Бабы-Женины рассказы

* * *

Жизнь бурным потоком несла каждое из бабушкиных зёрнышек над руслом реки войны, полным жестокости и неожиданных поворотов.

Тётя Нюша, её пятая дочь, в детстве перенесла менингит. Болезнь отступила, но с тех пор Нюша росла не такой, как все. Порой посреди разговора её взгляд терял фокус, глаза становились отсутствующими, будто она созерцала невидимый другим мир. Дети, не понимая, дразнили её «дурочкой», но бабушка Таня всегда горячо защищала дочь.

– Нюшку Бог повёл по иному пути, – твердила бабушка.

Нюшка, как звали её все, росла доброй и отзывчивой, всегда готовой прийти на помощь. Она любила животных, нежно заботилась о них, и казалось, что Нюша понимала их язык.

– Смотри, Женька, – сказала она мне однажды, указывая на гнездо ласточек под крышей брошенного деревенского дома. – Они скоро оперятся, вылетят из гнезда и станут свободными, как мы с тобой.

Я смотрела на пронзительно пищащих маленьких птенцов, вытягивающих из гнезда тонкие шеи, и думала о том, что Нюша видит в этом мире гораздо больше, чем я. Она, волшебница, умела разговаривать с птицами, с деревьями, с самим ветром.

Судьба Нюши извилистой тропинкой провела её через лес жизненных испытаний, но та не сломалась, не озлобилась. Нюша нашла своё счастье в простых вещах: в тепле домашнего очага, в любви к мужу и детям. Её жизнь не была яркой, но была согрета ровным, тёплым светом.

Тётя Октябрина переименовала себя в Клаву. Она была противоположностью Нюше и жила как вихрь. Её тёмные волосы волновались буйными кудрями, а на лице сияла озорная улыбка, отражая неуёмную энергию, бившую в ней ключом. Её смех, звонкий, как колокольчик, разносился по всей деревне, оживляя даже самые пасмурные дни. Красивая, сероглазая, похожая на отца, Клава была центром любой компании и любила танцевать, петь и оживлять скучные будни забавными историями.

– Эх, Клава, Клава, – качала головой бабушка Таня, наблюдая за проделками дочери. – Неугомонная!

Однажды летним утром в избе бабушки Тани разразилась буря.

– Где ты была всю ночь?! – гремел голос бабушки, и даже сквозь закрытую дверь я слышала её тяжёлое дыхание.

– Гуляла, – отвечала Клава, но голос её дрожал, выдавая страх.

– Гуляла?! – взвизгнула бабушка. – С этим… с этим проходимцем! Я тебя научу гулять!

Раздался свист вожжей, затем – глухие удары, точно кто-то хлестал по мешку с соломой. Я осторожно приоткрыла дверь и увидела Клаву, которая, уворачиваясь, металась по комнате. Бабушка стояла посреди избы, лицо её было красным от гнева, глаза сузились в щёлочки. В её руках свистели вожжи, свёрнутые в тугой жгут. Она била дочь всерьёз, и вид этой расправы наводил ужас.

Клава не плакала, только губы её были плотно сжаты, а в глазах мерцало упрямство.

– Замуж за него пойду! – выкрикнула она, глядя на мать. – Люблю его!

Клаву было не остановить. Она убежала из дома и вскоре действительно вышла замуж за своего возлюбленного. Родила сына, которого назвали Владимиром. Муж, едва успев увидеть первенца, ушёл на фронт. Вернулся через десять месяцев, измученный, больной. Война не пощадила его – в лёгких свистел туберкулёз. Он прожил недолго, оставив Клаву вдовой с грудным ребёнком на руках.

Бабушка Таня никогда не упрекала Клаву за её выбор, принимала её судьбу, как и судьбы всех своих зёрнышек, со смирением и любовью.

* * *

Зина, младшая из бабушкиных дочерей, была для нас с Борькой скорее старшей сестрой, чем тётей. Разница в возрасте была не такой уж большой, и мы росли вместе, деля детские радости и печали. Она всегда присматривала за нами, опекала, защищала от обидчиков.

Однажды Зине нужно было сходить в соседнюю деревню за солью. Магазина в Острецово не было, и за припасами приходилось ходить за несколько километров. Зина собиралась взять с собой только Борьку, а меня оставить дома. Я, конечно, запротестовала.

– Почему это Борька идёт, а я нет?! – воскликнула я, топая ногой. – Я тоже хочу в Дерева!

– Ты ещё маленькая, – ответила Зина. – Дорога длинная, устанешь.

– Не устану! – упрямо твердила я. – Я буду себя хорошо вести.

Зина вздохнула, но, несмотря на все мои причитания, всё же решила оставить меня дома.

Они с Борькой вышли во двор и закрыли калитку. Я осталась одна. Обида и чувство несправедливости жгли меня изнутри. От слёз всё передо мной расплывалось размытыми пятнами. Я подбежала к окну, встала на лавку и начала барабанить кулачками по стеклу.

– Зина! Борька! – кричала я. – Возьмите меня с собой!

Но через стекло я видела, как они уходили, не обращая внимания на мои крики. Я продолжала стучать по стеклу и, видя, что ни Зину, ни Борьку это не трогает, наконец с размаху ударила по нему кулаком.

Стекло не выдержало – раздался оглушительный треск, осколки ледяными брызгами разлетелись во все стороны. Один из них впился мне в ладонь, и пульсирующая боль пронзила руку. Я вскрикнула от неожиданности и испуга, глядя на ярко-алое пятно крови.

Зина, услышав грохот оконного стекла и мой вопль, бросилась обратно. Увидев меня посреди осколков, она очень испугалась.

– Женька! – вскрикнула она, подбегая ко мне. – Что ты наделала?!

Она быстро осмотрела мою рану, вытащила стекло и перевязала руку платком. Её пальцы дрожали, а в глазах стояли слёзы.

– Что я матери скажу?! – прошептала она, глядя на разбитое окно.

Я быстро поняла, что бабушка будет ругаться: достать новое стекло было почти невозможно, ведь война лишила людей самого необходимого. Лицо защипало от стыда и скопившихся слёз. Но Зина прижала меня к себе и поцеловала в макушку.

– Ничего, – сказала она тихо. – Всё заживёт.

Тогда мы всё же отправились в Дерева втроём. Я действительно быстро устала, и Зина несла меня на руках, а Борька шёл рядом, молча поглядывая на мою перевязанную ладонь.

Зина, как и её мама, всегда стремилась всё делать правильно, помогать другим, быть надёжной опорой для близких. Её сильный характер, закалённый трудностями военного детства, помогал преодолевать любые преграды. Она построила свою жизнь, опираясь на ценности, которые впитала в детстве: любовь, сострадание и неугасаемую веру в лучшее. Свою долгую жизнь она прожила ради детей, семьи и того светлого будущего, в которое верила.