Махарани

Марина Матвеева

Махарани

Новелла по мотивам древнеиндийского эпоса «Махабхарата»

      Она не знала, сколько ей лет. Нет, конечно же, знала: взрослые сыновья, могучие воины – и такие детские улыбки… такая наивность… сколько лет им самим? Арджуне, кажется, девятнадцать… Почему кажется? Ведь на самом деле именно столько… А значит, Юдхиштхире…

А значит, ей…

Махарани Кунти опустила глаза на свои руки, сжимающие какое-то украшение, из тех, которые принесли ей служанки, чтобы она выбрала, что желает надеть сегодня. Её уже облачили в привычное неяркое сари, закрепили на голове покрывало с едва заметной каймой из вышитых золотой нитью узоров. Украшения были скромными – привыкшая к умеренности, она не заказывала крупных и броских. А сейчас… это тонкое ожерелье с таким мелким амулетом в центре показалось ей… служаночьим. Разве царицы носят такое? Да самая скромная из драгоценностей сестры Гандхари покажется лучезарным венцом Бхагавана Сурьи Нараяны рядом с этой жалкой побрякушкой…

Махарани отбросила её, будто отвратительную змею и… впервые! – взглянула на служанку едва не с гневом.

– Позови ювелира, Падмини! Я закажу ему новые уборы! Эти… плохи.

Девушка уставилась на неё расширившимися глазами. А махарани… едва не прикусила себе щёку изнутри при виде этих очей, роскошных ресниц, нежной юной кожи, ярких губ… Воистину – лотос…

Впервые в жизни чужая молодость стала для неё стрелой, вонзившейся в самое сердце.

– Махарани… – прошептала Падмини. – Кто он?

Царица-мать вздрогнула. Невольно резко отвернулась…. И тут же пожалела об этом. О разбивающейся о потоки… нет, волны! – сердечной тоски выдержке, нет… самом царском достоинстве. Она уже не может скрыть этого даже от служанок. И они уже позволяют себе дерзость…

А впрочем, дерзость ли? Эта девушка уже второй год прислуживает ей, давно снискала её доверие, ей царица могла поведать все свои тайны, даже неприглядные… например, о том, как с летами стало пошаливать здоровье, появились навязчивые головные боли… Но прежде это и было её самой нескромной тайной – целить эти боли не у признанных лекарей, а у такой же служанки, старой дворцовой кухарки, известной ещё и как составительница странных настоев… У неё лечились только слуги, царственные особы гнушались этих «шудриных знаний». Но однажды, когда мантры самого мудрейшего Вьясы, гостившего в ту пору во дворце, не только не исцелили царицу, но ещё тяжче усилили боль, и она попросила мудреца оставить её, верная Падмини дала ей прохладное питьё. Царице-матери было уже все равно: виски сдавливало, словно железным обручем, и от этого мысли были грешнее некуда: вот бы прямо сейчас броситься в костёр – и выйти из него в новом, здоровом теле… И холодное питьё пришлось как нельзя кстати. Падмини еще и омыла этим напитком лоб своей госпожи… и не прошло и нескольких мгновений, как боль минула, будто и не бывало. Тогда служанка и призналась, откуда целебный бальзам – от старухи Шрутадакши – кухарки. А ещё у неё есть и другие напитки, просто чудодейственные… Но царица уже блаженно спала.

С тех пор так и повелось. Никаких мудрецов – только Шрутадакши. Раджмата приблизила её к себе, поселила недалеко от своих покоев, чтобы всегда можно было обратиться за помощью и советом.

Но сейчас и она не поможет.

Махарани Кунти – старуха. Больная старуха, чья единственная радость – недавно вернувшиеся после обучения сыновья. И эта тоска… по человеку, лишь немногим старше их… это не просто грех… это глупость. Настолько немыслимая, что действительно заслуживает костра.

Костёр… когда она впервые пробудилась среди ночи от разливающегося внутри сладострастного огня… она испугалась так, что закричала. Ворвавшейся в покои служанке сказала, что увидела страшный сон. И он действительно был страшен… ибо сна прекраснее в её сдавленной жизни не было.

Никогда не знавшей супружеской любви, привыкшей к вечному телесному холоду, появившемуся в ней – словно душевная защита – в тот самый день, когда она узнала о страшном проклятии, постигшем её супруга, махараджа Панду, и уже не покидавшему её никогда, – почтенной вдове едва не приверилось, будто за ней явились огненные демоны… сама смерть в её наистрашнейшей ипостаси. Но это пришло уже после пробуждения. А до… видеть это лицо совсем рядом, чувствовать прикосновения горячих рук, упиваться незнакомой покоряющей силой…

Да что это с ней?

Она и не думала о нём с тех пор, как увидела. Да, молодой, сильный воин. Да, хорош собой – просто загляденье. Но заглядываются на него пусть эти самые служанки, ибо хоть на него и надели корону, но он этого ни капли не заслуживал. Ибо даже воином быть права не имел. Выскочка, которому повезло. Не кшатрий. Одни боги ведают, кто он и откуда взялся. И как вообще дерзнул прикоснуться к оружию… да ещё и бросать вызовы принцам!

Впрочем, сразиться с Арджуной, как наглецу того хотелось, он так толком и не успел. Пока долго и уныло разбирались в его происхождении, да покуда махарадж Дхритараштра медлил, раздумывая, а стоит ли ему согласиться с дерзкой выходкой своего старшего сына – сделать царём немаленькой и стратегически важной провинции неизвестно кого… солнце уже подошло к закату. Всего несколько выстрелов из луков успели сделать «противники» – да их и назвать-то так было нельзя. Так, детские игры… но и из этих «игр» все окружающие успели понять: кем бы ни был пришлый, а будь времени хоть немного поболее – очень может быть, Арджуне и не сдобровать…

Потому-то все и встретили с такой радостью закат солнца и наступление тьмы. И особенно она. Верить в собственного сына просто потому, что он – сын, – это одно. И совсем другое – просто не знать его. В последний раз она видела Арджуну ребёнком. И сейчас не хотелось думать, что таким же ребёнком он для неё и остался. Как боялась за него, так и будет бояться, – видимо, до конца дней. А потому тихая ненависть к пришлецу, затаившаяся в её сердце, совсем не удивила царицу-мать.

Потом она несколько раз видела этого нахала во дворце, причём не могла понять, чего в нём больше: странной скромности и даже скованности – будто он оделся не в свою шкуру (в смысле короны и царских одеяний – он просто не умел это всё носить, на нём это выглядело, как…) – или напротив: сдержанного достоинства человека, постигающего новую для него «науку», но с такой лёгкостью, будто это даровано ему самими богами. Не своя шкура? Нет, скорее, то, что под ней, – так думала раджмата, наблюдая, как с каждый днём этот самозванец превращается в истинного царя – не только по виду, но и по сути – такого, что рядом с ним далеко не всякий царь по рождению почувствует себя спокойно. Не испытав зависти… или страха.

Впрочем, не так уж и интересно было царице наблюдать за новообращённым.

До этой самой обжигающей ночи.

Утро которой разделило её жизнь на «до» и «после».

До – лотос праведности, живое воплощение строгости, умеренности, внутренней силы – высокочтимая царица-мать Кунти. После…

В тот же день она столкнулась с ним в коридорах дворца. И едва не лишилась дыхания, подняв на него глаза. И как она могла думать прежде, что он просто «хорош собой»? Да нет же… даже сам Бхагаван Сурья, явившийся ей некогда, в далёкой юности, не был столь ослепителен…

Впрочем, что же в нём лучезарного, если… это такое… живое… Смуглая, словно обласканная солнцем, кожа, стройная шея, мускулистые руки, изящный стан… Очертания бёдер скрыты складками дхоти и тяжёлым поясом, но она была уверена, что и они – стройны и упруги… И всё это дышало такой силой жизни, что хотелось броситься в неё, словно в тёплую реку, раствориться в волнах… превратиться в терпкий напиток, который он смог бы выпить, – из тех, что проникают в кровь, будоражат её…

Царица едва смогла заставить себя снова поднять опасно опустившийся вниз по его телу жадный взор. Смотреть ему в лицо… лучше не смотреть! Ожидаемого нахального взгляда – не было. И с чего это вообще раджмата приписала этому юноше нахальство? Скорее, напротив: в глубоких тёмных глазах жила затаённая печаль, резко контрастировавшая с той переполненностью жизнью, что излучало его молодое сильное тело. Это были глаза старика.

И их выражение любую другую царицу на её месте привело бы во восторг, заставило гордиться собою выше небес. Ибо он смотрел на неё, словно на небожительницу, соизволившую ступить своею лотосной ножкой на грешную землю и явить себя недостойному смертному.

– Махарани Кунти… – произнес он, почтительно складывая ладони на груди. И она едва не задохнулась от этого голоса, глубокого и звучного, будто пение самой большой раковины, возвещающей радостное событие, тёплого и мягкого, словно покрывало из Гандхара…

– Некогда глазам моим посчастливилось видеть вас въезжающей на свадебной колеснице в Хастинапур вместе с вашим царственным супругом, махараджем Панду. Я тогда был ребёнком, и мне показалось, что я вижу богиню… И поныне нет для меня во всей Бхарате царицы прекраснее и добродетельнее, вы для меня – воплощение всех лучших качеств, какие должны быть в женщине… и в человеке. Вы – пример для многих. Позвольте же и мне принять вас в своё сердце как образец чистоты, праведности, рассудительности и красоты…

Он склонил голову. Но, словно испугавшись чего-то, резко поднял глаза.

– Махарани… простите мне мою дерзость… я забылся… Я не достоин даже смотреть на вас, не то, что говорить с вами… Но позвольте мне всё же выразить вам моё почтение!

Он резко, будто переломившись в стане, склонился к её стопам, припал на одно колено, прикоснулся кончиками пальцев… «Не упасть…», – вот и всё, что она могла думать в то мгновение, когда от этого касания вверх по её ногам словно пробежали уколы тысячи игл… а ведь ещё нужно было положить ладонь на его голову в благословляющем жесте, сказать что-то…

Рука её дрожала так, что, казалось, сейчас просто оторвётся. Его волосы – словно прохладный шелк… В них так хочется войти пальцами… Нет, не мягкие, скорее жёсткие, но такие упругие… да что ж к ней так привязалось это слово?.. Будто никак иначе нельзя думать о нём…

О нём вообще думать нельзя.

И об этом надо помнить. Надо сказать что-то поучительное, обязательно упомянув дхарму… Язык плохо слушается её, выговаривая традиционное «сын»… ведь для царицы-матери все её подданные – дети, особенно те, кто молод и неопытен, нуждается в назиданиях…

…Не может она так называть мужчину, из-за близости которого еле стоит на ногах, едва дышит и мечтает только об одном: ринуться в свои покои и вылить себе на голову сосуд ледяной воды…

Наконец-то… Он уходит, вот его уже не видно за поворотом. А она всё ещё не может сойти с места, ибо ноги перестали слушаться, а спина под скромным сари «образца добродетели и чистоты» покрылась горячим потом… А в крови…

…И сейчас, когда снова нужно выходить из своих покоев, зная, что в любой момент может встретить его, одновременно хочется превратиться в юную красавицу в ярком уборе и… исчезнуть. Чтобы хоть служанки не задавали дерзостных вопросов…

– О чём ты, Падмини? – напускная суровость тона не может скрыть дрожи в голосе.

– Нет, госпожа, это не важно: кто… – служанка явно испугана собственной смелостью. Но всё же решается. – Важно другое… если вы хотите остудить жар своего тела и вновь вернуть ему спокойствие… то у Шрутадакши есть такое питьё!

– Неси, – приказала царица, понимая, что окончательно выдала себя прислуге.

Но… если от этого человека и вызываемого им страха греха иного спасения нет, то пусть будет очередной напиток. Пусть так… Пусть… всё равно…

Всё равно она не любит его. Испугавшись было, что к ней, почтенной вдове, в её-то лета, явилось сердечное томление Камадэва, она очень быстро поняла: нет. Она по-прежнему тихо ненавидит этого пришлого молодого царя, соперника своего сына, непредсказуемо опасного человека… а это – всего лишь телесный голод, решивший вдруг напомнить ей о том, что она – никакая не богиня, а смертная женщина… и не стоит возноситься выше райских планет. И думать о себе как об образце и примере чего-то там… Ей самой нужен пример добродетели. Но сначала – хотя бы успокоиться.

Выпив перед сном сладковатый настой Шрутадакши, махарани думала, что уж в этот раз сможет заснуть спокойно и видеть лишь ясные, непорочные сны.

…Вот её возлюбленный супруг, махарадж Панду… Он улыбается ей… не так, как обычно… Сколько она помнила его улыбку, в ней всегда сквозила горечь; она была ободряющей, поддерживающей, какой угодно – но не такой… Он подходит ближе, касается пальцами её лица, отводит в сторону выбившийся из причёски локон… а потом вдруг властно стискивает её в объятиях, прижимает к себе, настойчиво склоняет к земле, укладывает на траву… Она задыхается… от радости, от внезапной ослепляющей страсти… запрокидывает голову, рассыпав волосы и шпильки по шелковистой траве и дурманящим цветам…

Она смотрит на него с дикой, звериной любовью… ну и что, что его лицо – не бледное, словно траурные покровы, а смуглое – обласканное солнцем… и пусть глаза не блекло-серые, а тёмно-карие, глубокие, как омуты… другое лицо… другие даже пальцы… и что?

– Господин мой, возлюбленный…

Она раскрывается ему, изголодавшееся тело уже готово его принять. Первое прикосновение его копья к лепесткам её лотоса… Сейчас, вот сейчас… она познает то, чего никогда…

Его глаза стекленеют. Тело ничком валится на неё тяжелой каменной плитой… обжигающий холод… да она ледяная! И из-под неё невозможно выбраться, словно из-под горного обвала… никогда… никогда…

Она кричит. Срывается с ложа…

Вбежавшая перепуганная Падмини хватает её за плечи, заглядывает в глаза…

– Я позову Шрутадакши!

– Нет… – царица, с трудом осознавая, что вырвалась из сна, пытается прийти в себя. – Она же в летах… ей трудно просыпаться среди ночи…

– Да она не спит по ночам! Когда же ещё ей готовить свои настои, чтобы никто не мешал?

Старая кухарка, переваливаясь, входит в покои, подсаживается, не сразу умостив на ложе своё расплывшееся трясущееся тело. Но в глазах её – нездешняя мудрость.

– Шрута… – в ужасе шепчет царица. – Ты знаешь, как умер мой супруг… Но это было не со мной! Не со мной! Неужели и я могу убить кого-то – так?

– Госпожа моя, – отвечает старая служанка. – Проклят был ваш супруг – но не вы. Вы не можете никого так убить.

И она взирает на госпожу, не сумев сдержать лукавства во взгляде: «И кого же это ты, милочка, собралась эдак-то убивать?»

– Ты знаешь, Шрута… что Падмини брала у тебя охолаживающее плоть питьё для меня… Но я недовольна тобой! Почему оно не действует? Я не хочу видеть таких снов! Добродетельным вдовам не следует… видеть такое… про покойного супруга!

«Ой ли? – лукавство не покидает глаз старухи. – Именно про супруга? Чего ж тогда бояться убить его своей страстью, если он и так уже на райских планетах?»

Но ничего подобного мудрая женщина не говорит.

– С одного раза и не подействует. Принимать его нужно несколько дней. И не только перед сном. Утром тоже. Вот увидите, госпожа, добродетель вернётся к вам даже с прибавкой. Может быть, вам даже столько и не надо…

И царица послушалась свою наперсницу. Она даже слишком ответственно подошла к приёму спасительного снадобья. Но прошло четыре… пять… семь дней… а недобродетельные помыслы и не думали покидать её разум и тело. Они даже стали ещё безудержнее. Она старалась лишний раз без дела не покидать покои и не ходить по дворцу, и уже не видела свою «болезнь», разве что издали, но… желание хотя бы увидеть его рядом, почувствовать… становилось просто мучительным.

– Шрута! Да что же это такое! Чем ты поишь меня? Почему не действует?

– А вы взгляните на себя, моя госпожа. Да, в зеркало.

Кунти была потрясена своим отражением. Сеточка морщинок под глазами исчезла. Подевались куда-то – словно и не было – и лучики в уголках глаз. Слегка обвисшая кожа щёк снова была упругой, засияла молодым румянцем. Обозначившийся изящный острый подбородок с томной ямочкой делал её округлое лицо по-девичьи шаловливым. А глаза… они блестели! Так, как, наверное, бывает лишь в первой поре цветения юности.

Поражённая царица долго не могла оторвать взора от этого отражения, протёрла зеркало, приказала принести другое… Но нет, молодая красавица смотрела на неё изо всех поверхностей, способных отражать: из золотых подносов, из прозрачной воды в серебряной чаше для омовения рук, из начищенных до блеска бронзовых дверных ручек…

– А взгляните на своё тело, моя госпожа.

Кунти оглядела себя. Постройнела в стане – ну, это не удивительно: исхудать от любовной тоски. Во многих песнях, которыми её иногда развлекали служанки, играющие на музыкальных инструментах, пелось о влюблённых, иссушённых томлением до превращения в «тростинки». А вот грудь… Царица не смогла не прикоснуться к ней, ибо это было похоже на чудо: округлости приподнялись, налились, им было тесно в привычном сари…

– Ч…то… это… Шрута?

– Вот такое питье я давала вам, махарани. Ну, не придумала я пока ещё леденящего тело настоя… да и не нужен он. Теперь, когда вы снова молоды и прекрасны, вы можете познать то, чего лишила вас судьба… и не по вашей вине!