Знойный холод тлена

Денис Алферов

Знойный холод тлена

Я мог бы быть, а мог бы и не быть. Пока что мне выпадает нейтралитет между тем и этим.

группа «Свидетельство о смерти»

Эпизод 1

Донельзя выработавший свой ресурс автобус летел по федеральной трассе, уставшее покрытие которой приобрело алюминиево-серый цвет. То и дело попадая в ямы, мы подпрыгивали в аккомпанемент амортизаторам. Внутри автобуса бренчала гитара под веселое урчание храбрецов, почему-то посчитавших своим долгом, как в последний раз упиться водой жизни, что текла по салону от одного к другому, заставляла улыбаться и косить глаза. Мой сосед тоже повеселел, переключив сознание в режим первородного блаженства, открыв двери в мир, где нет ничего прекраснее, чем слиться в едином порыве, где все равны, где самый сильный тот, кто, испив до дна, требует «ЕЩЁ!». Кто не упадет, испробовав добавки… Я деликатно отказался. Хотя, что значит деликатно в автобусе небесно-голубого цвета с погрызанными сидениями, ржавым потолком, замызганным советским вымпелом, висюльками в стиле «первым закупился в сельпо» и эротическими календарями на стекле кабины, девушки с которых словно намекали: не отрывайся от коллектива, ты в жестяном гробу, тебе не вырваться из запечатанной консервной банки. Как выяснилось, отказался я по причине полнейшего непонимания обстановки. Выказал неуважение. Тронуло ли меня это? Ничуть.

Сколько же мы ехали? В голове крутилось: конец – это только начало… Если «это» начало, то какой же будет конец? Наверное, тяжелый, похмельный, как утро после Нового года.

Сосед толкнул меня, оторвав от мыслей, и протянул телефон.

– На!

– Зачем?

– Ну, ты же не пьёшь, а я по-пьяни вечно что-нибудь теряю. Да ты не парься, приедем, – вернёшь.

Убрав его промасленно-склизкий, словно газетка с завернутой килькой, телефон в дополнительный карман на плече, я глянул в свой, – зарядка на нуле. Ай, ладно… Водитель включил нейтралку, мы докатились до некой безымянной высоты, до пригорка, где наша импровизированная банка остановилась и отворила двери. Мальчики налево, девочки остались в прошлом. Пьяное войско познавших «морепоколеновский» синдром бросилось в бой. Мой сосед тоже. Вслед за ним и я вылез на улицу. Однополчане хохотали над юнцом, ещё с пушком под носом, что напился и изрыгивал теперь мамкин суп. Кто-то уже отлил, кто-то находился в процессе. Все гримасничали, потягивались, распрямлялись, как пожухлая листва после проезда трактора. Будто разминая ноги, я прошёл несколько десятков метров, чтобы не стоять рядом с ними, и едва не упал, наскочив на арматуру, торчащую из земли. Вокруг звонко жужжали мухи, пахло травой, запечённой на июльском солнце. Я прикрыл глаза. Зажурчало, словно в детстве зашел за гаражи, опёрся о горячую сталь, вступил ботиночками во влажную землю. Эх, хорошо! Вдруг завибрировал телефон. Я вытащил свой, но вибрировал соседский. Достав его, я уже было закричал соседу, но в этот момент услышал его блеяние:

– Эй, иди за кустики, пися мамина!

Для убедительности он поддал пинка юному соратнику. Я посмотрел на разрывающийся телефон, – звонок шёл через какое-то странное приложение. Нажал заветную кнопку:

– Аллё… говорите, вас не слышно. Алло!

Ответом мне были какие-то невразумительные звуки. «Наверное, связь здесь ни к чёрту…» Я машинально пошёл дальше и, когда до автобуса было уже метров сто, наконец услышал:

– Ты здесь?! Ты здесь?! – кричал хрипловатый голос пожилой женщины. Впрочем, я знавал и девушек с похожими прокуренными голосами.

– Да! То есть, нет, – подтормаживая, ответил я.

– Как ты там?

– Вы не поняли! Я его знакомый. Алло!

– Что? Так передайте ему трубку! О, господи! Напился он уже что ли? Алкашина! Не успели отъехать…

– Да, собственно, нет, – инстинктивно начал покрывать я товарища.

– Вы хоть где едете?

– Мм, сложно сказать… Но мы не едем, остановились на привал.

А ведь надо вернуться в автобус! Уедет же без меня! Я направился было обратно, но запнулся, – трубка выскользнула из руки… Когда поднял, – услышал только:

– Извините, связь прервалась. Sorry, the connection is lost…

И тут взбудораженные мухи внезапно полетели прочь. Жужжание прекратилось. Вообще всё прекратилось. Стало тихо, как в безэховой камере. А затем нарастающий свист порвал тишину…

…Точка-тире—тире-точка-точка…

…Отхаркнув землю, я попытался встать. За кустами клубился густой дым. Идти к автобусу было уже не нужно. Я переждал, сам не знаю чего, и бросился подальше от дороги. Стайерская дистанция по пересечённой местности закончилась посреди поля. Я несколько раз выдохнул и просто пошёл, не сворачивая, всецело полагаясь на что-то. Птица приземлилась неподалёку. Не моргая, посмотрела вглубь меня… «Тварь… Божья… Ну чего смотришь?»

Она подмигнула, показала острый язычок и взлетела. Я пошёл следом. Казалось, солнце катится быстрее обычного. «Если Земля так вращается, я не успею выйти засветло. А мне надо выйти из этого места. Добраться до его границ. Перешагнуть границу».

Я брёл то ли за птицей, то ли за голосами в голове. Пейзаж не менялся. Солнечный диск предательски заползал за горизонт. Представлялся дымящийся автобус… Чтобы отвлечься, я попытался вспомнить, как шёл по похожей местности со старшим братом. Удочки, ведёрки, черви, – всё как полагается. Порыбачили от силы час. Затем брату понадобилось уйти. Я посидел ещё час. И ещё. Результат нулевой. Когда все рыбаки разошлись по домам, я тоже пошёл. Не зная дороги. Спросил у прохожих. Мне сказали: «иди через лес». А у кого сейчас спросить?

Я вытащил свой разряженный телефон и засунул обратно. Полезный как кирпич. Достал соседский, подержал в руках. Вокруг таяли последние светлые минуты. Я остановился. Не чаща – перелесок, но можно спрятаться, если что. Сел на землю, прислонившись к дереву. Итак, телефон, батарея: сорок процентов. В контактах – ни одного номера. Хотел полазить по приложениям, но установлено только одно – и то какое-то странное. Набрал 112. «Пик, пик, пик. Неправильно набран номер». Во входящих – пустота, даже телефон той женщины не отобразился. Ткнул в приложение. На странной иконке – то ли дверной глазок, то ли белые кружки на чёрном фоне. Название тоже странное – «Goral». И вдруг через него пришло сообщение: «Что ты здесь делаешь? Всё должно быть иначе». Высветился номер. Может позвонить? А вдруг скинут мою сбивчивую речь? Лучше напишу:

«Помоги, я в лесу. Мне нужно, чтобы ты…»

Стоп! А почему, «ты»? Поправил:

«Я в лесу. Мне нужно сообщить начальству, чтобы меня отсюда забрали».

«Начальник уже забрал всех, кого следовало», – сразу пришло в ответ.

Я тупо посмотрел в экран.

«Помоги! Я неподалёку от дороги, по которой мы ехали».

Следующее сообщение пришлось ждать долго.

«Начальник занялся твоим делом. У тебя необъяснимый дар».

«Когда они найдут автобус, я в лесу неподалёку».

Окончательно стемнело. Стало холодно. Что делать? Ну спасут, а дальше?.. Посадят в другой автобус. Отправят домой? Где он, этот дом? Неужто та квартирка, из которой я боялся выходить. Может, мой дом в этом перелеске?

Холодно. А в Аду – жарко? Вот бы немного того тепла. Когда заходит Солнце мёртвых, – выходит ли Луна живых? Если я жив, значит это кому-нибудь нужно… Совсем рядом послышался треск сухих листьев, словно гигантские ботинки ступали, не зная дороги. Я вжался в дерево, сросся с ним. Пустил корни. Прикрыл глаза. Вдруг в них отражается лунный свет? А что, если у этих – тепловизоры? Может, я так остыл, что не излучаю тепло? Внутренности задрожали… Но поблизости лишь взлетели птицы. Я лёг, почти успокоился, почти согрелся и задремал.

Разбудил голос тётки. Она была не в настроении, бубнила что-то. Куда же мне двигаться, если это бег задом наперед, по крутой лестнице, поднимающейся вниз. Пощупал по карманам, не потерял ли чего в темноте. Всегда помню эту дурацкую привычку. Как-то пошёл с тёткой на прогулку, взяв пару игрушечных машинок. При каждом удобном случае проверял, на месте ли они. Тётка не выдержала:

– Ну чего ты там постоянно проверяешь? Боишься свои драгоценности потерять?

– А что, если я обронил и не заметил?!

– Ты уже давно обронил, дурачок!

– Что обронил?

Тётка заколыхалась в припадке смеха, и только теперь я понял, что лес мне знаком. Здесь каждое дерево имеет свой собственный, ни на что не похожий лик. Я посмотрел под ноги и осознал, что сам стал деревом, что уже не могу пошевелить руками. Повернул голову в последний раз. И замер. Тётка всё хохотала, всё хохотала. А я мечтал о ветре, о спасительном ветре, который раскачает меня…

Проснулся перед рассветом под тёмно-синим куполом с кучей расходящихся звёзд. Попытался встать, но ужасно затекли ноги, правая рука стала пластилиновой, кисть неестественно болталась. Я полежал, уткнувшись в звёзды. Когда конечности отошли – поднялся, похрустел позвонками и пошёл. Долго. Где-то часа два. Пока не заприметил заброшенную деревню. Подошёл к разлагающимся домам. Брус местами высох, местами порос мхом. В одном доме сохранились стёкла. Будто он ещё хранил тепло, что оставили хозяева, прежде чем покинуть.

Дверь поддалась без усилий. Внутри меня ждал толстый слой пыли, заволокший половые доски. На стене комнаты висела послевоенная фотография, разукрашенная красками, – у девушки – ярко-рыжие, огненные волосы. Там были ещё лица… На других фотографиях. Они не то, чтобы грустили, но и не выглядели счастливыми. Скорее, смирившимися, может даже, уставшими. «Чего я так бесцеремонно вломился? Если хозяева сейчас вернутся, что им скажу? Зачем я здесь? А если мертвы… выходит, потревожил без спроса. Но не по собственной же воле?! Меня вскоре отыщут и заберут».

Я порылся в кухонных шкафах – ничего съестного: ножи, вилки, гнилая поварёшка. На полке – застывшие во мраке необычные часы. На одной половине циферблата – лик солнца, ласковый, материнский. На другой – луна, строгая, нахмурившаяся. В платяном шкафу следующей комнаты висела старая одежда – болоньевая куртка с зияющим из прорези синтепоном, грязно-чёрные спортивные штаны… Я переодел свои казённые шаровары. Снял неудачные ботинки, что начали натирать. Надел болтающиеся при входе протоптанные кроссовки. Уставшие ноги, соприкоснувшись с мягкой тканью, отозвались приятным облегчением. Завибрировал телефон:

«Сегодня вечером не придут. Начальник не одобрил».

«Что же сделать?» – написал я в ответ.

«Заяви о себе…»

«Каким образом?»

«Подожги что-нибудь. Иначе тебя не заметят».

На улице начал душить дневной зной. «Кто же за мной придёт?.. Ведь убьют!» «Да-да», – отозвались деревья. Страх до оцепенения, до рвотных позывов возобладал мной. Я покрутился вокруг своей оси, пытаясь выбрать направление.

– Дай мне знак! – шёпотом проговорил я, и не в силах справиться с накрывшим порывом, побежал, не успевая проглатывать воздух, залетающий в рот. Сердце качало так сильно, что я, не чувствуя ни боли, ни усталости, подпрыгивал на метр вверх, будто Боб Бимон взлетал над землёй, смотрел на солнечный диск, представляя циферблат часов, на которых секундная стрелка накручивала мои минуты. Ожидание смерти хуже самой смерти. Пусть вся тяжесть останется в этом теле, не хочу забирать её с собой. Пусть останется там программа, ведущая к разрушению. Пусть насос гоняет кровь, процессор-мозг посылает сигналы. Желудок, будто шредер, перемалывает. А руки-ноги – дрыгающиеся марионетки… Сила, практически бескрайняя, подталкивает заглянуть за обрыв. Всё ли разрушится, если сдвинуть его? Свернётся ли повествование? Яркий луч вырвался и оторвался от Земли. Белый. Всё белое. Но есть чёрная точка, что осталась внизу, – там, откуда вылетела моя мысль. От бега стало почти легко. Я споткнулся и покатился по траве. Замедлился. Замер. Бешеное сердце заглушало шум леса. Однако ритм потихоньку восстанавливался. Одежда подсыхала. Я продолжил бы лежать, но дзинькнул телефон. Приподнявшись, увидел всё те же заброшенные дома и понял, что уже вечер. Телефон казался непомерно тяжёлым.

«Тебе нужно это сделать», – прочитал я в сообщении.

Внутри дома почти потемнело. Дальние углы казались чёрными. Появилась какая-то всепоглощающая сырость. Почему бы не затопить печь? Поленья лежали тут же. И спички на печи словно дожидались меня. Однако в коробке́ оказалась всего одна спичка. Я включил телефонный фонарик. Подсветил потемневшее помещение. Наткнулся на фотоальбом. Вырвал оттуда несколько пустых страниц. Положил вместе с дровами в печь. Открыл дымоход. Аккуратно достал спичку. Чирк. Пара мгновений, – и бумага загорелась. Занялось очень быстро. Однако наслаждался я всего пару минут, а потом начал задыхаться, – весь дым пошёл внутрь. Тяги – ноль. Отворив дверь, постоял на улице, дым всё не заканчивался. «Странно». Снова зашёл в дом, – а там полыхали уже и пол, и кухонные шкафы… Тушить было бесполезно, я выбежал и, стоя около леса, глядел, как огонь распространяется на соседний сарай. «Одна спичечка. Ладно, всё равно никто не жил. А меня ведь спасут. Ну или убьют».

Огонь, перекинувшийся на гнилые постройки, вот-вот должен был зацепить соседний дом. Я засматривался на подлетающие вверх лоскутки. Заслушивался треском. Внезапно зазвонил телефон. Поднеся трубку к уху, почувствовал вселенский холод. Телефон молчал. Звонок сбросился. И вдруг раздался голос из-за спины:

– Красиво?

Я стал деревом: ни дёрнуться, ни шелохнуться. Только кивнул, не оборачиваясь.

– Вот и мне кажется, красиво. Теперь нас можно разглядеть.

Он обошёл меня. Я увидел молодого парня. Он сделал несколько шагов к пожарищу. Звук будто запаздывал за ним.

– А что часто горит здесь? – спросил я.

– Теперь – да. Теперь – хорошо.

– А я переживал… В общем, всё нормально, да?

Он посмотрел в мою сторону.

– Разумеется.

– Вы здесь живёте?

– Нет, ни в коем случае.

– А почему – нормально?

– Потому что иначе нас не видно.

– Значит, вы меня не убьёте?

– Каким же образом мы можем тебя убить?

– Да мало ли…

– Не в техническом плане. Такое действие в принципе невозможно.

Неожиданно из леса подул ветер. Фигура парня начала тускнеть и вскоре растворилась. Щёлкали ветки под удаляющимися шагами. Я закрыл глаза и услышал вой сирены вдалеке. Вой приближался. Появились мелькающие фары, подпрыгивающие на неровностях. Я увидел, как с противоположной стороны у домов остановился пожарный ЗиЛ. Двигатель пыхтел, пожарные разворачивали рукава, доставали оборудование. Один (вероятно, старший) задумчиво смотрел на пожарище, оценивая масштаб бедствия. Двое, облачённые в обмундирование, размотав рукав, стали поливать огненные волны. Я медленно вышел им навстречу.

– А это ещё кто?! – спросил командир.

– Так это ты поджёг что ли? – подключился водитель и направился в мою сторону.

Он был немолодым и подкопчённым, с круглой рожей и неаккуратными усами. Подойдя вплотную, почесал щетину и тихо, чтобы остальные не услышали, спросил:

– Ты откуда?

Я что-то промычал в ответ.

– А? – он подошел ещё ближе и спросил ещё тише, – не от автобуса ль отбился?

– Нет…

К нам подошёл командир и неожиданно врезал мне в подбородок. Потом прилетело ещё пару раз, но это было не страшно.

– Давай его в огонь кинем, пока не догорело.

– Задохнёмся!

Я взялся за голову, прижал пальцы к глазам. Пожарные пошептались. Водитель, взяв меня за шиворот, потащил к машине.

– Слушай сюда, сука, – обратился он, снабдив речь несколькими несильными тычками, – поедешь с нами. В полиции всё расскажешь. И про поджог, и про автобус.

– Обшмонай его, – приказал командир.

– Нет у него ни хрена, телефоны только, – ответил водитель.

– Оставь. Там разберутся.

Оказалось, что дома́ находились совсем рядом с асфальтированной дорогой. Мы плавно поскользили по ней. Я сидел между двух молчаливых пожарных. В салоне пахло по́том, гарью и мыльным раствором. Болтающаяся под зеркалом вонючка, в виде бородатого хипстера с надписью «борода для мужчины честь, а усы и у бабы есть» едва ли могла здесь помочь. Данная надпись хорошо смотрелась рядом с усатым водителем. Я покосился на соседей. Обычные работяги. Вылазка их вымотала, они были в секунде от засыпания. «А командир у них – козёл тот ещё», – подумалось почему-то. В общем-то мне на него было всё равно, но раз он решал мою судьбу… Командир, будто уловив мой пристальный взгляд, резко повернулся. Я, пытаясь не растерять остаток достоинства, изобразил подобие улыбки. Это его разозлило. Он сжал кулак, но передумал. Щёлкнул по обгоревшему вымпелу и отвернулся. Вымпел плавно закачался. Мне показалось, что я уже видел этот вымпел недавно…

Водитель закурил. Едкий дым не нравился командиру, который прилип к приоткрытому окну. Я глядел на ночную лесополосу, пролетающую вместе с редкими дорожными знаками. Вскоре мы свернули в какой-то посёлочек. В одном из домов горел свет. За решётчатым окном маячил полицейский.

– Приехали… – сказал водитель.

– Вижу, не слепой, – проворчал командир.

– Комендатура, – неожиданно вставил пожарный, что сидел слева от меня.

Некоторое время они смотрели друг на друга, словно опасаясь подходить к этому дому с пустым флагштоком на крыше. Наконец командир выпрыгнул из машины и направился к полицейскому. Тот, бросив недовольный взгляд в нашу сторону, скрылся в недрах. Командир посмотрел на водителя и рукой показал выключить фары. Через минуту вышел полицейский, они поговорили и направились в комендатуру. Водитель, тихо матерясь, выпрыгнул из машины. Мои сопровождающие по очереди зевали. В момент их перезёва, я дёрнул ручку справа и вытолкнул соседа. Тот даже сгруппироваться не успел. Я выпрыгнул вслед за ним и побежал. Позади послышались перекрикивания. Я перемахнул через забор и прокрался к дому. Хорошо, что собак нет. Огород тут порос бурьяном. Я дёрнул дверь, ведущую в подвал, – та легко поддалась. Молясь про себя, медленно спустился, прикрыв дверь, и сел на пол. В окно периодически попадал свет фар, доносилось тарахтение то ли ЗиЛа, то ли ещё какой машины. Вскоре всё утихло. Ни свечения, ни голосов, только я и подвал.

Я положил голову на какую-то рогожку. Картинки в голове метались, будто болиды на гоночной трассе. Я проваливался в сон, просыпался. Иногда, казалось, от меня исходит исподний пар, потом, наоборот, леденел, как в морге. На рассвете наконец смог осмотреться – большой подвал, казалось, зажиточного дома. Только обильные запасы давно закончились. Остались лишь две стеклянные банки с неясным содержимым. Ощущение дикого голода мешало думать. В последний приём пищи… мы пили кофе… с Ней… В её глазах я видел лишь жалость. Возможно, любовь там тоже была… Но что я знаю о любви? Она смотрела на меня и говорила: «ты ешь-ешь». Словно подливала воду в море, – я не чувствовал ничего – ни к ней, ни к жизни… Потом – синхронное топтание и посадка в автобус. В него мог сесть кто-нибудь другой. Мало ли людей на остановке?

Я взял одну из банок. Вооружившись тупым ножом, лежащим тут же, потратил с десяток минут и всё-таки открыл. Непонятные бобы в плесневелом соусе напоминали внутренности покойника. Однако я съел почти всю банку, получив удар по кишечнику. Меня начало мутить, и муть, поднимаясь через всё тело, добралась до мозга, отправив меня в пространное состояние. Если бы в этот момент кто-то спустился в подвал, я не смог бы объяснить, кто я и что здесь делаю.

Вдруг раздался скрежет. В приоткрытое подвальное окно влетела ворона и вперила в меня свои чёрные глаза-пуговицы. Через несколько секунд, она медленно развернулась и выпорхнула. Я подошел ко второй двери, ведущей в жилые помещения, и с удивлением обнаружил, что петли совсем проржавели. Дёрнул, – дверь упала мне на плечо, осыпав кусочками старой краски и прогнившего дерева. Я прислонил её к стене и зашёл в дом. Здесь когда-то было уютно. Но уют безвозвратно исчез. Картину, лежащую на полу, покрывала пыль. Сверху – тёмный квадрат на обоях и большая головка гвоздя. Я поднял картину, на меня взирала угольная бездна с двумя зелёными точками, похожими на глаза, – то ли шахта с двумя мерцающими фосфорными огоньками, то ли чёрная как смоль кошка. Словно две виноградинки бросили в битум. И они лежат теперь, смотрят куда-то вглубь, будто не замечая никого. Половые доски отражались едва уловимым скрипом. Напротив комода висело зеркало в ажурной деревянной раме. Стекло разошлось сеткой трещин. Издали они показались паутиной, но вблизи я увидел несколько своих отображений, будто мою сущность разделили на несколько несоразмерных частей, и теперь они, обособленно друг от друга, путешествуют по мирам, каждая заходит в свой дом… Я попятился, пока не упёрся в лестницу, стоявшую у стены, и уже собирался было выйти на улицу, как вдруг с громким звоном упала подвальная дверь. Я так сильно вздрогнул, что задел банку на столешнице. Банка упала с отвратительным шумом. Крышка звонко покатилась. Из банки высыпался белый порошок, похожий на соль… Я спустился в подвал и лоб в лоб столкнулся со старой женщиной, облачённой в замызганный халат. Лицо её перекосилось от ужаса. Морщины углубились, будто поверхность плохо уплотнённого грунта, размытого весенними ручьями; глаза почернели, рот открылся, оголив редкие, почти что младенческие зубки.

– Не бойтесь! – произнёс я.

– Ты кто такой? – шёпотом спросила она.

– Я из соседней деревни. Пожар там был, может слышали? Это я поджёг, случайно. Пожарные сюда привезли. Хотели ментам, то есть полицейским, сдать. Но я сбежал. Вы на меня не доносите, умоляю…

– Ага, ага… – она попятилась, упёрлась в стол, застонала и опустилась на колени.

– Вам плохо?!

– Валерьянки мне принеси, сынок. На кухне посмотри.

Я метнулся наверх, дошёл до кухни, но на секунду задумавшись, вернулся обратно. Старушки не было. «Вот зараза!» – бросил я, выбегая на улицу. Под солнечными лучами остановился. А куда я, собственно, бегу? Днём заброшенность участка бросалась в глаза ещё сильнее. Со стороны дороги участок был обнесён забором из профлиста, с противоположной – реденьким деревянным, за ним виднелся соседский сарай и огород, в таком же плачевном состоянии. Я перелез и, зацепившись за куст колючего крыжовника, врезался в сарай. Из дома выбежал дедок и с криками накинулся на меня. Я оттолкнул его. Дедок разозлился, но больше не нападал.

– Слушай, давай я просто уйду?! Зачем тебе неприятности? – сказал я.

– Ха, ты ещё и наглый!

Во двор, крича и матерясь, вбежали ещё несколько престарелых мужичков. Я увидел вилы у сарая и, лихо подхватив, стал размахивать ими. Но тут во дворе появился полицейский. Мы пересеклись с ним взглядами. Я почти успокоился, – его глаза выражали какое-то умиротворение. Опустил вилы. Но мужики продвинулись в мою сторону. Пришлось поднять вилы обратно.

– Отвалите! Пусть полиция разберётся!

– Да-да, отойдите от него, – монотонно произнёс полицейский.

На металлический забор взгромоздились несколько старичков.

– Поймали поджигателя! – крикнул один.

– Да если бы поджигателя, этот с автобуса!

– Этих ничего не берёт. По лесам разбрелись… – тихо произнёс третий.

– Так, всё. Отойдите от него. Вообще расходитесь, – сказал полицейский и подошёл ко мне, – вилы поставь на место. Как зовут?

– Тимур Верхоланцев. Я, действительно, с того автобуса…

– Ладно, пошли, – спокойно сказал полицейский.

Он был в ещё пахнущей ателье новой форме с почему-то совершенно пустыми погонами.

– Придётся надеть наручники.

– Надо, так надо, – отозвался я.

В кабинете комендатуры он снял наручники. Я посмотрел в окно, пытаясь определить место, где ночью стояла пожарная машина.

– Если что, меня зовут Михаил. Местные кличут Мишаней, – начал он.

– Тимур, – ещё раз представился я.

Он достал чистый лист бумаги и попросил телефон. Я протянул ему оба:

– Там ничего нет.

– Разберёмся.

Он посмотрел мне в глаза, потом на телефоны:

– Хм, этот умерший, а здесь два процента осталось… Ты всё правильно сделал. Моя оплошность, – не сразу понял, в чьих он руках. Начальника отговаривали, но вроде он определился…

– Что? – удивлённо спросил я.

– Читал сообщения в Горале? Яблоко хочешь?

– Можно.

– Только полностью не съедай – живот опять скрутит. Держи нож.

Он посмотрел на меня, словно ожидая мою реакцию, словно от моей реакции многое зависело. Я взялся за липкую рукоять ножа. Полицейский улыбнулся:

– Ты что же нож сюда притащил?.. За попытку сопротивления вы будете расстреляны!

Тут же в кабинет вошёл парень в охотничьем камуфлированном костюме. У него были некрасивые черты лица. Он посмотрел на нож, который я сразу же отбросил. И, будто ничего не заметив, заикаясь, сказал полицейскому, что кто-то приехал.

– Да ну нахер… – полицейский показал на меня. – С этим поможешь?