Паршивое чувство юмора

– Заткнись, – шикает Старицкий.

Упирается в спину резко остановившейся девушки. Она поворачивается к мужчине, задирает голову и смотрит внимательно, пытаясь понять, в чем фишка – он поехавший, или что-то еще?

– Смотри, она нас читает, – хмыкает голос, Андрей трясет головой.

– На свежий воздух? – насмешливо выгибает бровь Тата.

Андрей благодарно кивает, как китайский болванчик.

Тата коротко улыбается, говорит пару слов бармену, принимает из его рук бутылку абсента. Машет рукой, зовя Старицкого с собой, проводит его по паре лестниц, толкает дверь на улицу. Они оказываются на пожарной площадке, выходящей в тихий переулок у бара.

– Те парни тебе знатно проехались по мозгам, да? – усмехается она и садится на пол, свешивая ноги с площадки.

– Не совсем, – цокает недовольно Андрей, видя, как Тата усаживается почти голым задом на холодный железный помост.

Снимает с плеч джинсовку, бесцеремонно пихает девчонку в бок и стелет ткань на площадку, кивком приказывая ей садиться. Тата фыркает, но ничего не говорит – усаживается на куртку и открывает бутылку, делает первый глоток.

– Заботливый папочка, – охает демон, но Андрей не реагирует.

– Ну, как тебе сказать, – задумчиво тянет Старицкий, – оказался не в то время не в том месте, но в итоге все кончилось более, чем удачно, – пожимает плечами он, облокачиваясь на перила.

Кладет голову на руки, разглядывая Тату.

Она похожа на маленького храброго воробушка, готового порвать за свой кусок хлеба: девчонка с воинственным характером и внешностью куколки кажется той, кто способен откусить палец у протянутой ей руки, и не будет разбираться, что хотела сделать эта рука – помочь или прибить. Но то ли в силу своей сегодняшней вседозволенности и мощи, то ли из-за первобытных инстинктов защищать слабых, но Старицкому определенно хочется дать ей «по шапке» за то, что она разгуливает без последней. На улице все-таки холодный сентябрь.

– Я же говорил – заботливый папочка.

– Иди нахер, – рыкает Андрей.

Не любит он, когда копаются в его мыслях, причем так не вовремя.

– Заметь – каждый раз так агрессивно реагируешь, когда я говорю правду, – цокает голос.

– Это ты мне? – выгибает бровь Тата предупреждающе.

Андрей спохватывается.

– Нет, прости, это… я себе, – Старицкий кривится от того, насколько неправдоподобным вышло оправдание.

– Окей, – пожимает плечами она, – знаешь, а ты мне всегда казался немного странным. Еще до… всего этого. – Она неопределенно машет в воздухе рукой и забирает у Старицкого бутылку.

Глотает зеленую жидкость, морщится, но довольно облизывается.

– Оказывается ты и до меня был не в себе, – почти хохочет Малум, — лохушка педальная.

Андрей поджимает губы, чтобы не заорать благим матом, через силу улыбается.

– С чего это? – удивляется он, внимательно рассматривая Тату.

Ее уже развезло от крепкого алкоголя, но она продолжает его хлебать, будто это вода, а на улице плюс сорок. Маленькая еще – не знает, что значит похмелье после двадцати пяти.

– Ну, – потягивается Тата, пытаясь подобрать слова, – когда у мужчины в таком возрасте нет жены или девушки, это значит, либо у него дерьмовый характер, либо он гей, – поднимает брови она, смотря на Андрея. – У тебя, понятное дело, дерьмовый характер, – тут же оправдывается она, выставляя руки вперед, – это и отпугивает пидорасов…

В тихой ночи улицы громко смеются два голоса: один – Андрея, второй – у него в голове. Старицкий улыбается, когда видит, как расслабляется Тата, скидывает нервное напряжение. Они все еще не касаются темы потусторонних теней и побоища в квартире Старицкого.

– А чем ты еще занимаешься? Помимо пения в клубе? – вопросительно смотрит Андрей на Тату, забирает из ее рук абсент.

На секунду их пальцы соприкасаются. Тата вздрагивает и прячет взгляд.

– Выживанием, в основном, – криво усмехается она. – Знаешь, – вдруг серьезно говорит девчонка, смотря куда-то сквозь пространство, – я думала, это будет веселее. Что когда уйду из дома, стану главным героем в своей истории. Но на деле оказалось, что я просто долбаная неудачница, которая не умеет ни работать, ни прогибаться под тех, кто может посодействовать в хорошей жизни. И даже мое надрывание связок в этом гадюшнике скоро перестанет мне обеспечивать крышу над головой, – так расстроенно выдыхает Тата, что холодок по коже проходится.

Старицкий знает это чувство собственной ничтожности: сам недавно ходил по улицам города, в компании отчаяния и злости, но все изменил случай. Теперь он не один.

– А что изменилось? – поднимает вопросительно брови Андрей, берет из ее рук абсент.

Малум агрессивно шипит в сознании, Старицкий благосклонно делает лишь небольшой глоток алкоголя.

– Ниже по улице открылся новый клуб – с кальянами и прочими приблудами, а наш, как устарелый притон, стал менее популярным, а популярность прямо пропорциональна моей долбаной зарплате. Так и живем, – невесело хмыкает она. – Знаешь, иногда хочется быть лучше всех. Просто так, ни за что. Например, попасть в измерение имбецилов и там стать главным президентом или вроде того. Знаю, что это бред, но блин. Стараешься, жопу рвешь, а всем плевать. – почти хныкает Тата. Старицкий ее понимает – сам зубами себе лучшую судьбу выгрызал, и с чем остался? – Хотя не, в измерение имбецилов не надо – я же свихнусь от их тупости, – отмахивается она, как будто отменяет свое желание, загаданное джинну.

– Ты не представляешь, как права, малышка Тата.

Антрацитовая козлиная морда вырастает неожиданно, откуда-то из плеча Андрея. Дымка обволакивает тело, превращая мужчину в сиамского близнеца с двумя головами. Клыки прячутся под рваными прозрачными губами, рога теряются в сумерках вечера.

Андрей морщится от неприятных ощущений, закатывает глаза на нетерпение Малума. Закусывает губу и поворачивается к девчонке, думая, как поступить с до усрачки напуганной Татой. Старицкий готовится закрыть уши на отчаянный визг, но ничего не происходит.

Тата задерживает дыхание, испуганно смотрит во все глаза на клыкастую пасть и глаза без зрачков, но не кричит – в ступоре пялится на демона, не в силах сказать хоть что-то. Затем переводит шокированный взгляд на Андрея, и видит вину в его взгляде – ему жаль, что так вышло.

Тата сглатывает, смотря на скалящуюся морду демона. Нащупывает рядом бутылку, делает несколько больших глотков, не прерывая зрительного контакта с Малумом.

– Андрей, у тебя что-то из плеча торчит.

Клыкастая пасть растягивается в неком подобии улыбки и хрипит.

– А ты забавная, малышка Тата. Но чертовски права – вы, люди, очень глупы, и постоянно думаете не о том, – басит голос.

Тата переводит растерянный, озадаченный взгляд с ниоткуда взявшейся черной странной головы монстра на Андрея и обратно. Мужчина пожимает плечами.

– А о чем нужно? – несмело задает вопрос Тата, но в конце фразы гордо вздергивает подбородок и делает еще несколько больших глотков.

Малум усмехается.

– О власти. – Многозначительно тянет он, Старицкий посмеивается.

– Говоришь как Аль Пачино, – поддевает «соседа» он и переглядывается с Татой, видя смешинки в ее глазах – девчонка отходит от шока, как и сам Андрей – она первая после Старицкого, кому демон показался таким образом.

– Что? – недоумевает Малум и поворачивается мордой к Андрею, брызжа слизью из пасти.

– Ну, в «Адвокате дьявола», – несмело объясняет Тата, обращая внимание Малума на себя, – не смотрел что ли? – удивляется она, кивает Андрею. – Надо будет ему показать, – и смотрит уже на Малума, заглядывая ему в глазницы, – тебе понравится, – улыбается она. – Так как, говоришь, вы сосуществуете?

– Сложно и весело, – кривит губы в усмешке Старицкий.

– Весело не то слово, – хрипит Малум на завуалированную издевку, – особенно твои мысли о сексе во время выступления Таты.

Тат и Старицкий синхронно закашливаются: он – от бесцеремонности и наглости Малума, она – от того, что черная демоническая голова может потягаться с ней в язвительности.

– Ну ты и зараза, – шипит Андрей, а Тата смелеет от алкоголя и смеется, наблюдая за перепалкой мужчины и существа, будто они старые друзья или соседи по комнате телу.

– На самом деле Андрей ненавидит секс, – прерывает своеобразные гляделки «приятелей» Тата. Оба смотрят на нее удивленно: Старицкий – подняв брови, а про эмоции Малума она может только догадываться, – потому что другого объяснения этим рубашкам я найти не могу.

Пасть разражается каким-то диким воплем, очень отдаленно напоминающим смех, а Тата прыскает в кулак, вновь разговаривая с Андреем одними только взглядами. Ситуация странная до абсурда, но Тате нравится, как она себя сейчас чувствует в… их компании. Кроме, правда, действия абсента.

– Так, парни, я от стресса выпила сверх меры и скоро отрублюсь, – проговаривает резко онемевшим языком Тата, – а вы дотащите меня до дома, договорились? Я могу быть уверенной… в вас обоих? – с надеждой спрашивает она и хватается за руку Старицкого, когда перед глазами начинают вращаться вертолеты.

Пасть ничего не отвечает, но Тата видит, как морда еле заметно кивает и исчезает в теле Андрея, всасываясь дымкой под кожу. Тот что-то говорит, но Тата не слышит – проваливается в хмельное забытье. Надеется только, что этот вечер в памяти останется навсегда.

Старицкий подхватывает девчонку на руки, отмечая про себя то ли ее легкость, то ли свою силу, и доносит до самой квартиры, без труда найдя ключ в кармане ее куртки. Укладывает на кровать, снимает потрепанные кеды, укрывает пледом и проводит пальцами по щеке. Малум делает то же самое.

Андрей оставляет рядом с кроватью тазик на всякий случай, и выходит на улицу, вдыхая свежий ночной воздух.

– Она нам нравится? – хрипит голос в голове.

– Она нам нравится, – Старицкий поджимает губы.

Он сам не ожидал.

– Тогда за дело.

Утром, когда Тата выйдет за кофе, в глаза бросится заголовок газет: «Свирепая бойня в клубе. Никто не выжил – заведение закрыто до окончания следствия».

Потому что Малум знает, что слова – это одно, а действия – другое. И свою симпатию он предпочитает показывать последним способом.

Глава 4. Что подорожало раньше: курица или яйцо?

Андрея уже несколько дней кроет чувство вины. Он никогда не был человеком набожным, но после того, как узнал о демонических существах и ощутил влияние других реальностей на своей шкуре, окончательно убедился в том, что ад существует.

Можно было бы все списать на состояния аффекта и желание защитить малышку Тату, но Старицкий в последнее время все реже занимается самообманом, признает – он хотел этого: почувствовать власть над жизнью и возможность ее оборвать. Несколько десятков раз подряд.

Но тем не менее, убивать для Андрея – для его человеческой стороны – противоестественно. И его мажет. Выедает изнутри ненависть к себе, чувство скорби по незнакомым, убитым им людям, постоянно мерещатся разрушающие сознания смерти.

Андрея Старицкого кроет от всего. От терпкого сигаретного дыма, прожигающего глотку и легкие. От вещей, которые он бы в жизни не представил, разве что под хорошей дозой транквилизаторов. Его кроет от холодных порывов ветра и от пустого трепа демона в его же сознании.

– Кстати, как там Тата?

– С чего ты решил, что это кстати?

Андрей щурится, безразличным взглядом окидывает захудалую комнатушку. Самое то, чтобы предаваться самобичеванию и спорить с самим собой – покрасить стены в белый, и от психушки не отличишь.

Старицкий вспарывает лицо ухмылкой и прикуривает сигарету, откидываясь на диване. Он никогда не был примерным гражданином, да и библию использовал только для создания хороших самокруток, но все меняется. Он сменил клавиатуру ноутбука на лишние конечности и дымчатую тень, а зависимость от придурка-босса на абсолютную власть.

Андрей не верил, что сможет выкарабкаться из той дыры, в которую попал по милости судьбы, но вот он – безнаказанно вырезает полный клуб людей и попивает пивко на обед во вторник, болтая с потусторонним духом, ставшим с ним одним целым. Скажешь вслух и от смеха загнешься, только Старицкому сейчас совсем не смешно.

Ужасно терпкая, вязкая, неприятная на ощупь темнота пробирается все глубже внутрь.

– Все как бы идет по плану и одновременно идет в адово пекло. Надо будет с ней поговорить, наверное, – задумчиво тянет Андрей.

Поджимает губы и на изломе выдыхает. Ему почему-то все равно. Как-то пополам – на то, что будет завтра и послезавтра. Финита. Достало.

– Зачем тебе этот геморрой? Ты и так в полной жопе, – хмыкает Малум в сознании Андрея.

Выпускает из тела Старицкого дымчатый полупрозрачный отросток, хватает с кухни зажигалку и подпаливает очередную сигарету, зажатую в зубах Андрея. Есть в этом своя ирония и непонятный пафос.

Андрей смотрит на Малума колко, держит за горло одним только взглядом, смотря на черную морду с рогами в висящем на стене зеркале, но ничего не отвечает, лишь достает из пачки бедрышко курицы, салютуя им в отражении другу.

Другу? Наверное так.

Андрея кроет от всего. Кроет от вопросов, которые змеей окутывают мозг и пускают яд в сердце. Кроет от тупости людей, кроет от бессмысленного трепа потустороннего духа. Хотя нет, это даже расслабляет. Порой.

У Малума семь пятниц на неделе и ему плевать, что сегодня понедельник: вляпаться в неприятности в первый же день – святое. Какая ирония – ведь демон не верит в бога.

У него переменчивый характер, по которому следует книги для психологов-чайников писать. Такой себе пай-убийца. Он не маньяк – просто так вышло. Малум милый. Правда.

– Не грусти, газетчик, мы были на волоске от жизни! Это стоит отметить, – хмыкает Малум, заставляет Андрея затянуться табачным дымом до жжения в легких.

В голову бьет тысяча приятных иголочек, Старицкий расплывается в удовлетворенной улыбке, растекаясь по пуфу дивана.

У Андрея теперь прокуренный голос, кончики пальцев в копоти и фантомные боли, которые тянутся из самых отдаленных частей города. Старицкий показывал Малому окрестности.

Он переломанный инфантильностью, крахом в жизни, отсутствием целей, и наказание свое получил. Только то оказалось подарком.

Малум – дикий. Малум – грубый. Старицкий – жаждущий. Незаслуженного спасения, силы, данной не богом, но абсолютно божественной. Христианское покаяние отходит на второй план, когда власти в руках у тебя – полпланеты истребить.

И Старицкому стыдно за это. А Малому это нравится.

– Возможно, я уже и сам не знаю, чего хочу. Человек такая тварь – ко всему привыкает. Вот и я привык к голосу в голове, – хмыкает Старицкий, бросает мутный взгляд на отражение, улавливает подобие ухмылки в козлиной пасти дымчатого духа.

– А чего хотел ты? Ты ведь чего-то хотел? – вопрос, тщательно сдобренный скрытым интересом и посыпанный безразличием, повисает в помещении (ну, или в голове Андрея – какая разница) на добрых три минуты.

– Ну, – хмыкает Старицкий, – стать ублюдочной мразью – не совсем то, чего я хотел от жизни, но вот он я. – Пожимает плечами он. – Может это моя судьба – оставлять по трупу в каждом уголке этого мира.

– Судьба для лузеров. Это просто тупой предлог, чтобы ждать, когда вещи случатся, вместо того, чтобы делать их самому, – едко бросает Малум.

– Это ты правильно подметил, – Старицкий многозначительно поднимает палец вверх, согласно качает головой.

– Если ты так переживаешь, можем найти менее травмирующий тебя способ покушать, не душами, – задумчиво тянет голос.

– Было бы неплохо, – кривит губы Андрей, – компромиссы в семье – это главное, – смеется он, – ладно, я тогда тоже не буду тебя так сильно грузить раскаянием, – веселеет Андрей.

– Вот уж спасибо, услужил, – фыркает Малум. – Спи. Даже меня вымотали твои самокопания – будто сверлом в жопу потыкали, – морщится он и вырубает обоих одним движением.

***

Из подступающей депрессии Андрея выводит Тата: первый раз она заваливается к нему в квартиру без приглашения в девятом часу вечера:

– Ты трындел вчера сам с собой всю ночь, а стены в этом доме почти прозрачные. Так что, либо приглашай на вечера откровений, либо сделай звукоизоляцию. – Она кидает в него флешкой с «Адвокатом дьявола» и проходит на кухню, ставит на стол пакеты с продуктами. – Че ты хмурый такой вообще? – Тата кидает на него взгляд через плечо и вопросительно вскидывает брови, принимаясь за готовку мяса.

Вот так просто чувствует себя как дома. Андрей с удивлением осознает, что раньше Тата в его присутствии была хоть и дерзкой, но очень застенчивой.

– Это чего ты такая веселая, вот в чем вопрос, – хмыкает Андрей

– Шмаль качественна попалась, – иронизирует в ответ она, Андрей лишь фыркает, пряча улыбку.

– Что такое шмаль?

– То, от чего я застрелюсь, если тебя пропрет на «поболтать», – бормочет Андрей, Тата оборачивается.

– Когда забавной мордашки нет, ты разговариваешь сам с собой?

– Чертовски мило ссылаться в данной ситуации на Одри Хепберн, но не совсем – я разговариваю с ним. Вернее, это он разговаривает со мной, – хмыкает Андрей, усаживаясь за стол.

Тата улыбается и отворачивается к плите, а квартиру постепенно заполнят пряный запах жареного мяса, которым, кажется, можно даже наесться. Малум довольно урчит, Андрей автоматически погружается в воспоминания детства, когда прибегал со двора грязный и ободранный после игры с мальчишками, а его встречала улыбчивая мама и вкусный, сытный обед.

Тата выпытывает у Андрея, чем он теперь питается. Старицкий нехотя признается, что мясом. (Упускает момент, что на самом деле душами умерших, но мясо – неплохая альтернатива). Желательно, сырое, но поскольку он еще и человек, то с радостью испробует каре ягненка, которое Тата умудряется готовить на газовой плите, а не на гриле. Малум заставляет его сказать, что мяса нужно много.

Они раскладывают ужин прямо на полу в гостиной, перед телевизором, и включают фильм, пока Андрей вгрызается в аппетитного ягненка. Тата много смеется, и Старицкий, вернее демон, замечает, а затем говорит Андрею, что она достаточно часто невзначай касается мужчины под любым предлогом – будь то просьба передать хлеб или укрыться пледом.

Она засыпает у него на коленях, и Малум руками Андрея перебирает волосы Таты, завязывая на них узелки и играясь.

– Дурацкое занятие, но приятное, – бормочет голос в голове, Андрей только улыбается – неплохо иметь в этом мире друга, который принимает тебя со всей твоей гадостью и ничего про это не говорит.

– За «гадость» ответишь, – вклинивается в его мысли Малум.

Андрей окунается в давно забытое чувство спокойствия: так все было до опостыливших отношений, разрыва, потери себя и командировки в Сирию. Он перебирает руками Малума волосы Таты и чувствует себя вполне счастливым.

***

Второй раз Тата приходит домой к Андрею с козой. С живой, мать ее, козой. Белая козочка с маленькими рожками несмело блеет и тут же гадит на ковер смешными шариками. Андрею не смешно.

– Какого?

Тата бесцеремонно проходит внутрь квартиры, удивленно поднимает брови:

– Я думала это скорее «ему» придется объяснять, что это за живность. Ты никогда не ездил в деревню, Старицкий?

– Черт, нет, я знаю, как выглядит коза – я спрашиваю, зачем она здесь?

Тата фыркает, а Малум молчит: наблюдает за перепалкой человеческих особей и не совсем понимает, чью сторону занять – Андрей вроде как носитель, но Тата…

– Она здесь в качестве твоего ужина.

– Прости, Андрей, я за малышку Тату.

Старицкий хмурится, понимая, к чему клонит девчонка, и тяжело вздыхает: это очень даже неплохой компромисс с демоном, падким на человечину и человеческие души – Андрей почти постоянно чувствует себя голодным, когда питается обычной едой и понимает, что ему, «им», нужно мясо. Желательно, свежее и сырое. Эелательно, закусить невинной душой. Малум что-то говорил, про загробную энергию. Такую нужно питать максимальной «жизнью». Старицкий капитулирующие вздыхает.

– Но я не дам тебе смотреть, как я ем, – бурчит он, отводя козочку в ванную.

– Я и не напрашивалась, – отмахивается Тата, – только сними рубашку, чтобы не заляпать. Хотя, не важно – одеваешься ты так, будто красота для тебя не главное, так что заляпывай на здоровье.

Андрей укоризненно смотрит на девчонку, но ничего не отвечает – слишком сильно урчит живот от предвкушения пира и слишком громко болтает демон в его голове.

– Наконец-то, господи, нормальная еда! Если у меня могла быть изжога, то давно бы уже была от твоей пиццы с пивом. Мясо-мясо-мясо-мясо-мясушко. Надо Тате потом сказать спасибо – такая понимающая женщина! Или, может, сделать ей подарок? Например, обглодать рожки козла и сделать бусы? Женщины у вас их носят. Или посвятить ей убийство? Ты представляешь – она просто растает! Такого уникального посвящения не будет ни у кого! Что там, посвятить звезду бабе и то на бумажке – херь. Вот убийство – это да, шикарный презент. Можно селезенку в доказательство ей принести, или сердце, – мечтательно урчит потусторонний дух в ожидании трапезы.

– Думаю, цветов будет достаточно, – нервно хмыкает Андрей.

– Ну, или так, – цокает голос, — но обязательно красных – хоть какая-то связь с убийством.

Андрей патетично закатывает глаза, запирает дверь ванной на щеколду, оставаясь с козой один на один.

– О господи, за что, – обреченно вздыхает он, а ему отвечает выросшая из тела клыкастая козья морда Малума.

Почти каннибализм.

– Зачем ты нам задаешь такой вопрос?

Андрей хмыкает от жуткой иронии – сейчас он отнюдь не чувствует себя Богом. Скорее, мясником. Хотя, какая разница, пора бы уже привыкать.

– Действительно, – подмигивает он антрацитовой пасти, – приятного аппетита, дружок. О подарке для Таты я сам позабочусь.

***

Андрей не успевает купить подарок для Таты – на следующий день он обнаруживает девчонку на пороге квартиры. Она выглядит потерянной и грустной.

– Ты в порядке, Тата? Ты не в порядке, – обеспокоенно бормочет Старицкий, затаскивает девчонку в квартиру.

Ее бьет мелкая дрожь, а взгляд теряется в пространстве, не находя фокуса.

Андрей усаживает ее на диван, набрасывает ей на плечи плед, старательно игнорируя голос в голове.

– Кто это, мать твою? Кто это сделал? – бесится Малум, – ты посмотри на нее – на ней же лица нет! Выясни, кому тут печень вынуть через глаз – организуем по высшему разряду!

Тата жмется к Андрею, хватается за него, как за спасательный круг, и только поджимает губы. Старается держаться, но получается плохо.

– Меня уволили, – надломлено выдыхает она, – всех, сука, уволили. Сраное сокращение из-за той гребаной бойни в конце улицы. Клуб обанкротился. Черт, я же больше ничего не умею! И даже за квартиру в конце недели заплатить не смогу. Я чертова неудачница, господи боже, все были правы.

Тату прорывает, она всхлипывает, утирая слезы. Андрей с Малумом обоюдно молчат, прекрасно понимая последствия своей медвежьей услуги.

– Упс.

– Не то слово, – тянет шокированный Старицкий, тут же осекается, когда Тата поднимает на него удивленный взгляд, думая, что это предназначалось ей. – Нет, в смысле, ты не неудачница, я не о том. Все будет хорошо, не переживай, все наладится, – успокаивающе шепчет он.

Обнимает по-звериному крепко и нечаянно вдыхает запах ее волос. Тата пахнет мимозой, цветами апельсинового дерева, чем-то романтичным и чувственным. Глубоким. Бесконечным. Прекрасным.

– Ничего не наладится! Если я останусь без квартиры, то придется вернуться домой, а это… Это будет полный, нет, тотальный хреновыверт. Черт, где же я так облажалась, – всхлипывает Тата, – стой, не отвечай, я знаю – везде.

У Старицкого внутренности сжимаются в комок от ее опустошенного взгляда и вряд ли это шалости Малума. Просто в этот момент он видит в Тате себя – одинокую, никому ненужную и потерянную. Слова срываются с языка сами собой.

– Можешь пожить у меня.

Тата поднимает на него недоуменный взгляд.

– Что?

– Что? – охает голос в черепной коробке, – мужик, ты в своем уме?

– Да, а что такого? – игнорирует демона Андрей, – квартира у меня оплачена на год вперед, диван раскладывается, да и от изжоги ты меня спасешь своей стряпней, – весело хмыкает он и видит, как взгляд Таты светлеет.

– Что верно, то верно, – бормочет голос в голове, – похеру, я за. Малышка Тата в нас нуждается.

– Ну, – неуверенно тянет она, отстраняясь от Андрея. Смотрит на него внимательно, пытаясь понять, не шутит ли он, – идея не так уж плоха… но как только я найду нормальную работу, я съеду, обещаю, – твердо убеждает она, – и не буду разбрасывать по квартире свой девчачий хлам, – поднимает палец вверх Тата для убедительности.