Эхо его прикосновения

Мирьям Кохави

Эхо его прикосновения

Глава 1

Запах старого дерева, лака и чуть горьковатый аромат пыли был постоянным спутником Эвелины. Мастерская на первом этаже старого дома была её крепостью, её убежищем, её миром. Солнечный луч, пробиваясь сквозь высокое окно, подсвечивал взвесь золотинок в воздухе и падал на верстак, освещая изящный изгиб обечайки виолончели XVIII века.

Эва склонилась над инструментом, её тонкие, чувствительные к давлению и температуре пальцы медленно скользили по полированной поверхности. Глазами она видела каждую мельчайшую трещинку в лаке, узор древесных волокон, потертости, рассказывающие историю столетий. Но под кончиками пальцев – ровное, гладкое, безликое тепло. Ощущение было как от прикосновения к стеклу или идеально гладкому металлу – да, тепло, да, давление, но ничего о том, из чего сделан предмет, какая у него текстура. Дерево? Камень? Кожа? Для ее мозга, принимающего сигналы с периферии, это было неразличимо.

Тактильная агнозия. Красивое и страшное слово для состояния, которое отделило её от мира с самого детства. Она могла чувствовать боль, жар, холод, даже щекотку. Но прикосновение к шершавой коре дерева не говорило ей о шершавости, прикосновение к бархату не рассказывало о мягком ворсе. Мир текстур оставался закрытой книгой.

Это было особенно горько, учитывая её профессию. Реставрация древних музыкальных инструментов требовала не только гениального слуха – чтобы слышать малейшую фальшь в резонансе, улавливать дух звука, который должен вернуться – но и тончайшего чувства материала. Того самого чувства, которого у неё не было.

Но Эва компенсировала. О, как она компенсировала! Её зрение было невероятно острым, способным заметить микроскопические повреждения. Её слух – абсолютным, позволяющим "диагностировать" инструмент по звуку, который он издавал даже при легком постукивании. Она изучала материалы по книгам, схемам, химическому составу, полагаясь на логику и знания там, где другие полагались на интуицию прикосновения. И она была одной из лучших. Парадокс, который одновременно подтверждал её гениальность и подчеркивал её "дефектность".

Она взяла маленький скребок, чувствуя лишь холод гладкой деревянной ручки, и поднесла его к краю отслоившегося лака. Работа требовала хирургической точности. Дыхание замерло. Только глаза и абсолютный контроль над мелкой моторикой.

За окном просигналила машина. Эва вздрогнула, откладывая инструмент. Ей должны были привезти то, что директор музея назвал "редчайшим и, возможно, самым загадочным артефактом в коллекции". Что-то настолько старое и необычное, что даже он не был уверен в его происхождении. И что-то сломанное, почти безнадежное.

Раздался стук в дверь мастерской – тяжелый, деловой. Эва глубоко вдохнула, пытаясь унять легкую дрожь. Новые инструменты всегда вызывали у нее смесь трепета и тревоги. Трепета перед тайной, которую они хранили, и тревоги перед новым вызовом, перед очередным напоминанием о своей ограниченности.

Она открыла дверь. На пороге стояли двое мужчин в форме транспортной компании, бережно держа длинный, обитый плотной тканью футляр. От футляра исходил еле уловимый, но странно притягательный аромат – не просто старого дерева, а чего-то… другого. Более глубокого, более живого.

"Госпожа Эвелина Шмидт?" – уточнил один из них.

"Да, это я".

"Ваш груз из Национального музея. Подпишите здесь, пожалуйста".

Эва взяла ручку, ощущая лишь гладкий холодный пластик, и поставила подпись. Когда мужчины внесли футляр и поставили его на подготовленный стол посреди мастерской, у нее перехватило дыхание. Футляр выглядел древним сам по себе, дерево потемнело от времени, местами виднелись странные, почти стертые символы.

Транспортники ушли, оставив ее наедине с тайной. Эва медленно, почти благоговейно расстегнула кожаные ремни, крепившие крышку. Под ними оказалась плотная, истлевшая ткань, защищающая содержимое. Аккуратно откинув ее, она увидела его.

Инструмент был похож на виолу да гамба, но с необычным количеством струн и странным, изогнутым резонаторным отверстием, напоминающим полумесяц. Дерево, из которого он был сделан, имело цвет слоновой кости с прожилками, похожими на туманность. Оно казалось почти светящимся изнутри. Но инструмент был сильно поврежден: гриф треснул, струны оборваны или отсутствовали вовсе, дека имела глубокую вмятину. Он молчал.

Эва протянула руку, её пальцы остановились в миллиметре от поверхности. Она видела каждую царапинку, каждую трещину, узор древесины. Она хотела ощутить это. Хотела почувствовать под пальцами возраст этого дерева, его историю. Но знала, что почувствует лишь гладкое, неинформативное ничто.

Легкое дрожание прошло по ее рукам. Это был не просто инструмент. От него исходила какая-то странная энергия, почти неслышимый, но ощущаемый резонанс. Как будто под корой дерева, даже сейчас, что-то жило.

Она осторожно, с привычной деликатностью профессионала, но и с необычным, глубоким волнением, коснулась края деки.

Гладкое. Холодное. Ничего.

В этот момент сердце Эвы сжалось с привычной тоской. Вот он, гениальный реставратор, который не может даже почувствовать материал, с которым работает. Она почувствовала себя так же сломанной и молчащей, как этот инструмент.

Задача казалась колоссальной. Вернуть жизнь тому, что молчало, используя только глаза, уши и холодный расчет. Сможет ли она? Этот инструмент казался настолько древним, настолько чужим…

За дверью мастерской снова раздались шаги. На этот раз не тяжелые, деловые. Легкие, почти бесшумные. И… сопровождаемые едва уловимым, почти музыкальным вибрирующим звуком, который, казалось, чувствовался кожей, а не только ухом.

Эва замерла, глядя на древний инструмент. Кто бы это ни был, он пришел за ним. Или к нему? И почему его шаги звучали так странно?

Глава 2

Стук повторился, более настойчиво, но все еще с той же едва уловимой вибрацией, которую Эва почувствовала кожей. Она не могла объяснить это. Звук стука она слышала ушами – отчетливый, чистый, – но ощущение тонкого резонанса подкрадывалось откуда-то изнутри, словно по нервам. Странно.

Она глубоко вздохнула, пытаясь собраться. Наверное, это представитель музея или, возможно, уже кто-то, заинтересовавшийся инструментом. Она поправила волосы и подошла к двери, проходя мимо стола, где молча покоилась "лунная виола".

Когда дверь открылась, на пороге стоял мужчина. Он был высок, держался прямо, а в его спокойных чертах лица читались сосредоточенность и какая-то древняя печаль. Глаза у него были необычного, сложного цвета – смеси темно-серого и зеленого, как мох на старом камне. Он не улыбался, но в его взгляде не было и враждебности, лишь глубокий, оценивающий интерес. Его одежда казалась простой, но безупречной.

И от него исходила та самая вибрация. Теперь, видя его, Эва ощущала ее сильнее – легкое, постоянное дрожание, как будто в воздухе вокруг него звенела тончайшая, неслышимая струна. Это было не неприятно, скорее… интригующе.

"Добрый день", – произнес мужчина. Его голос был низким, бархатным, и Эва вдруг ощутила его вибрацию не только в ушах, но и в грудной клетке, как легкий толчок изнутри. – "Госпожа Шмидт? Меня зовут Риан".

"Да, это я", – ответила Эва, чувствуя себя немного неловко под его пристальным взглядом. "Вы из музея?"

"Я здесь по поручению директора", – уклончиво ответил он. "Он сказал, что редкий инструмент уже у вас. Я… очень заинтересован в этом артефакте. Я много лет изучаю инструменты этой эпохи и… происхождения".

Он сделал шаг вперед, и Эва отступила, пропуская его в мастерскую. Он огляделся, его взгляд сразу нашел стол с футляром. Он подошел к нему с той же тихой грацией, что и двигался, остановившись в паре шагов.

"Я могу… взглянуть?" – спросил он, не отрывая глаз от инструмента.

"Конечно", – Эва подошла к столу с другой стороны. "Он в очень плохом состоянии".

"Я знаю", – Риан кивнул, не отрываясь от созерцания. "Но его потенциал… он огромен".

Он наконец перевел взгляд на Эву. В его глазах появилось что-то, что она не сразу распознала – возможно, уважение к ее работе, а может быть, просто любопытство к ней самой.

"Директор говорил о вашем… исключитель ном таланте", – произнес он.

"Я просто делаю свою работу", – буркнула Эва, не любя разговоров о своей "исключительности", которая всегда казалась ей просто компенсацией.

Риан снова посмотрел на инструмент, затем на ее руки, лежащие на краю стола.

"Вы уже прикасались к нему?" – спросил он.

"Да", – она ответила честно, вспоминая то привычное, безликое ощущение гладкого дерева. "Он… ощущается как старое дерево". Она не добавила "как любое другое гладкое старое дерево для меня".

Риан медленно протянул руку. Его пальцы были длинными, изящными, но казались сильными. Он не прикоснулся к инструменту напрямую, лишь провел ладонью в нескольких сантиметрах над декой, словно ощупывая воздух. Эва заметила, как его особая вибрация, казалось, усилилась, отвечая на некий вызов инструмента.

"Невероятно", – прошептал он больше себе, чем ей.

Затем, совершенно неожиданно для Эвы, он повернулся к ней и осторожно, почти вопросительно, протянул руку к ее руке, которая все еще лежала на краю стола, рядом с футляром.

"Позвольте?" – его взгляд был сосредоточен.

Эва замерла. Прикосновений, особенно новых людей, она обычно избегала. Это было слишком напоминание о её состоянии, слишком неловко. Но в его глазах не было ни жалости, ни любопытства – только странная, спокойная уверенность. И эта вибрация, окутывающая его, манила с пугающей силой.

Она едва заметно кивнула.

Его пальцы мягко легли на тыльную сторону её ладони.

И мир Эвы взорвался.

Это было не просто прикосновение. Это был каскад ощущений. Впервые в жизни её мозг получил информацию о текстуре. Она ощутила не просто тепло, но тепло его кожи – гладкой, но не идеально, с тончайшими линиями, похожими на узор на листе. Она почувствовала не просто давление, а упругость его мышц под кожей, ощутила ритм его пульса, крошечные волоски на его руке, которые до этого были лишь невидимым пухом для ее пальцев.

Но самым поразительным была та самая вибрация. Она не просто ощущалась вокруг него, она ощущалась внутри его кожи. Это было как прикосновение к живому, настроенному инструменту. Каждая мельчайшая клеточка его кожи, казалось, резонировала с некой внутренней музыкой. Это было настолько интенсивно, настолько новое, что у Эвы перехватило дыхание.

Она отдернула руку с такой силой, словно обожглась. Ее сердце колотилось в груди как сумасшедшее. Она смотрела на свою руку, потом на него, ее глаза были широко распахнуты от шока, неверия и чего-то еще, более глубокого – первобытного изумления.

Риан не выглядел удивленным её реакцией. Он выглядел… ожидающим. В его глазах вспыхнуло что-то вроде понимания, смешанного с глубоким, почти древним интересом. Он медленно убрал свою руку.

Тишина в мастерской сгустилась, нарушаемая лишь учащенным дыханием Эвы. Древний инструмент на столе, казалось, тоже вибрировал в унисон с ее потрясенными чувствами.

"Что… Что это было?" – выдохнула Эва, её голос дрожал. "Как… как я могла это почувствовать?"

Риан внимательно смотрел на нее. Его взгляд казался проникающим, видящим насквозь.

"Я думаю", – медленно произнес он, и его низкий голос, теперь без прямого тактильного контакта, снова стал просто слышимым, – "мы должны поговорить. О вас. Об инструменте. И о том, как… наши прикосновения связаны".

Глава 3

Воздух в мастерской, казалось, загустел. Эва чувствовала лишь дрожь собственных рук и дикое, незнакомое ощущение в кончиках пальцев – послевкусие той невероятной сенсации. Это было похоже на фантомную боль, только вместо боли – фантомное, яркое чувство текстуры, которого она никогда не испытывала. Кожа Риана. Ее мозг до сих пор пытался обработать эту лавину информации, впихнуть ее в картину мира, где прикосновения были плоскими и немыми.

"Что… Что это было?" – снова повторила она, теперь уже не вопросом, а скорее констатацией чудовищного, прекрасного факта. "Я… Я не могла этого чувствовать. Никогда".

Риан медленно подошел ближе, но на этот раз держал дистанцию, словно понимая, что она все еще ошеломлена. В его глазах не было ни триумфа, ни удивления, лишь глубокая, сосредоточенная серьезность.

"Я знаю", – его голос был тихим, успокаивающим, но с той же внутренней вибрацией, которую она теперь знала – не только слышала ухом, но и ощущала где-то под кожей. "Директор мельком упомянул вашу… особенность. Он не знал деталей, но я… у меня было предположение".

Эва сглотнула. Она не привыкла говорить о своем состоянии. Это было её самая глубокая, самая оберегаемая уязвимость. Но то, что произошло секунду назад, было настолько далеко за пределами "обычной" жизни, что потребность понять пересиливала страх открыться.

"У меня тактильная агнозия", – произнесла она, каждое слово давалось с трудом. "Я могу чувствовать тепло, холод, давление. Боль. Но не текстуру. Не форму. Мои руки… они не видят. Никогда не видели. Я могу взять яблоко и апельсин, и почувствую, что они разные по весу или температуре, но не пойму, где гладкая кожура, а где – пористая. С детства. Это… это просто так". Она пожала плечами, привычным жестом скрывая годы одиночества и разочарования, связанные с этим.

Риан внимательно слушал, его глаза не отрывались от её лица.

"Просто так", – повторил он задумчиво. "Но сейчас вы почувствовали. Все".

"Да!" – подтвердила Эва, и волна того шока снова накрыла её. "Я почувствовала. Вашу кожу. Ее… упругость. Линии. Тепло. И эту… эту вибрацию!"

Он кивнул, словно ожидал этого. "Моя кожа… она всегда такая", – сказал он. "Для меня это нормально. Не как болезнь или особенность… Просто… фон. Резонанс". Он слегка сжал пальцы, как будто ощущая что-то внутри себя. "Это… это часть меня. Наследие".

"Наследие?" – Эва нахмурилась.

"Древнее. Связанное с теми, кто создавал такие инструменты", – он кивнул на "лунную виолу". "Они не просто делали музыку. Они работали с энергией. Звук был лишь одним из ее проявлений. Прикосновение – другим".

Его слова казались одновременно безумными и… единственным объяснением произошедшего. Эва перевела взгляд с его лица на инструмент. Он молчал, но ей казалось, что она ощущает его присутствие в воздухе сильнее, чем раньше. Как будто прикосновение к Риану пробудило что-то не только в ней, но и в самой мастерской, вокруг этого древнего артефакта.

"Этот инструмент", – Риан снова подошел к столу, но не прикоснулся. "Он был создан для кого-то вроде меня. Для того, кто может его оживить. Своей энергией, своей… вибрацией". Он снова посмотрел на Эву. "Но, возможно, он был создан и для тех, кто может эту энергию воспринять. Почувствовать ее в полной мере. Кто может видеть руками то, что другие только слышат или ощущают поверхностно".

Его слова повисли в воздухе. Эва стояла, пытаясь осмыслить услышанное. Ее тактильная агнозия… её "дефектность"… вдруг оказалась не просто болезнью, а… потенциалом? Возможностью? И эта возможность активировалась только через него?

"Значит…", – начала она, голос всё ещё был слабым. "Мои руки… они могут видеть… но только когда касаются вас?"

Риан кивнул. "Это самое вероятное объяснение. Ваша способность 'видеть' руками заблокирована для обычного мира. Но моя… моя вибрация, кажется, обходит эту блокировку. Она… говорит на языке, который ваши сенсоры могут понять. Или, скорее, настраивает их так, чтобы они могли воспринять любой тактильный сигнал в этот момент".

Эва снова посмотрела на свою руку. И вдруг, на мгновение, ей показалось, что она ощутила не только его кожу, но и… гладкий, холодный край стола, на котором она лежала секунду назад. Ощутила отчетливо. Но это ощущение тут же пропало, оставив лишь привычную гладкую пустоту.

"Оно… оно не остается", – прошептала она. "Как только вы убрали руку… все вернулось".

"Возможно", – Риан выглядел задумчивым. "Или, возможно, эффект… накапливается. Или требуется постоянный контакт. Мы этого не знаем".

"Мы?"

"Да. Мы", – он посмотрел на нее, и на этот раз в его глазах было нечто большее, чем просто интерес. Это было приглашение. "Я пришел сюда, чтобы понять этот инструмент. Чтобы, возможно, попытаться вернуть его к жизни. Мне нужен кто-то, кто может работать с ним на таком уровне, как вы. И теперь я знаю, что, возможно, вы – единственный человек, который может по-настоящему почувствовать его предназначение. Через меня".