Сборник метафизических рассказов

Владимир Хаустов

Сборник метафизических рассказов

1. Неугомонный

Глазные яблоки были трусливы и манерно убегали от вилки, которую я держал во вспотевшей руке. В этот момент я напевал песенку и пытался одновременно пить воду из графина, держа последний за шею.

Дерьмо, дерьмо, страна моя, весь мир покрыт дерьмом… – Пел я, захлебываясь водой.

Яблочки, изящным маневром очередной раз ускользнув от вилки, свалились с тарелки на мирно спящего под столом моей квартиры друга Петруху.

Чё надо?!

Взревел тот проснувшись, но увидев меня успокоился.

Я пнул его ногой в вонючем носке. Тот заскулил на манер собаки, с той лишь разницей, что вдобавок выпустил из ноздрей дурно пахнущий желтый дым.

Стиморол надо жевать. Потому как кариеса не будет.

Посоветовал я ему.

А он плавится в пасти, и к небу прилипает, как красная икра.

Проворчал Петруха.

Много ты, опоссум, красной икры слопал… – Её жрать вредно, там свинцу много.

Я подошел к окну и бросил в окно сначала графин, потом вывалился сам.

Когда я упал из окна двадцать второго этажа на асфальт, прямо на осколки графина, позвоночник мой хрустнул, череп раскололся и в левой руке и правой ноге сломались кости. Так же ребра треснув, пробили грудную клетку и вылезли наружу, но больше ничего плохого не произошло.

Эка незадача, подумал я вылезая из разбитого тела. Непрочно-то как делают, тьфу!

Ко мне в тот же момент подскочил рогатый, разбитной черт, в надежде получить мою душу.

Сдавать собираешься или как?

Спросил он тоном, каким старая бабулька просит забрать пустую бутыль из-под пива.

На реинкарнацию пойду.

Сказал я и отправился к дыре в небе, вокруг которой по окружности располагалась надпись: “Реинкарнационный отдел” – Да брось ты! На кой хрен тебе эта мука?

Гундосил черт, оценивающим взглядом рассматривая мою душу, которую я нес подмышкой.

Пошел вон, побируха! Работать иди кочегаром, лоботряс! А то в Аду холодно станет!

Озлобился я.

Черт отстал, бормоча что-то нецензурное.

За надувным столом в приемной отдела сидел сильно растолстевший ангел и чудовищно ел селедку. Крылья его были ухоженные, но маленькие по сравнению с его объемистой тушей и пушистые. Своим видом ангел производил ощущение облака.

Опять Гуллалеев! Ну чего ты все сюда таскаешься?

Возмутился ангел на удивление высоким голосом. И скормил остаток рыбы       небесной       кошке,       полосатой,       с       розовыми       безволосыми крылышками, напоминающими крылья летучей мыши.

Мне этот мир тоже не подходит!

Заявил я и пнул кошку, которая принялась обхаживать меня сужающимися кругами и хищно мяукать.

Ну!

Удивился ангел и вытаращил на меня выпуклые, водянистые глаза.

А что тебе подходит? Может тебя в ад не перевоспитание отправить?

Брось ты эти сказки!

Раздраженно сказал я ангелу.

Ад, Рай… Все это церковная херня на постном масле.

Гуллалеев, ты уже шестой раз воплощаешься… Поимей совесть! Чем тебе быть мышью не понравилось? Чего ты отравленного сыра наелся? Знал ведь, тунеядец, что сыр то отравленный!

Ну, предположим, знал… Ну и что? А высоко разумное человеческое существо в мышиную шкуру засовывать – Это что гуманно?

Или вот сейчас.

Продолжал ангел…

Ну, какого хрена ты суицид устроил? А если бы ты своим телом кого прибил? Хрен бы ты тогда так поговорил. Тобой бы тогда “отдел принудительной трансфакации” занялся бы.

Делать мне больше нечего, как кого-то прибивать своим телом.

Проворчал я.

Ладно, посмотрим вакансии…

Ангел, рыгнув, покрутил ручку граммофонного компьютера на жидких нейтронах и посмотрел в пыльную медную трубу.

Есть одно место… В камере смертников жизнь закончится. Только вот хрен тебе это место, льготы не будет! А то ты опять к нам придешь, да еще со статусом политического беженца. Нянчись тут потом с тобой.

Подбирай мир по склонности, да прочие благопупости демократии.

Я же вам план помогаю выполнять, толстая ты курица!

Еще оскорбляет! Ух, эти перевоплощенцы! Есть люди как люди, сидят себе в нирване, а этот все в сансару лезет, будто там медом намазано. Просветляться, когда будешь? А? Или ты тут вечно намереваешься бродить и время чиновников отнимать?

Когда надо, тогда и просветлюсь, тебя не спрошу.

Я снова пнул кошку, которая подобралась слишком близко.

Эт точно, хули меня то спрашивать. И живых существ ты не любишь. – Огорченно сказал ангел, провожая взглядом кувыркающуюся под куполом отдела кошку.

Я кошек не люблю.

Поправил его я.

Иди в пятую кабину и приготовься.

Сказал, вздохнув ангел – перевоплотитель.

Куда на сей раз?

Спросил я.

Много будешь знать, скоро здесь очутишься – криво усмехнулся этот подлый гаденыш.

Хлюп. Чпок!

Я опять родился. Потом я вырос и стал человеком. Но, как водится, что со мной это уже бывало, я напрочь забыл.

Я стоял, разглядывая здоровенную свежую говяжью лепешку, по которой ползали зеленые благовоспитанные мушки.

Ты меня ни капельки не любишь!

Захныкала Кугиля и принялась платочком вытирать покрасневший нос.

Да люблю я тебя, успокойся!

Я зло высморкался с помощью большого пальца правой руки и посмотрел на жену. Ее бледное лицо с веснушками было похоже на свадебный торт.

Дура набитая, подумал я и еще раз высморкался, только теперь с помощью большого пальца левой руки.

На хрен я женился? Блин, придурок. Беременная она, как же. Кило лапши на уши навесили тебе, а ты и женился. Что б я еще трахался спьяну! Фигушки. Лучше онанизмом всю жизнь буду заниматься.

В небе на небольшой высоте проплыл дерижабль и врезался в эйфилёву башню.

Из разорванного дерижабля на землю посыпались туристы.

Ты дерижабль неправильно пишешь.

Сказал мне Microsoft Word.

Умный больно… Дирежобль, что ли писать? От слова дирежор, что ли? Дерижор пишется по-русски. Ясно! От слова драть и жрать. А дерижабль сделан из жабьих шкур, потому и дерижабль. И вообще, отцепись, продукт импортный! Мой язык, как хочу, так и пишу. А ты вон за своими шопенгауэрами следи.

Посоветовал я ему.

А то на Лексикон сменяю, и пусть мне будет хуже.

Microsoft Word на это ничего не сказал, зловеще мигая толстым курсором. Он явно задумал какую-то гадость.

Я ударил кулаком в лицо жене и ласково сказал:

Хватит хлюпать. Этот звук меня раздражает, кисонька.

Жена улыбнулась разбитыми губами и прижалась ко мне тощим телом.

Я знаю, что она подумала. Она подумала – Бьет, значит любит.

Я взял ее за руку и потащил к нашему фургону.

Пока я разбирался с женой, наша лошадь сбежала из упряжи и ее съели волки. Я еще видел, как они доедают лошадиный труп на горизонте.

Тебе наука.

Я показал на волков. Жена всхлипнула.

Аллах акбар!

Заорал из повозки мой тесть, киргизский султан Ибн Хабиб Урюк.

Я его, недолго думая, послал покупать лошадь в Париже дав ему пачку ассигнаций, вырванных из Алмазной Сутры.

Смотри ишака не купи!

Напутствовал его я.

Запомни, ишак вдвое меньше лошади, а жрет вдвое больше.

Ассалам Алекюм.

Ответил мне тесть, кланяясь и быстро скрылся за ближайшим барханом.

Проворный старикашка, подумалось мне.

Я и не знал, что там, за барханом его укусила гремучая змея, полная гремучей ртути. Я это понял, когда прогремел близкий взрыв и на землю стали падать обрывки чалмы, ватного тулупа и ассигнаций.

О ля ля! Неудача…

Прокомментировал это событие я.

С повозки, сброшенная взрывной волной, упала теща. Баба с возу – кобыле легче. Но кобыла на данный момент времени отсутствовала.

Я послал ее вслед за тестем. То есть за лошадью.

Без кобылы не жизнь…

Сказал я в свое оправдание и развел руками.

Когда теща скрылась в направлении Парижа, я взглянул на темнеющее небо.

Мои глаза тут же заметили фашистского парашютиста – диверсанта. Я сразу понял, кто это такой, потому что на парашюте была криво намалевана гигантская свастика. А сам парашютист орал на всю округу “оле – оле” и “дойчен сольдатен унд дойчен парашютен”. Должно быть со страху. К тому же из-под его парашюта шел дождь.

Фашист опустился прямо в центр волчьей стаи. И я видел, как к нему тут же подошел каюк, и они с фашистом на пару стали развлекать волков карточными фокусами и игрой на расческах. Съевшие лошадь волки, внимательно дослушали и досмотрели это дурацкое представление. Потом выстроились в шеренгу и молча ушли в ближайший лес, брезгливо подергивая ушами.

Ну не жизнь, а малина!

Вырвалось у меня.

Жена тут же полезла целоваться, и мы с ней завалились в фургон прямо на мешок с капканами, силками и динамитом. Ее юбка задралась мне на лицо и не видел, что делаю. Вдобавок, пока я настойчиво дышал, прямо за палец меня цапнул комар, окончательно осатаневший от собственной жизни.

Ночь я провел плохо. Меня тошнило и рвало. В животе работал перфоратор, а в голове китайцы испытывали турбину.

Наверное, я съел муху.

подумал Я, когда совершенно голый, в пепельном свете луны сидел орлом посреди пустыни и читал обрывок “Морнинг стар”.

На горизонте кружили “Ирокезы” и высаживали в джунгли десант.

С южной стороны советский космонавт запутался в стропах системы спасения и висел на баобабе уже четвертые сутки. Скорее всего он уже погиб.

На западе разгорался восход.

На востоке стоял Кремль и оттуда доносились крики пьяных демонстрантов.

Слива труду!

Вызывающе орали демонстранты в этой южной ночи.

Да здравствует третье мая! Пошли все на Хуй! Ура!

Я использовал цитаты из “Морнинг Стар” по назначению и полез под бок жене греться.

Утром жена умерла. Она подавилась кетчупом от жадности и теперь синела все больше, пока наконец жизнь не покинула ее бренное тело. Мне было ее немного жаль. Сейчас, мертвая, она напоминала мне задавленную грузовиком кошку.

Когда я похоронил ее тело, зарыв его в песок, и положив сверху ее чепчик, я понял, что жизнь у меня, как всегда, не сложилась.

Я вынул из мешка динамит, равномерно разложил его внутри повозки, обмотав каждую шашку детонирующим шнуром, сел в плетеное кресло, стоявшее в центре повозки и ткнул окурком в кончик детонирующего шнура, одновременно с этим сунув голову в настороженный медвежий капкан.

Опять! – Ангел как всегда встретил меня недоброжелательно.

Ну ты, блин, даешь…

Он раздраженно помахал крылышками.

Что с тобой делать! Ну что тебе не живется. Дефектный ты какой то, что ли?

Я молчал. У меня на сей раз было плохое настроение, потому, что как раз перед смертью у меня кончилось курево.

Твой последний шанс!

Ангел потер ладошки и с хрустом откусил кусок краковской колбасы.

Я пнул кошку, которая устремилась на колбасный запах из под пластилинового шкафа. За время моего отсутствия она стала значительно толще.

Сейчас, твой последний шанс. Уже есть решение, если ты не исправишься, тебя трансфакируют.

Это чмо торжествовало.

Пошел бы ты, крылатый павиан!

А, говори, говори! Это теперь вопрос решенный.

Хихикнул ангел, обсасывая колбасную шкурку. Он приблизил свое бесцветное лицо в кудряшках белых волос ко мне.

Трансфокируют. Пу-ууу!

Ангел издал своими толстыми губами пукающий звук.

Твой последний шанс! Дуй в пятую кабину.

Я пошел, вытирая с лица микрочастицы колбасного жира.

Чпок! Хлюп!

Поздравляем у вас девочка!

А чтоб тебя. Издеваются!

Но с первым вдохом местного воздуха я опять начну все забывать и в предчувствии этого я злобно заорал, вернее заорала как взлетающий ЯК-38.

У – тю – тю – в рот мне засунули что-то мягкое и теплое, в новом теле включился сосательный рефлекс, и я принялась сосать.

Что делать, думал я. Один хрен все забуду и начнется все сначала. Ну и пусть трансфакируют. На хрен мне такая жизнь, да еще бабой. Я хотел плюнуть, но чуть не захлебнулась мамашиным молоком, которое исправно поступало из ее сиськи.

Жизнь моя сложилась, как всегда, неудачно. Отец рано умер, отравившись болгарским фаршированным перцем, который на самом деле был китайским, в гостях у любовницы, и мать воспитывала меня одна. Она была вынуждена работать на двух работах, да еще надрываться, таская домой ворованные в проходящих мимо товарных составах свиные и говяжьи туши, чтобы прокормить свое растущее чадо.

Я выросла эгоисткой и лентяйкой, потому что, мать с детства баловала меня и не позволяла ничего делать самостоятельно. Единственное, что я умела делать собственноручно, так это красить губы.

Из-за нужды, я рано вышла замуж. Мой муж – министр обороны – вскоре погиб на очередных учениях. В горло ему попала маслина, когда они парились в бане с министрами и министервами дружественных стран.

Вызванные врачи ничего не смогли сделать, потому, что в приступе бессилия, вызванным удушьем, мой муж еще до их прибытия упал лицом на нагреватели сауны, один из которых, как выяснилось, был пробит на массу. Его друг, генерал Буадов, видя его мучения, выстрелил ему в затылок из помпового ружья. Другие министры в знак уважения сделали то же самое.

Так, что к тому времени, когда прибыли врачи, им было мало, что спасать. Они конечно уверяют меня, что взяли у мужа образец ДНК, и когда ни будь в будущем, когда изобретут соответствующие технологии, то возможно, я получу своего мужа обратно. Они думают, что я дура. К тому времени, я уже буду наверняка старухой, а муж уже точно не будет министром обороны. Зачем мне будет нужен этот мальчик? И еще эта гадкая свекровь…

Надеюсь к тому времени она уже будет кормить червей в своей могиле.

Как бы то ни было, после смерти мужа, я в полной мере ощутила свое одиночество. Я поняла, что мне незачем жить. И сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной на столе лежит единственная память, которая осталась мне от моего незабвенного супруга – одноразовый гранатомет “муха”. Я уже знаю, что я буду делать с ним и еще с этим миксером…

Ну все! Ты доигрался!

Толстый ангел швырнул в урну обглоданную куриную ногу и гадко хихикнул.

Трансфакируем!

Непомерно толстая кошка радостно и гадко мяукнула.

Бум.

Меня окружала темнота, и в этой темноте какой-то худой, изможденный дух носился над небольшой лужей воды, зависшей в пространстве. Я некоторое время витал в пустоте, пока до меня наконец дошло, какую гадость задумали со мной сотворить эти извращенцы.

Ах, так?!

Вскипел я.

Вот вы значит, что решили! Собаки драные! Волки позорные! Гегемоны астральные!

Я в бешенстве и бессилии принялся носиться по пустому пространству, сам себе напоминая воздушный шарик у которого лопнула завязывающая его нитка.

Бессмертным сделать надумали! Лентяи! Тунеядцы и паразиты!

Я развернулся и молнией пронесся сквозь толщу воды.

Богом значится назначили! Бюрократы…

Возиться им видите ли надоело со мной. Ну сейчас! Сейчас я вам тут создам! Да вы у меня собственные языки проглотите, когда увидите, что я насотворяю! Слово вам! Будет вам такое слово, что мало не покажется! Короткое и выразительное. А Адаму я такую штуку прилеплю, что вы ему еще завидовать станете! И Еву из теста…

Или из чего там? Из глины? А! Из ребра Адама. Ну тут мы введем некоторые усовершенствования, чего хорошее ребро портить? Ресайкл систем, как это сейчас модно говорить. Безотходное производство. И еще… Главное змея не забыть создать, а то весь интерес пропадет.

Я прикинул масштабы открывающихся передо мной возможностей и ухмыльнулся.

Ну что ж, приступим….

Я злобно и радостно потер свои старческие ладошки и лихо сдвинул нимб на затылок…

2. С утра шла война за независимость

Первыми в город вошли врачи. Они шли спокойно, в белых халатах с тантрической свастикой, вышитой на нагрудных карманах. Их бритые головы были гладкими, розовые математические фигуры без лиц, без признаков пола. Они шли, не касаясь земли, словно облака пара плыли над дорожной пылью.

Следом шли батальоны. Люди двигались параллельными колоннами по пять в ряд и стреляли друг в друга из длинных блестящих винтовок. Враг был повсюду. Он висел на ветвях деревьев прошлогодними листьями, он висел в небе облаками, он тянул к земле непонятной силой, он проникал в души соблазнами и рвал сердце тоской по утраченной красоте. Солдаты хотели быть независимы и от этого были злы. Их командир в красно – черной ермолке с гвоздикой на околыше гарцевал впереди на белом коне и размахивал в воздухе длинной, похожей на змею, турецкой саблей и звал за собой в объятья смерти. Танковый дивизион, где под стальной корой затаились люди, полз по оврагам пугая лис и тетеревов бессмысленностью и неумолимостью своего движения.

Самолеты в воздухе звенели турбинами, пронзали пространство, чтобы позже рухнуть на землю смесью плоти и дюралюминия, но до того стремясь излить из своих утроб жажду огня.

В воздухе висел чад и смрад.

К вечеру в городе не осталось спокойно висящего времени. Грязные фонари, кривые и жалкие зажглись могильным огнем освещая тела, лежащие на теплом асфальте среди кирпичной пыли, битого стекла и ржавых бочек из-под красной краски. Враг оставил после себя еду, и солдаты ели запивая куски пищи из мутной реки по которой плыли трупы. Командир долго пил из бочки вместе со своей лошадью, а к вечеру умер от ран и его красно – черная ермолка валялась возле него в пыли, пока ее не подобрал какой-то деревенский парень, желавший власти и славы.

Врачи тем временем прошли в операционную где в большом медном котле варились грибы и пахло дымом. В их движениях было величие нации. Они вошли длинным строем и впереди несли знамя с волнистой окружностью в круге. За ними двигались карлики. Они ехали на велосипедах и били в маленькие барабаны, обтянутые войлоком. Их предводитель постоянно просил пить и жалобно стонал, гадко ухмыляясь.

Роан Под'як в это время лежал в белой емкости ванны. Он выглядел сытым и здоровым. На его теле находилась одежда, как это и было принято. За окном розовые доярки доили коров. Роан смотрел как колыхалось молоко.

–

Случай помог мне составить состояние. – говорил он густым басом. – нет никого кто сказал бы иначе. Смысл требует соблюдения приличий до определенного момента.

Он задумался и стал жевать травинку, попавшую в рот. Руками он теребил бугор на штанах в центре тела.

–

Сон разума порождает чудовищ – сказал он известную фразу от которой несло политикой – например толпа. Что хорошего можно сказать о толпе? Она всегда существует отдельно.

За окном двое солдат устанавливали низкую, похожую на бидон мортиру, которая своим жерлом смотрела прямо в окно. Они шутили и заигрывали друг с другом.

–

Толпа – это бич божий в одном месте и благодать в другом. – размышлял Роан Под'як разглядывая налет ржавчины на дульном срезе мортиры. – Она как дух нации, всегда свежа в желаниях. Сегодня она хочет любить, а завтра есть. Но приходит день, когда в своем непрестанном движении она будет желать своей смерти…

Мортира за окном рыкнула, выдохнув огромный чугунный шар. Он залетел в комнату выдавив раму и тускло сверкнул, разорвавшись на части и убив Роана. Вода в ванной стала красноватой как реки Египта в день Казней.

Врачи плотоядно взволновались. Они стали доставать из багажного отделения кошелки, саквояжи, чемоданы, разную снедь, разворачивать заботливо укрытые пергаментом и смазанные солидолом зловещие инструменты. Они любили любое тело, даже если в нем еще теплилась жизнь, а возможно именно в силу этого. Может быть, они хотели понять, как жизнь покидает тело. Их было много и каждый ждал своей очереди. Это было похоже на ожидание совокупления, когда подростки стоят в очереди к единственной проститутке.

Роана доставили в больницу солдаты – артиллеристы. Солдаты несли его обвисшее тело с которого стекала розовая вода и по-прежнему заигрывали друг с другом. Его положили в чан с грибами, теплый и душный и подождав санитарку ушли, плотно закрыв за собой дверь. Он все еще не ощущал боли.

Потом его посадили в зубоврачебное кресло и несколько врачей стали вокруг него. Он ничего не мог прочитать по их лицам и поэтому стал смотреть в грязную стену. В здании где находилась больница раньше располагалась бойня и в зале все еще стояли деревянные перегородки и висел запах страха. Длинные, толстые кабеля тянулись по стенам, словно вздувшиеся вены и ветер со скрипом качал лампы под потолком, подвешенные к ржавой трубе.

Врачи, сняв крышку черепа что-то делали с белой пластиковой слизью которая была его мозгом. Роан видел все со стороны, заглядывая сквозь спины врачей. Он видел, как в каждом из них крутятся колесики их механизма, как мысли словно густая тягучая жидкость перетекают от одного к другому. Он видел свое тело, перетянутое ремнями лежащее в кресле одеждой, брошенной на спинку стула. Врачи стали подсоединять к телу какие-то трубы с массой кнопочек и тогда он понял, что все движется сквозь пространства, даже не сквозь, а огибая их, обтекая, как вода обтекает в своем движении камни. Тело его сообразно этому течению стало меняться, словно невидимые пальцы лепили из пластилина новую форму. Роан испугался, что теперь навсегда будет уродом, потому, что уловил недоумение в мыслях врачей. Но вдруг ему стало весело. Роан ощутил, что сильнее, мудрее их. Что их знание – всего лишь шутка, к которой врачи относились слишком серьезно, и он понял, что будет жить потому, что бессмертен.

Он последний раз взглянул на свое тело, которое врачи лихорадочно перекраивали, стремясь вернуть ему прежний облик, засмеялся легким ветерком и сменив направление прошел сквозь стену, сквозь замерзшие туши коров, висящие в холодильнике, сквозь электричество проводов оставив врачей и одежду своего тела. Он брел в своей естественной наготе, таким, каким был до того, как родила его мать.

Роан Под'як в это время лежал в белой емкости ванны Он выглядел сытым и здоровым. На его теле находилась одежда, как это и было принято. За окном розовые доярки доили коров. Роан смотрел как в них колыхалось молоко.

Случай помог мне составить состояние. – говорил он густым басом. – нет никого кто сказал бы иначе. Смысл требует соблюдения приличий до определенного момента…Момента? Он вылез из ванной. За окном солдаты устанавливали похожую на бидон мортиру, ее жерло смотрело к нему в окно. Он видел пятна ржавчины на дульном срезе. Увидев его в окне, солдаты приветливо помахали ему руками и продолжили свое занятие. Они опустили тяжелый шар ядра в темное пространство внутри мортиры и теперь смотрели друг на друга, улыбаясь и поглаживая друг друга по загорелым рукам. Все это он уже видел во сне. Дальше во сне шел мрак и радость. Роан спустился во двор и подошел к солдатам, один из них уже зажег фитиль. Мортира рявкнула. В квартире Роана полыхнуло огнем и было слышно, как падают куски штукатурки и что -то металлическое катается по полу с банным звуком.

Не успели – проворчал один из артиллеристов.

Противник скрылся – поддакнул другой – Но смотри как я загорел!

Он расстегнул куртку и спустил свои штаны мельком посмотрев на Роана. Второй артиллерист уставился на указывающий в небо кривой уд и облизнулся.

Любовь, как и война сугубо мужское дело – словно извиняясь сказал он и они, сбросив одежду и обнявшись скрылись в подъезде где еще кисло воняло сгоревшим тринитротолуолом.

3. Змея

Джереми Мун, шести лет отроду, деловито и несуетно собирался. Сегодня его ждал трудный день. Сегодня начинались манёвры. В том, что день предстоит не из лёгких, мог убедиться каждый, кто был в состоянии выглянуть в окно, потому что сделай он это, он не увидел бы ровным счётом ничего. Ничего из того, что рутиной обыденности каждодневно проявлялось на фоне заштатного, богом забытого армейского гарнизона.

Немыслимо-защитного цвета машины, без устали взбивающие дорожную пыль своими тяжёлыми квадратными задами. Снующие здесь и там, в шальном упоении долга, газельные, розовощёкие лейтенанты. Солидные двухъярусные фуражки старших командиров, устало кивающие друг другу при встрече. Возвратно-поступательные шеренги солдат, строевой дробью шагов чеканящие плац. Пара – тройка бездомных псов, не за страх, а за совесть, добровольным караулом бдящая воинскую столовую. Офицерские жёны-кокетки, рассеянно – глупыми улыбками тающие под жаркими взглядами усатых ядрёных сержантов. Словом, всё это забродившее содержимое грядущего дня, расплескалось под тупыми, мерными ударами рёва ночной сирены.

Поутру жизнь военного городка замерла.

Тактические учения! Вчерашний приказ был краток, а приказы, как известно, не обсуждают.

Джереми Мун осознавал всю важность поставленной задачи и потому не спешил в сборах. То, что весь личный состав мотострелковой бригады, затемно поднятый по тревоге, кованым топотом гуталиновых сапог торопливо растворился в ночи, мальчика нисколько не смущало. Это было не в первый раз. И бестолковая всеобщая сутолока, неизменно предварявшая манёвры, уже не могла сбить его с толку, а лишь слегка раздражала.