, а не смотреть на мир так, как его видели они. Отцы-Основатели предоставили права только зажиточным образованным мужчинам с землями, чтобы дать власть тем, кто больше похож на них…

– Что-то мне это не кажется чем-то особо новым или экспериментальным, мистер Гленденнинг.

– Они верили в рацио – они верили, что люди с привилегиями, начитанностью, образованием и высокой моралью смогут подражать им, принимать взвешенные и дисциплинированные решения во благо страны, а не просто ради собственных интересов.

– Как минимум это очень творческое и изобретательное оправдание расизма и мужского шовинизма, да уж.

– Они были героями и, как все истинные герои, были скромны и не считали себя столь уж исключительными. Они полагали, их потомки будут похожи на них – станут рациональными, благородными, гражданственными. По меньшей мере, стремящимися к личной выгоде настолько же, насколько и к общему благу.

– А как мы вообще дошли до этой темы от шестидесятых?

– И взамен мы получили бесхребетных или продажных лидеров, каких имеем сегодня.

– Мы избираем тех, кого заслужили.

– Но это что-то очень странное. Что они были такими проницательными и дальновидными, создавая систему сдержек против накопления власти любой ветвью правительства, в здоровом страхе перед централизованным правительством, и все же наивно верили в гражданскую ответственность обычных людей.

– Наши лидеры, наше правительство – это мы, все мы, и они корыстны и слабы только потому, что мы корыстны и слабы.

– Вот ненавижу, когда ты резюмируешь то, что я пытаюсь объяснить, и все перевираешь, но я и сам не знаю, что сказать. Потому что дело в чем-то сильнее. Я не думаю, что проблема в лидерах. Я голосовал за Форда и, скорее всего, проголосую за Буша или, может, Рейгана, и буду уверен в своем выборе. Но мы наблюдаем ситуацию здесь, с нашими НП. Мы – правительство, его худшая ипостась – хищный кредитор, строгий родитель.

– Они нас ненавидят.

– Они ненавидят правительство – а мы просто самое удобное воплощение того, что они ненавидят. Но есть в этой ненависти что-то очень любопытное. Правительство – это, если отбросить всякие усложнения, и есть народ, но мы его все же от себя отделяем и делаем вид, будто это не мы; делаем вид, будто это какой-то зловещий Другой, только и мечтающий отобрать наши свободы, отнять наши деньги и перераспределить, зарегулировать нашу мораль в связи с наркотиками, абортами, экологией – Большой брат, Истеблишмент…

– Деспоты.

– И любопытно здесь то, что мы ненавидим правительство за узурпацию тех самых гражданских функций, которые сами ему и уступили.

– Перевернув изобретение Отцов-Основателей, передавших политическую власть народу, а не правительству.

– Согласие управляемых.[66]

– Но и это зашло дальше, и тут не обошлось без шестидесятнической идеи о личной свободе, аппетите и моральных правах, но, хоть убей, тут я ничего не понимаю. Только то, что в этой стране творится что-то странное с гражданскими правами и эгоизмом, а мы в Службе видим одно из самых ярких проявлений этого. Теперь мы – как граждане, предприниматели, потребители и все такое, – мы ожидаем, что правительство и закон будут нашей совестью.

– Разве не для этого нужны законы?

– То есть нашим супер-эго? In loco parentis? [67]

– Тут не обошлось и без либерального индивидуализма, и без завышенной оценки человеческого характера в Конституции, и без потребительского капитализма…

– Как-то очень расплывчато.

– Ну, расплывчато и есть. Я же не политолог. Зато последствия нисколько не расплывчатые; конкретная реальность последствий – и есть наша работа.

– Но Служба существовала и задолго до декадентских шестидесятых.

– Дай ему договорить.

– По-моему, американцы восьмидесятых – сумасшедшие. Сошли с ума. Каким-то образом регрессировали.

– То есть, цитата, отсутствие дисциплины и уважение к власти из декадентских семидесятых.

– Если не заткнешься, посажу тебя на крышу этого лифта и там и оставлю.

– Наверное, звучит реакционно, знаю. Но мы же все это чувствуем. Мы изменили свое отношение к себе как к гражданам. Мы перестали считать себя гражданами в старом смысле слова, то есть винтиками в чем-то большем и бесконечно более важном, перед чем мы все несем серьезную ответственность. Зато по-прежнему считаем себя гражданами в смысле благополучателей – мы как американские граждане отлично знаем о своих правах и об ответственности страны перед нами, и о своей гарантированной доле американского пирога. Теперь мы считаем себя едоками пирога, а не пекарями. Так кто печет пирог?

– Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя…[68]

– Теперь пирог пекут корпорации. Они пекут, а мы – едим.

– Наверное, отчасти из-за своей наивности я не хочу говорить об этом в политических категориях, хотя это, наверное, неизбежно политическая тема. Просто произошло что-то важное, когда мы, каждый для себя, решили, что можно спокойно отречься от индивидуальной ответственности перед общим благом, чтобы об общем благе болела голова у правительства, пока мы занимаемся своими индивидуальными своекорыстными делами и удовлетворяем свои разные аппетиты.

– В этом явно можно отчасти винить корпорации и рекламу.

– Вот только я не считаю корпорации гражданами. Корпорации – это машины по производству прибыли, для того они и создаются. Глупо приписывать корпорациям гражданские обязанности и моральную ответственность.

– Но весь темный гений корпораций в том, что они разрешают индивидуальное вознаграждение без индивидуальных обязанностей. У рабочих есть обязанности перед начальством, у начальства – перед гендиректором, у гендиректора – перед советом директоров, у совета директоров – перед акционерами, то есть теми же покупателями, кого корпорация кинет при первой же возможности ради прибыли, а прибыль распределяется в виде дивидендов между теми самыми акционерами/покупателями, которых они нагибают ради себя. Какой-то прямо ураган перекладывания ответственности.

– Ты забываешь профсоюзы, отстаивающие труд и взаимофонды, и влияние Комиссии по ценным бумагам на надбавку биржевого курса акций к базисному.

– Ты истинный гений нерелевантности, Икс. Мы тут не на семинаре. Девитт пытается подойти к какой-то сути.

– Корпорации – это не граждане, не соседи и не родители. Они не могут голосовать или служить в армии. Они не заучивают Клятву верности. У них нет души. Это машины прибыли. Меня это не смущает. Но, по-моему, абсурдно возлагать на них моральные или гражданские обязанности. Их единственная обязанность – стратегическая, и, хоть они бывают очень сложными, по своей сути это не гражданские лица. Меня не смущает, когда правительство исполняет функцию совести для корпораций, обеспечивает соблюдение законов и норм. Смущает меня, что теперь будто бы и мы как отдельные граждане переняли этот подход корпораций. Что наше главное обязательство – перед самим собой. Что если что-то законно и не имеет непосредственных практических последствий для нас, то пожалуйста, делай что угодно.

– Я жалею об этом разговоре все больше и больше. Это просто… вы любите кино?

– А то.

– Шутишь, что ли?

– Ничто не скрашивает дождливый вечер так, как «Бетамакс» и хороший фильмец.

– Допустим, выявлено, что рост насилия в американском кино коррелирует с повышением уровня насильственных преступлений. Я имею в виду, допустим, статистика не просто намекает, а убедительно демонстрирует, что растущее число жестоких фильмов вроде «Заводного апельсина», «Крестного отца» или «Экзорциста» имеет причинно-следственную связь с ростом беспредела в реальном мире.

– Не будем забывать «Дикую банду». К тому же «Заводной апельсин» – британский.

– Заткнись.

– Но только дай определение «жестоких». Ведь каждый понимает это совсем по-своему?

– Сейчас выкину тебя из этого лифта, Икс, я тебе богом клянусь.

– Чего бы мы тогда ожидали от голливудских корпораций, которые снимают фильмы? Мы бы правда ожидали, что их будет волновать влияние фильмов на насилие в культуре? Может, мы бы вставали в красивые позы и слали ругательные письма. Но корпорации, несмотря на всю пиар-брехню, ответят, что у них бизнес, они зарабатывают деньги для акционеров, им плевать с высокой колокольни на то, что какие-то там статистики говорят об их продукте, если только правительство не вынудит их снизить уровень насилия.

– А это упрется в Первую поправку, и нешуточно.

– Не думаю, что голливудские студии принадлежат акционерам; думаю, большая часть принадлежит родительским компаниям.

– Или если только – что? Если обычные кинозрители перестанут ходить толпами на ультражестокие фильмы. Киношники скажут, что делают то, для чего и придуманы корпорации: отвечают на спрос и зарабатывают, сколько разрешает закон.

– Прям очень скучный разговор.

– А иногда самое важное скучно. Иногда это работа. Иногда самое важное – не произведения искусства для твоего развлечения, Икс.

– Я хочу сказать вот что. И прости, Икс: если бы я знал, о чем говорю, сказал бы быстрее, но я не привык об этом говорить и никогда не умел даже переложить смысл в слова хотя бы в мало-мальском порядке – это все обычно скорее как торнадо у меня в голове, пока я еду утром и думаю о рабочих задачах на день. Примером с кино я хотел сказать только одно: снизит ли статистика желание людей ходить толпами на ультражестокие фильмы? Не снизит. И вот в чем безумие; вот что я имею в виду. Что бы мы делали? Мы бы ныли из-за проклятых бездушных корпораций, которым плевать на состояние нации, лишь бы подзаработать. Кто-нибудь написал бы редакторскую колонку в «Джорнал Стар» или даже письмо своему конгрессмену. Мол, придумайте закон. Регулируйте такие вещи, сказали бы мы. Но вот вечер субботы – и люди все равно пойдут на любой чертов жестокий фильм, который им хочется посмотреть со своей миссис.

– Они как будто ждут, что правительство будет родителем и отнимет опасную игрушку, а до тех пор будут с ней спокойно играться. Причем с игрушкой, опасной для других.

– Они не считают ответственными себя.

– По-моему, изменилось то, что люди не видят личную ответственность. Не считают, что это их личная, индивидуальная покупка билета на «Экзорциста» и повышает тот спрос, из-за которого корпоративные машины снимают все более и более жестокие фильмы, чтобы этот спрос удовлетворить.

– Они ожидают, что правительство что-нибудь сделает.

– Или что корпорации вдруг отрастят душу.

– Это очень хороший и понятный пример, мистер Гленденнинг, – сказал я.

– Не уверен, что «Экзорцист» тут правда подходит. «Экзорцист» не такой уж жестокий, скорее противный. Вот «Крестный отец» – жестокий.

– Так и не посмотрел «Экзорциста» – миссис Джи сказала, пусть ей лучше отрежут пальцы на руках и ногах тупыми ножницами, чем она станет терпеть этот мусор. Но судя по тому, что я читал и слышал, он чертовски жестокий.

– По-моему, это скорее неголосовательный синдром – «я-такой-маленький-а-масса-людей-такая-большая-что-я-могу-изменить», вот и остаются сидеть дома и смотрят «Ангелов Чарли» вместо того, чтобы голосовать.

– А потом ноют из-за избранных лидеров.

– Тогда, может, это ощущение не столько того, что отдельный гражданин не несет ответственность, сколько того, что они маленькие, а правительство и вся страна – большие, у них нет и шанса на что-то реально повлиять, вот и остается просто заботиться о себе, как получится.

– Не говоря уже о том, насколько корпорации действительно большие; как непокупка билета на «Крестного отца» одним человеком повлияет на «Парамаунт Пикчерз»? Хотя это все равно бред; оправдания за свою безответственность и отказ от крошечных усилий в решении о том, куда движется страна.

– По-моему, все это играет свою роль. И трудно определить, в чем конкретно разница. И я не хочу показаться старпером и заявлять, будто люди уже не такие ответственные, как в былые времена, страна скатилась. Но у меня и вправду такое ощущение, будто граждане – возьми хоть налоги, хоть мусор на улицах, что угодно, – раньше чувствовали себя частью Всего, что огромное «Все Остальные», определяющее политику, вкусы и общее благо, на самом деле состоит из целой толпы индивидов вроде них самих, что они часть Всего, что они должны исполнять свою роль, вносить вклад и верить, что так же, как Все Остальные, влияют, останется ли страна и дальше хорошим местом для жизни или нет.

– Сейчас граждане чувствуют себя отчужденными. Как бы «я против всех».

– «Отчуждение» – тоже словечко из шестидесятых.

– Но почему эту отчужденную мелкую эгоистичную невлиятельную тему породили именно шестидесятые, ведь если они и показали что-то хорошее, так это то, что граждане-единомышленники могут думать самостоятельно, а не просто хавать все, что говорит Истеблишмент, и могут сплотиться, выйти на улицы, требовать перемен – и реальные перемены будут; мы уходим из Вьетнама, мы получаем социальную защиту, Закон о гражданских правах и движение за равноправие женщин.

– Потому что в игру вступили корпорации и превратили все искренние принципы, устремления и идеологию в моду и позы – сделали из Бунта моду, а не порыв души.

– Демонизировать корпорации слишком уж легко, Икс.

– Разве слово «корпорация» не происходит от слова «тело», как бы «объединение в тело»? Так и создали искусственных людей. Какая там, Четырнадцатая поправка наделила корпорации всеми правами и обязанностями граждан?

– Нет, Четырнадцатую поправку ввели в рамках Реконструкции, чтобы дать полные гражданские права освобожденным рабам, а уже потом пронырливый юрист какой-то корпорации убедил Верховный суд, будто под ее критерии подходят и корпорации.

– Это мы сейчас про S-корпорации, да?

– Потому что и впрямь непонятно, ты, когда ты говоришь «корпорации», имеешь в виду отдельное или совместное налогообложение, ООО, ассоциации с правами юридического лица, плюс еще есть закрытые и открытые АО, плюс ширмы, которые на самом деле ограниченные партнерства, нагруженные безоборотными кредитами, чтобы генерировать убытки на бумаге, то есть просто паразиты налоговой системы.

– Плюс корпорации с отдельным налогообложением вносят свой вклад в виде двойного налога, поэтому трудно сказать, будто от них нет пользы в налоговой сфере.

– Икс, ты не видишь, но я сейчас смотрю на тебя с насмешкой и презрением; мы тут чем, по-твоему, занимаемся?

– Не говоря уже о фидуциарных инструментах, функционирующих практически идентично корпорациям. Плюс франшизы, прозрачные трасты, некоммерческие фонды, учрежденные как корпоративные инструменты.

– Это все не важно. И я даже не совсем о том, чем мы тут занимаемся – если только в том смысле, что из-за этого мы видим гражданские настроения вплотную, ведь нет ничего конкретнее, чем налоговый платеж: все-таки это – твои деньги, а обязательства и прогнозируемая прибыль на вклад – абстракция, такая же абстракция, как и вся страна с ее правительством и всеобщим процветанием, поэтому отношение к налогам и кажется тем местом, где гражданская ответственность человека обнажается в самом ярком виде.

– А разве черные и корпорации воспользовались не Тринадцатой поправкой [69]?

– Разрешите его выкинуть, мистер Джи, я вас умоляю.

– Вот что стоит выкинуть. В 1830-х и 40-х штаты впервые стали наделять статусом корпораций большие и регулируемые компании. И в 1840-м или 41-м де Токвиль выпустил свою книжку об американцах и где-то в ней написал, что среди прочего демократии и присущий им индивидуализм по самой своей природе разъедают у гражданина чувство истинной общности – чувство, что есть настоящие живые сограждане, что их интересы и тревоги похожи на твои. Довольно кладбищенская ирония, если задуматься: форма правления, созданная ради равенства, делает граждан такими самозацикленными индивидуалистами, что они в итоге становятся солипсистами, нарциссами.

– А еще де Токвиль говорит о капитализме и рынках, которые, по сути, идут под ручку с демократией.

– Я просто не думаю, что сейчас говорю именно об этом. Винить корпорации легко. Девитт же говорит, если ты считаешь корпорации злом, а работой правительства – учить их морали, то ты уже перекладываешь свою гражданскую ответственность. Считаешь правительство своим большим братом, а корпорацию – большим хулиганом, от которого большой брат должен защищать на переменке.

– Тезис де Токвиля в том, что гражданин демократии по своей натуре – листок, который не верит в дерево, на котором растет.

– Что интересно в печальном смысле, так это негласное лицемерие: я, гражданин, буду и дальше покупать жрущие бензин машины, которые губят деревья, и билеты на «Экзорциста», пока правительство не примет закон, но, когда правительство этот закон все-таки принимает, я ною из-за Большого Брата и о том, как правительство нас замучило.

– Смотрите, к примеру, уровень налогового мошенничества и процент апелляций после аудита.

– Скорее я как бы хочу закон, чтобы ты не мог покупать жрущие бензин машины и билеты на «Дикую банду», а я-то еще как мог.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Балансовое уравнение: Активы (assets) = Обязательства (liabilities) + Акционерный капитал (stockholders’ equity). (Здесь и далее примечания переводчика отмечены отдельно, в отличие от примечаний автора.)

2

СРА (Certified Public Accountant) – сертифицированный аудитор (прим. пер.).

3

GS (General Schedule) – основная тарифная сетка для госслужбы в США (прим. пер.).

4

Налоговый комплаенс – соблюдение требований налогового законодательства и предупреждение его нарушений (прим. пер.).

5

На столе президента Трумэна стояла табличка с надписью «The buck stops here» («Фишка останавливается здесь»), подразумевая его высшую ответственность. Buck – фишка дилера в покере, из-за которой возникла идиома pass the buck – «перекладывать ответственность» (прим. пер.).

6

Произнесенное по буквам, слово attic («чердак») напоминает фразу «я вижу сиськи»; детский розыгрыш. Упоминалось в «Бесконечной шутке» (прим. пер.).

7

Фиббер Макги – ставший нарицательным персонаж комедийного радиошоу «Фиббер Макги и Молли» (Fibber McGee and Molly, 1940–1959), у которого всегда вываливалась гора вещей из чулана (прим. пер.).

8

AGI (Adjusted Gross Income) – скорректированный валовой доход (прим. пер.).

9

SSI (Supplemental Security Income) – дополнительный гарантированный доход (по социальному обеспечению), может облагаться налогом. Здесь имеются в виду налоги, которые должен удерживать из зарплаты работника работодатель и передавать в Налоговую службу (прим. пер.),

10

EST (Estimated tax) – расчетный налог (прим. пер.).

11

DIF (Discriminant Function System) – система дискриминантной функции, здесь и далее – налоговая шкала для оценки изменений на основе прошлогодних деклараций (прим. пер.).

12

«Пасхальные печати» (Easter Seals, ныне Easterseals; 1919) – американская некоммерческая организация, поддерживающая ветеранов и их семьи (прим. пер.).

13

«Новые квартеты» (фр).

14

Джон Джеймс Одюбон (1785–1851) – американский натуралист, среди прочего составивший известный труд «Птицы Америки» с иллюстрациями его авторства (прим. пер.).

15

Отсылка к идиоме «Дитя – отец человека», произошедшей от строчки стихотворения Уильяма Вордсворта «Ликует сердце» (My Heart Leaps Up, 1807) (прим. пер).

16

Странная (исп.).

17

LEER – название бренда жилых модулей; букв. перевод – «пялиться» (прим. пер.).

18

Малоизвестный факт: только те граждане США, чьи номера социальной страховки начинаются с цифры 9, работают – или когда-то работали – по договору о найме в Налоговой службе. Благодаря налаженным отношениям с Управлением социального обеспечения Налоговая в день начала договора выдает вам новый номер СС. То есть, поступая в Службу, вы будто заново рождаетесь, по документам. Об этом известно очень немногим обычным гражданам. Да и с чего бы. Но вспомните свой номер социальной страховки или номер тех, кто настолько близок, что вам его доверил. Есть только одна цифра, с которой номера СС не начинаются никогда. Это цифра 9. 9 зарезервирована за Службой. И если вам такой номер выдали, он ваш уже до конца жизни, даже если вы давно ушли из Налоговой. Вас как бы клеймят. Каждый апрель – и, конечно, каждый квартал для самозанятых, выплачивающих ежеквартальный EST, – декларации и EST, где номера соцстраховки подателей начинаются с 9, автоматически направляются на особую программу инспекции в Мартинсбергском компьютерном центре. Ваш статус в системе меняется навечно. Служба знает своих – всегда.