Станция отрицания. Стихи

Станция отрицания

Стихи

Вячеслав Да

© Вячеслав Да, 2025

ISBN 978-5-0067-0814-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Если я вспомню все свои стихи про любовь…»

Если я вспомню все свои стихи про любовь,то наверняка главной причиной их появления будешь ты.И, как говорит мой современник Максим Грузнов,душу сжимает прочно в сумраке слепоты.Душу сжимает так, что пальцыгорят на клавиатуре и беспардонно ругаешься матом.Стихи рождаются, когда погибает счастье,а поэты – солдаты штрафбата.Но есть еще один момент, смотри —я ненавижу рифмовать на заданную тему.И если бы в эту субботу в меня не въехал старый башкир,то в этом стихе было бы меньше ровно на одну проблему.Поэзия моя, случившаяся сегодня, —это всего лишь констатация безжалостныхжизненных актов.Если ваши стихи рождаются, то мои сгорят в преисподней.Де-факто.И следующей остановкой будетстанция отрицания положительного влияния событийна личность.А после будет творчество.Но и оно вторично.

«Список друзей уменьшился до одного…»

Список друзей уменьшился до одного.Старый башкир больше не выезжает из Качканара.Я точно знаю, что уже не полюблю ничего,кроме запаха табака и павлинов Курары.Перевернись десять раз, опрокинься и снова встань.Я выплюнул рифму, как снюс ментолово-мятный.Если звезды горят, то попробуй достаньхотя бы до кнопки – этаж девятый.Ведь этой весной мы снова будем ходить по грязи.Но Миша Куклинов напишет, что чудный ветершепнул ему ласково: «Миш, мерси»;что весь Уралмаш бесконечно светел.Что люди вокруг – отражение нас самих.Мол, свет и любовь. Мол, вибрации первого звука.Я пишу и читаю для слепых и глухих,для глухих и слепых, сука.Но вот я проснусь и в олдфэшн ледиз красного холодильника достану и брошув Ред Лэйбл, под ноги, и сяду подокном провожать и встречать прохожих.И они будут проходить и не знать ничего,ни этот в «Лакосте», ни тот в «Лoнсдэйле»,что поэзия создана лишь для того,чтоб напиться в конце недели.

«Губительные губы пригубил…»

Губительные губы пригубил.Рванул струну,звенящую гитары.Полночи я Россию пролюбилпод стуки сердца,звуки стеклотары.

«Никогда не надевай шляпу!..»

Никогда не надевай шляпу!Прошу тебя, серьезно,не носи её вообще.Заплети в волосы – розы, мимозы,ходи хоть голой в плаще.Но никогда не надевай шляпу.Прошу тебя, серьезно,забудь, что она есть.Это худшая вещь из возможных.Это худшая вещь.

«К лицу сегодня черное идет…»

К лицу сегодня черное идет.Но слово к слову, словом, не идет.Допустим, что у смерти белая слеза.Твои ли это карие глаза?Твои ли губы бледные вот-вотмне что-то вознамерились шепнуть?Из градусника вытекает ртуть, —ты говоришь. Я знаю – это ложь.Ты никогда на свете не умрешь.Ты будешь тут. Ты вечно будешь тут.Я буду тут. Но мучаться без сна.Прохладно-прозаичная весна,как правило не соблюдает ритмлюбви, не докатившейся до рифм,до лживости, которая честна.До крайности. От неба до земли.Не верю, что спасают фонари,сверкающие вроде маяка.Скажи, но не снимая с языка,свои слова моей к тебе любви.И что-нибудь хорошее забудь.Из градусника вытекает ртуть, —ты говоришь. Я верю – это так.Мешает спам-звонками Альфа банки спертый воздух забивает грудь.

«Влюбилась, как дурочка…»

Влюбилась, как дурочка,ей-богу, как девочка,стоишь и дрожишь в коридореянварскою веточкой.Песня «Монеточки»играет на старом смартфоне.И платьице с кружевом,отныне ненужное,пылится в корзине «Озона».«Ты самая лучшая» —самое худшеепревью для второго сезона.О господи, с ужасомкружатся-кружатсяхмельные постельные сцены.Мы снова подружимся,нет, не подружимся.Мы злы, мы горды, мы бесценны.

«Сиреневый мальчик не вернется домой…»

Сиреневый мальчик не вернется домой.Найк Борзов спел последнюю песню.Я намеренно здесь зарифмую на боль,потому что любовь неуместна.В этой строчке, но в жизни я был поражентем, что сердце твое вообще неподвластно.Мне мерещилось часто, что музу нашел,и блестели щенячие глазки.Обладать недоступным хотя бы вот так —издевательство вроде сродни мазохизма.Парадоксы любви и сознательный брак,бессознательный зов альтруизма.Это вроде болезни, но чаша пустаи щенячие глазки давно как собачьи.Музы кончились – каждая муза не та,вот и ты непременно заплачешь.А сиреневый мальчик вернется домойи в сиреневом свете сиреневой лампыненамеренно вновь зарифмует на боль,поджимая собачьи лапы.

«Тут самая вкусная шаурма…»

Тут самая вкусная шаурма.Помню, как мы ее ели и соусстекал по рукам на твой боди,а я думал, что это не боди,а заправленная в джинсы футболка лонг-сливасфальтового цвета,как раз в тон екатеринбургскому асфальтуи небу, и крашенному металлическому заборувдоль дороги, который то ставят,то убирают, то снова ставят,а цвет не меняется почти никогда.Меняется только цвет пятна на твоем боди.И дело даже не в шаурме вовсе.Не в желании желать изменений.Цвет меняется сам. Впитывается.А вокруг ничего не меняетсяи ничего никуда не впитывается.А пятно делается почему-то красивееи темнее. А потом больше.И у него даже есть свой запах,который оттеняет запах твоей туалетной воды.Контрасты, конечно.Но такой контраст запахов мне не нравится.А пятно красивое, уместное. Над левой грудью.Как хорошо, что это боди, а не лонг слив,иначе бы у нас ничего не вышло

«Ты так возбуждена…»

Ты так возбуждена,(что я теперь такой же),что пальцы рук твоихмне пишут обо всем,и стрелки на глазахразмазаны по коже,так пошло и возможно,что мы умрем вдвоем.

«И другой я тебя не узнаю…»

И другой я тебя не узнаю,ну а ты не узнаешь меня.Это всё, что осталось, родная,это было ни капли не зря.Когда солнце, вплетенное в ветви,никуда не спешило. Увы,мы стояли, как взрослые дети,посреди самой теплой зимы,лишь влюбленные. Только не надо,прикасаясь губами к губам,говорить неприкаянным взглядом:«Я тебя никому не отдам».И что хуже, не надо, забудешь,тут рифмуется соль на щеке.Это кажется только, что любишь.Это сон, это всё вдалеке.

«Наверно, раньше…»

Наверно, раньшея звездудостать бы смогза просто так,а что сегодняя могу – стихи какие-то,бардак.И с умным видомвслед судьбекричать:я правильный поэт!А звезды светятв темноте,и никакихответов нет.

«Ложится самый первый снег…»

Ложится самый первый снег,как стих, как нечто неземное,как свет надежды в темноте,не уступающий без бояосенней слякотной хандре,а потому признать охотастихи Георгия Болотои слезы на твоем лице.

«Мой друг – художник, я – поэт…»

Мой друг – художник, я – поэт,всё остальное лишь для вида,за что пожизненно нам выданодин единственный билетна этот свет из той конторы,где каждый в курсе, кто и что мы,где лишь о море разговоры,но там такого моря нет.Там только свет!Там только звезды!И тьма, и вечные прогнозы,и даже выплаканы слезы,и нет вопросов на ответ,и нас там нет, покуда здесь мы.Там Саша Скул читает тексты,а может, ангельские песнипоет и смотрит на рассвет.

«Закурить по дороге, исчезнув как дым…»

Закурить по дороге, исчезнув как дымв промежутках пунктиров ЕКАДа.Мне достаточно неба, а звезды другимпусть укажут пути мимо ада.Я хочу, возгордившись небесным отцом,веткой яблони белой махнуть самолетам,чтоб с каким-никаким, но довольным лицомпассажирам услышать пилота:«Пролетаем над городом труб и рекой!»Нет, конечно, он скажет как нужно.Всё на свете как нужно, но свет не такой,мир, жвачка и, кажется, дружба.Самолёт пролетит, а мне долго скучать,став ни дымом, ни ветками яблонь,ни рябиной, что будет мне в окна стучатьв бесконечно холодный ноябрь.Ни любовью уже, ни стремлением к чу…Тут настолько привычно, что каждое словоидиотски рифмуется в два – «не хочу»,потому что не помню другого.

«Чувствую злость и усталость …»

Чувствую злость и усталость —некуда больше и нечем.Всё, что мне в жизни осталось —строк этих мнимая вечность.