Охота на волков

– Ну, смотри. Мое дело – предложить, твое – отказаться. Три дня тебе на охоту хватит? – спросил Шотоев благожелательным тоном. Он не заметил, как в одну прямую жесткую линию сжались губы Бобылева, взгляд сделался угрюмым и опасным: его собеседник не любил, чтобы ему что-то диктовали, ограничивали в движении и вообще командовали им, не признавал этого права ни за кем, в том числе и за Шотоевым. – Трех дней тебе хватит? – повторил вопрос Шотоев.

– Мне и двух хватит, – угрюмо произнес Бобылев.

– Я понимаю – сбить внутренний мандраж, нетерпение и дрожь в чреслах, утолить голод. – Шотоев внезапно по-пионерски звонко, будто ему вручили новый красный галстук, рассмеялся, затем вздохнул: – Завидую я тебе, Юра.

– Чего завидовать? Поднимайся с места и попылили вместе со мной. Охоту запомнишь на всю оставшуюся жизнь.

– Не могу. Нам надо еще обзавестись парой, а то и тройкой хороших машин. Машин не хватает, Юра.

– Нет ничего проще, чем добыть новую машину…

– Есть, Юра. Город наш хоть и большой, а – маленький. Машины взять можно, но – осторожно.

– Пару иномарок хочешь?

– Зачем? Паршивая штука, эти иномарки, лучше родные, отечественные… «Жигули» называются.

– Хорошие «Жигули» можно найти только в высотных жилых кварталах…

– Либо в центре, около рынка, отследив водителя. Все это, Юра, я знаю. Знаю, знаю… Я тут встретил одного своего… коллегу, у него, как и у нас, товарищество с ограниченной ответственностью или акционерное общество закрытого типа – не суть важно, – он обещает помочь. Обзаведемся «Жигулями» с усиленными моторами и будем наши дела обделывать так, что ни один мент в Краснодаре не догадается, чьи руки там или тут поработали…

Бобылев промолчал, поиграл желваками. Шотоев тоже умолк, он ждал, что скажет Бобылев, тот к разговору не был расположен, жидкие бесцветные брови сошлись у него на переносице, нависли над взглядом и Шотоев не выдержал, произнес:

– Трудный ты человек, Юра.

Хмыкнув, Бобылев зло сверкнул из-под бровей одним глазом, второй был прикрыт веком.

– А ты мне покажи пальцем легкого…

– Показывать нечего. Какой-нибудь Борис Брунов. Разве о нем можно сказать, что он тяжелый?

– Да. Или Клара Цеткин. – Бобылев хмыкнул вновь, и Шотоев, словно бы споткнувшись обо что-то, невольно подумал: «А не простой это мужичок, ох не простой! Над водой находится только макушка, одна пятнадцатая часть тела, все остальное, как у айсберга, в глуби спрятано. Ну-ну! Жизнь покажет, кто из нас айсбергистее!»

Поглядев в окно, Шотоев увидел то, чего не видел его собеседник, и проговорил спокойным, даже несколько отрешенным голосом, переводя разговор в иное русло:

– Смотри, какая странная штука: все деревья желтые, листва пожухла, сыпется, а одно – зеленое, живое, как весной, ни одного сухого листка.

Губы у Бобылева расплылись, уголки рта иронично поползли вниз:

– Все равно зимой все одинаково будут спать, что зеленые деревья, что желтые – обмануть природу им не удастся.

– А почему одно из всех зеленое? Все деревья желтые, а одно зеленое?

– Да на подземном ключе стоит, воду из него тянет, другим не дает… Потому и зеленое.

Через несколько минут Бобылев ушел, а Шотоев позвал к себе Пыхтина. Тот явился шумный, в хмельном настроении, хотя и не пил, с блестящими веселыми глазами, положил на макушку ладонь на манер кепки-блина, другую руку притиснул к виску:

– Ну?

– Нам надо обзаводиться машинами. Мы с Бобылевым это дело обкашляли – мнение у нас одно, общее: надо! Таксопарк у нас маловат.

– Разве я против? Я тоже так считаю.

– Вот и хорошо. Что там говорит наша разведка? Есть машины для экспроприации?

– Целых шесть.

– Со всеми исходящими данными, да? Кто водитель, сколько лет машине, какую мощность имеют движки и так далее.

– Со всеми данными, – нетерпеливо дернулся Пыхтин, – мы даже знаем, сколько каждая машины трескает бензина и может ли, как самолет, взлетать с асфальта?

– Тогда завтра на операцию! – скомандовал Шотоев, ковшиком сложил ладони, умыл ими лицо, благодаря Аллаха за то, что тот сподвигнул правоверного на умное решение, пухлые ладони гендиректора скользнули к животу, и Шотоев наклонил голову, отпуская «афганца» – не смог обойтись без чимкетского этикета и восточных условностей, Пыхтин снова приклеил к макушке широкую сильную ладонь, вторую руку привычно вскинул к виску:

– Й-йесть!

Коллегой Шотоева оказался низкорослый, с тяжело отвисшим животом армянин, у которого имелась своя мастерская по полевому ремонту и переделке автомобилей, мастерская размещалась в большом междугороднем фургоне, при случае, если товара попадало в сети много, к нему можно было прицепить второй фургон, поменьше размером, а ко второму и третий. Получался целый поезд.

Машину загоняли в фургон в одном конце города, наглухо закрывали двери трейлера и перевозили в другой конец, там из фургона по сходням спускался на землю совсем другой автомобиль – совсем иного цвета, новенький, блестящий и благоухающий, как пряник, вынутый из печи, с новыми государственными номерами, привинченными к переднему бамперу и багажнику, с перебитой маркировкой на кузове и моторе. Вдобавок ко всему нежно улыбающийся Ашот выдавал на «транспортное средство» новенький техпаспорт, имеющий, как и положено, подписи всех гаишных чинов и фиолетовую, с четким оттиском печать.

Цены такому человеку, как Ашот, не было. Шотоев, прежде чем зафрахтовать передвижную мастерскую Ашота, дважды водил армянина в ночной ресторан, после чего они отправлялись с девочками в кабинеты, где очень недурно заканчивали «трудовую» ночь.

Шотоев и в этот раз нашел Ашота в ресторане – тот проводил время в обществе румяной блондинки с толстой косой, перекинутой со спины на грудь. Выслушав Шотоева, Ашот улыбнулся широко, золотозубо и положил руку на его плечо.

– Мне нравится, как ты работаешь, друг. Все сделаю, что ты просишь, выпеку с конвейера три машины… Денег с тебя брать не буду.

Шотоев сделал возмущенный жест:

– Как же…

– Мы произведем натуральный обмен, бартер: я тебе переделанные машины, а ты мне поможешь убрать одного неприятного человечка.

– Баш на баш? Годится.

– Тогда по рукам. Толковые специалисты у тебя для этого дела есть?

– Специалисты у меня, Ашот, всякие найдутся, – лучась синими глазами, сияя улыбкой, проговорил Шотоев. Он напоминал сейчас не бизнесмена, не могущественного теневика, не дона Карлеоне местного разлива – нет, был похож на очень удачливого дипломата, сделавшего стремительную карьеру, из младших клерков, разносивших пакеты по учреждениям, вдруг превратился в посла, либо стал писателем, в одно утро неожиданно проснувшегося знаменитым. И то и другое в нашу пору возможно: не только послами, даже министрами иностранных дел становятся люди, ни одного дня не проработавшие в посольстве за границей, – вот что значит умело, в нужное время преподнести папочку, вот что значит точный расчет и поклон с улыбкой на лице. Не говоря уже о писателях: сочинить какую-нибудь «клюкву» о любовниках Екатерины либо о том, как Ленин заболел сифилисом, а Сталин стал родным братом Гитлера и двоюродным – Троцкого, не стоит совершенно ничего, было бы только желание. Внутренние затраты маленькие, расходы – лишь на чернила, а шума много.

Очень легко стало делать себе имя на тенях прошлого, похлопывать по плечу ушедших из жизни великих людей.

Раньше это считалось амикошонством, чем-то неприличным, а сейчас это – норма жизни. Впрочем, криминал тоже стал нормой жизни.

Кстати, Ашот, одетый в дорогой, сшитый из плотного шелка костюм, тоже выглядел на пять с плюсом – этакий преуспевающий владелец сети магазинов типа «Маркс энд Спенсер», человек, у которого куры денег не клюют, на иждивении находится три театра, два цирка, издательство и шесть домов терпимости, – Ашот тоже производил выгодное впечатление.

– По рукам! – согласился Шотоев и встал со стула.

– По рукам!

Бобылев уехал на охоту, за старшего у боевиков остался Пыхтин. Шотоев пришел к нему чуть навеселе, пахнущий ананасами и шампанским, Пыхтин с его тонким нюхом уловил запахи сразу, по веселому виду шефа понял, что тот обо всем договорился с «коллегой».

– Ну что, Афганец, за дело родины и партии постоять готов? – спросил Шотоев.

– Всегда готов!

– Так, кажется, когда-то в своей клятве талдычили пионеры?

– Не так, но это не суть важно.

– А как?

– Уже не помню.

…На следующий день к особняку подкатила дальнобойная фура с московскими номерами, в кабину сел Пыхтин, внутрь фуры запрыгнули Федорчук и Рябой и громоздкий вагон этот отправился в вольное плавание.

К вечеру «гараж» шотоевского хозяйства пополнился двумя легковушками – зеленой «пятеркой» с усиленным движком от третьей модели на полторы тысячи кубиков и синей «шестеркой». Машины сияли свеженькой краской и были как новенькие – собственно, старыми они и не были: на спидометре одной стоял пробег шестнадцать тысяч километров, на спидометре другой – двадцать восемь пятьсот, родной цвет «пятерки» был бежевый, «шестерки» – «молодой липы», как было указано на баночке краски, оставшейся в багажнике…

– Машины взяли без осложнений? – спросил Шотоев.

– А какие могут быть осложнения, когда у меня есть такая игрушка? – Пыхтин приподнял сумку с автоматом.

– И то верно, – Шотоев понимающе кивнул, – если только человек ищет приключения на собственную задницу…

– А они никому не нужны, – по-философски спокойно заключил Пыхтин.

– Завтра надо будет взять еще одну машину, загнать ее в фуру… Мы с хозяином этой передвижной лавки договорились о трех автомобилях.

– Нет проблем. Раз надо – значит, надо.

– Люблю исполнительных сотрудников, – похвалил Пыхтина Шотоев. – С меня пирожок с повидлом.

Пыхтин промолчал – еще с армии, с Афганистана, у него выработалась привычка – молчать, когда начальство что-то обещает. Во-первых, словами можно все испортить – вдруг начальству не понравится, как ты произносишь букву «ы», или одеколон, которым ты обрызгал свой плащ, во-вторых, нечего реагировать на всякие обещания, пока журавль, плывущий в небе, не обратится в птицу, прыгнувшую в руки, а в-третьих, вообще так положено – молчать, когда говорит начальство.

– Ты чем-то недоволен? – неожиданно спросил Шотоев, синие глаза его посветлели, сделались эмалевыми – то ли злился он, то ли, наоборот, поддался наплыву добрых чувств, – во всяком случае, молчание Афганца он расценил по-своему.

– Всем доволен, – сказал Пыхтин.

– Тогда чего же не кричишь «Ура»? – Шотоев вытащил из кармана тостую, в пол-ладони, пачку долларов – новенькие сотенные хрустели у него в руках, как морковка, попавшая на зубы кролику.

– Ура! – проникновенно выкрикнул Пыхтин – не ожидал столь быстрого появления «пирожка с повидлом», – и Шотоев отсчитал ему пятьсот долларов.

– Слушай, а куда ты деньги деваешь? – с трудом засунув пачку в карман, поинтересовался Шотоев. – Не пьешь, не куришь, насчет баб не особо… Куда деньги-то идут?

– Складываю их в кубышку, – спокойно ответил Пыхтин.

– Зачем?

– Коплю на квартиру.

– Хорошая вещь – новая квартира. Здесь, в Краснодаре, хочешь купить или где-то еще?

– В Москве.

– А почему не хочешь в Сочи? Море, горы, фрукты, женщины, рыбалка, вечная любовь… И квартиры не дороже, чем в столице нашей Родины.

– Много дешевле. Но Москва – это Москва. Ныне все важные дела делаются в Москве и впредь будут делаться там.

– Хочешь поучаствовать в процессе?

– Хочу, – не стал скрывать Пыхтин.

– Ну-ну, большому кораблю – большое плавание.

Пыхтин засмеялся.

– Ныне говорят не так… Большому кораблю – большой айсберг.

У Пыхтина действительно была мечта – перебраться в Москву. Купить там квартиру, обставить ее по-современному, обрезав в Краснодаре все концы, разделив прошлое и будущее стенкой, которую невозможно будет одолеть, – может быть, даже сменить свою фамилию…

А в Москве начать новую жизнь и никогда не вспоминать старую, и прежде всего то, что происходит сейчас. Наверное, для этого он должен будет не только сменить фамилию, не это главное, – полностью сменить свою кожу.

Назавтра он сел на привычное место рядом с водителем ашотовского фургона – словоохотливым, готовым смеяться по всякому пустяку худощавым армянином, одетым в добротный джинсовый костюм американского производства, – не турецкий, не китайский, а американский, американская продукция была видна невооруженным глазом; водитель, покосившись на Афганца, засмеялся легко и счастливо, будто пионер, получивший путевку в «Артек», хлопнул своей рукой о руку Пыхтина и задал риторический вопрос:

– Ну что?

– Напшут! – скомандовал Пыхтин. – Вперед!

В кузов фуры запрыгнул Федорчук, и они покатили в новый заводской район на вольную охоту – там с машинами дело обстояло проще, чем в тесных тенистых улочках старого города, где все на примете, каждый метр пространства простреливается из окон особняков бдительными старушечьими глазами.

– Какую машину будем выбирать сегодня? – спросил армянин, рассмеялся счастливо, пригладил ладонью длинные волосы. Волосы сально поблескивали, прилипали к вискам и темени – владелец то ли давно не мыл их, то ли мазал какой-то жидкость, стараясь придать голове ухоженный вид.

Пыхтин мрачно и неприязненно глянул на него – этот человек ему не нравился. Он не мог объяснить, почему именно не нравился, но неприязненное холодное чувство все-таки возникло в нем и будто бы все выстудило внутри… Он не ответил. Тогда водитель повторил свой вопрос и невпопад рассмеялся, легко и счастливо.

– На примете ничего нет, – наконец отозвался Пыхтин. – Нужна новая надежная машина, это все, что я могу сказать.

– Какой модели?

– Лучше всего – «пятерка».

– Люблю «Жигули» пятой модели, – признался армянин, – самая бесхитростная и самая надежная модель. А если на ней еще и движок хороший стоит, тогда – о-о-о! Никакой «мерседес» не нужен.

Тут водитель-армянин, конечно, загибал салазки Пыхтину, как несмышленому хуторскому парубку: ведь «мерседес» – это «мерседес». Лучшая машина в мире – совсем не «Жигули» пятой модели. Пыхтин промолчал.

– А? – спросил водитель и привычно залился в дробном детском смехе.

– Да, – сказал Пыхтин.

– А чего вы не хотите обзавестись «мерсами»? – спросил водитель. – Мы бы их переделали так, что не только родной владелец – завод-изготовитель не узнал бы.

Это была правда – в фургоне сидела первоклассная команда мастеров. Машина, попадающая в фуру, менялась неузнаваемо – команду эту Ашот привез из города Днепропетровска, у мужиков-шабашников оказались золотые руки.

– А? – привычно переспросил водитель.

– Указания такого не было.

– А если проявить инициативу?

– Инициатива всегда бывает наказуема.

– Тоже верно. – Водитель неожиданно вздохнул и перестал улыбаться, лицо сделалось унылым, глаза сжались в обиженные щелки, словно бы человек этот собирался заплакать: когда-то в прошлом он проявил инициативу и, похоже, был за это наказан, Пыхтин это засек, нехотя, уголками рта, улыбнулся:

– Давай-ка сверни вон в тот двор, через него проедем…

Они въехали в огромный двор, образованный несколькими зданиями, поставленными в виде коробки, здания были недавно заселены, люди здесь еще плохо знали друг друга, слабо представляли, кто какую кашу ест по утрам и какого цвета майки предпочитает носить, кто на какой машине катается на рынок и вообще, кто из них богат, а кто беден – все в этом дворе еще только распределялось, люди знакомились, поэтому пока царила неразбериха и если у соседа угоняли машину, на это тоже пока никто не обращал внимания… Лишь потому, что не знал соседского автомобиля.

Громоздкая фура медленно втянулась во двор, проехала по кругу, Пыхтин внимательно оглядывал автомобили, стовшие здесь, кивал головой, словно бы занося очередную машину в свой реестр, потом скомандовал армянину:

– Стоп!

Фура остановилась.

– Вон наша машина, – сказал Пыхтин, – во двор въезжает. Сейчас мы ее и прихватим.

Во двор на медленной скорости вкатилась ухоженная, редкого сиреневого цвета «пятерка», блеснула дисками импортных колпаков, насаженных на колеса, притормозила у одного из подъездов, одним боком забравшись на тротуар и косо приподнявшись над землей.

– О, будто собака у дерева ногу задрала, – не выдержав, отметил водитель. – Не люблю, когда машины так ставят – рамы сильно перекашиваются… Вред большой для автомобиля.

– Ничего, так стоять машина будет недолго.

Из «Жигулей» вылез невысокий, крепкий, как гриб-боровик, дядечка, провел рукой по темени, оглаживая топорщащийся на голове пух, потом глянул наверх, на девятый этаж дома…

– То, что нам надо, – сказал Пыхтин, – сейчас этот пряник на верхотуру, на седьмое небо поедет. Пока он там будет колупаться, мы не только сумеем взять машину, сумеем даже перекрасить ее и перебить номера.

Гриб-боровик свою машину любил, лелеял – видать, она была последней отрадой в его жизни и вряд ли он до конца жизни сможет купить себе еще автомобиль, – ласково похлопал жигуленка, словно верного коня, по капоту и неспешно, вразвалку двинулся к подъезду. Пыхтин внимательно следил за ним. Ему сейчас было важно понять многое – и какой характер имеет этот человек, и как долго задержится на девятом этаже, и кто у него там живет – знакомые, родственники, либо он сам обитает в здешнем поднебесье, и знаком ли он с кем-нибудь из местных старушек, обычно не вылезающих со двора, – во дворе проходит их старость, они знают всех и вся, и ежели что – поднимают грачиный крик.

Нет, ни с кем из старушек гриб-боровик не был знаком – не поклонился ни одному из божьих одуванчиков, сюда прикатил явно к приятелю или к даме, и сколько он здесь пробудет – неведомо.

– Разворачивайся и подгоняй трейлер к этой букашке, – приказал Пыхтин водителю, – будем ее брать.

– Машина хорошая, – одобрил водитель выбор Пыхтина, – побывает в фургоне – станет еще лучше.

Он газанул, обдал двух старушек черным дымом, – тех мигом смело со скамейки, притерся к жигуленку, затем продвинулся немного вперед, чтобы машину было удобно загонять в бездонное нутро фуры.

Из распахнувшихся дверей фургона выскочили двое проворных черноглазых мужчин в синих комбинезонах, из трейлера на железном кронштейне выдвинулась маленькая аккуратная лебедка с блестящим никелированным блоком, черноглазые умельцы подхватили лебедочные тросы с широкими пластмассовыми крюками, подцепили облюбованную машину с одной стороны, затем с другой, лебедка заработала, и через несколько секунд жигуленок повис в воздухе.

А владелец машины в это время сидел на кухне у своего заболевшего приятеля и рассказывал о последних новостях родного кирпичного завода. Приятель хоть и болел, но уже собирался пойти на поправку – прочихался, одолел тяжелый заморский грипп, пройдет еще пара дней – он и водку начнет пить, и за дамами ухлестывать, – поставил на газовую горелку чайник, открыл банку с вареньем.

– У меня чабрец свеженький к чаю есть, только что насушил… Хочу на зиму побольше наготовить, напиток с чабрецом получается – м-м-м! Крепкий и душистый, как итальянский вермут.

– Давай чаю с чабрецом, – согласился гость. – Не все итальянский вермут трескать.

– Вермут – сказка, а чай с чабрецом – две сказки. Ты на машине приехал?

– Да, на ней, ласточке моей ненагядной. У подъезда рядом с твоей поставил.

– Не зацепил?

– Как можно? У меня же водительский стаж – шестнадцать лет.

– И на старуху бывает проруха, – сказал хозяин и, приподнявшись на табуретке, выглянул в окно. Лицо его вытянулось в нехорошем изумлении. – Глянь-ка, – шепотом позвал он гостя.

– Чего?

– По-моему, твою машину угоняют. У тебя ведь сиреневая «пятерка»?

– Да, – сдавленно пробормотал гость и стремительно метнулся к окну, схватился рукою за горло, словно бы ему кто-то перекрыл кислород и человеку стало нечем дышать. – Ма-ать моя!

Его родной жигуленок, подцепив снизу крюками, оторвали от земли и теперь ставили в прожорливый здоровенный зев дальнобойного фургона, выкрашенного в серебристый цвет, со сложными заморскими надписями на боку.

– Это что, милиция бесчинствует? – болезненно пробормотал он. – Забирает машину за парковку в неположенном месте?

– Какая там милиция? Воры, обыкновенные воры, – хозяин закашлялся, словно бы на него вновь навалилась хворь, придавила железным гнетом, – подхватят машину в фуру здесь, а выгрузят ее где-нибудь в Ростовской или Белгородской областях. Бежим отбивать!

Он схватил ключи от своей машины, лежавшие на подоконнике, сунул их в карман, у двери замешкался – никак не мог справиться с обувью – всегда мешают разные шнурки, штрипки, мятые задники, язычки, которые вместе с ногой влезают внутрь и натирают мозоли, – выругался.

Через полминуты оба они выскочили на лестничную площадку и, перепрыгивая сразу через три ступеньки, понеслись вниз.

Хозяин – здешний житель, – катился по лестнице так проворно, будто никакой хвори у него не было, – ни гриппа, ни скарлатины, ни коклюша с болезнями поврежденной алкоголем печени.

Его приятель, сипя надорвано, катился следом.

Когда они выбежали из подъезда, хрипя и задыхаясь, фура уже выезжала со двора. Несмотря на внушительные размеры, она двигалась быстро, была увертлива, ловко объезжала преграды, каких во дворе было полным полно.

– Давай на моей машине следом, – выкрикнул, задыхаясь от кашля, хозяин квартиры, – мы сейчас догоним воров. Главное, не бз-з-ди… – Он прожужжал еще что-то, будто шмель, бросился к своей машине – старому «Москвичу», отомкнул дверь: – Садись скорее!

Время шло стремительно. Они упустили какие-то малые секунды, миги, мгновения, – те самые неприметные, неосязаемые крупицы, которые могли стоить им машины, а для других, – и такое бывало, – это стоило и жизни.

«Москвич» – автомобиль капризный, иногда заводится с ходу, а иногда, случается, начинает упрямиться, словно осел, никак его не уговорить, – чихает, пускает из выхлопного патрубка вонючий дым, трясет задом, крыльями, всем корпусом, нервно дергается, но не заводится.

– Не подведи, родимый, – взмолились в один голос и гость и хозяин, и «Москвич» не подвел, зафыркал, запукал, хозяин дал полный газ и, едва не задавив зазевавшуюся ворону-бабку, вылетел из двора и сделал это вовремя – опоздай они на несколько секунд – и фуры след бы простыл.

Но они успели засечь серебристый зад здоровенного вагона, поставленного на автомобильные колеса – тот заворачивал в проулок.

– Вот они! – торжествующе вскричал хозяин, пуская своего верного «Москвича» по следу, будто собаку-ищейку.

Его гость подавленно молчал – еще не мог прийти в себя от происшедшего.

И все-таки нагнали фургон не сразу – очень уж резво тот шел, на хорошей скорости, не сбавляя ее даже на крутых поворотах, вписываясь по дуге из одного проулка в другой.

– Классный водитель сидит за рулем, г-гад! – выругался хозяин «Москвича». – Ничего не боится, ни аварий, ни милиции.

Фургон уходил задами, огородами, мелкими улочками – выехав из микрорайона, он попал в старый город, в нагромождение частных домов, на улицы, пахнущие молодым вином и хурмой, – здесь обитал зажиточный народ. «Москвич» плотно сидел на хвосте у фуры – будто прилип к ее колесам.

– Не уйдешь, сука, от нас, никуда не уйдешь, у первого же поста ГАИ мы тебя и захомутаем, – пробормотал сквозь зубы владелец «Москвича», ожесточенно вращая руль. Покрутил с досадою головой: – Это надо же! Среди бела дня, прилюдно, украсть машину! Совсем распоясались бандюги!

Товарищ его по-прежнему потрясенно молчал – не мог прийти в себя, сидел, скрючившись рядом с водителем и крепко вцепившись руками в край приборной панели. Губы у него расстроенно приплясывали, лицо потяжелело, перекосилось, глаза посветлели от неверия в происходящее и некоего странного внутреннего страха.

Приятель хлопнул его рукой по колену:

– Ничего, все будет в порядке… Они от нас не уйдут!

Из-под колес фуры летела каменная крошка, с громким стуком всаживалась в ветровое стекло «Москвича», на капот сваливались комья грязи – в асфальте было много выбоин, сквозь которые наружу проглядывала земля, сизый дым выхлестывал из-под днища, из широкой выхлопной трубы, словно из пожарной кишки, бил прямо в лицо преследователям.

– Не уйдешь, с-сука, – заведенно пробормотал водитель «Москвича».

Он пока не мог сообразить, какой же маршрут проложил себе водитель фуры, куда он держит путь – на выезд из города или же, наоборот, решил остаться в городе, затеряться здесь, лечь на дно – уж слишком мудрено вел свой вагон лихой шофер, хотя, надо отдать должное, город он знал отменно – ни разу не свернул в переулок, заканчивающийся тупиком или перекрытый ржавыми трубами, привезенными газовиками, либо перерытый длинной узкой канавой – произведением канализационно-ассенизаторского искусства, эти произведения украшают ныне все города России без исключения, как когда-то украшали скульптуры мускулистых девушек с веслами, да еще одного задумчиво-грустного державного товарища. Водитель фуры ни разу не попал в ловушку.