Дом, который помнит

Александра Беляева

Дом, который помнит

Ветер знает дорогу.

Когда поезд остановился, на платформе не оказалось ни одного человека.

Ари прижала к груди рюкзак и вышла на пустую станцию. Воздух пах морем, мокрым деревом и чем-то ещё – едва уловимым, как чужая музыка сквозь окно. Было слишком тихо, будто весь город ушёл спать днём.

Она повернулась к вагону, но двери уже закрывались. Поезд ушёл – не издав ни звука, как будто и не существовал. Остался только ветер, шуршащий между деревянными досками платформы.

Ари впервые приехала сюда. Мама сказала: "Это всего на лето. Побудешь у тёти. Там хорошо, у моря. Там ты отдохнёшь." Но мама не смотрела ей в глаза, когда говорила это.

Станция называлась Намхэсан, и название было выцветшим. Только чайка, сидящая на табличке, казалась по-настоящему живой.

Она пошла по указателю. Узкая дорожка вела в сторону побережья, мимо поля с жёлтыми цветами и маленького магазина с вывеской "Мы открыты", хотя двери были закрыты. Ари шла и думала: "А если это место забыли на карте? А если здесь всё наоборот?"

Тётин чайный дом оказался на холме, у самого края утёса. Дом выглядел старым, но не заброшенным: словно кто-то заботился о нём, не торопясь. Окна были открыты, и белые занавески развевались, как флажки у дороги.

На крыльце сидела кошка. Она не мяукала, просто смотрела.

Ари подошла и постучала. Ответа не было. Тогда она толкнула дверь. Она поддалась – мягко, как будто знала её.

Внутри пахло чаем. И чем-то ещё. Запах был странным, глубоким – как когда ты впервые заходишь в дом, где уже кто-то жил до тебя, и где время всё ещё стоит.

На столе стояла чашка. Пар над ней ещё не рассеялся.

– Тётя? – позвала она.

Тишина. Только чай шумел в чашке, будто внутри – ветер.

Ари прошла внутрь, стараясь не шуметь. Пол поскрипывал под ногами – не пугающе, а будто приветствуя. В чайной комнате стоял полумрак: солнце падало косо, освещая только пар над чашкой.

Рядом со столом стояло ещё одно кресло. Пустое. Подушка на нём была чуть примята, как будто кто-то только что встал. Ари поставила рюкзак и медленно подошла к чашке.

В ней был светло-золотой чай. Пахло жасмином, но едва заметно – как если бы цветы только-только прикоснулись к воде. И всё же… был в этом запахе ещё один слой. Что-то тёплое. И грустное.

Ари обернулась. – Тётя?

Молчание. Только тихий стук – будто капля ударилась о подоконник. Она пошла по коридору. Дом был больше, чем казался снаружи. Комнаты одна за другой: с книгами, с засушенными травами, с тихо тикающими часами.

И вдруг – голос.

– Ты пришла пораньше, чем я думала.

Ари замерла. Голос был нестрашный – наоборот, он звучал так, как будто знал её уже давно.

Из глубины дома вышла женщина. Высокая, в светлом хане – лёгком, как утренний пар. Волосы собраны, лицо ясное, спокойное.

– Я как раз заваривала чай. Для тебя, – сказала она. – Он тебя запомнит.

– Кто? – тихо спросила Ари.

Женщина улыбнулась. – Чай.

И в тот же миг кошка, что сидела на крыльце, вошла в дом. Без звука. Как и всё здесь.

Ари стояла в проёме, не зная, что сказать. Женщина подошла ближе и тихо коснулась её плеча.

– Ты выросла. Я помню тебя совсем другой. Слишком маленькой для чая, – улыбнулась она, – и слишком шумной для ветра.

– А вы… Вы – моя тётя?

– Для этого лета – да, – сказала женщина просто. – Здесь всё временное. Даже родство.

Она повернулась и пошла обратно в чайную, а Ари медленно пошла за ней. Женщина села в кресло у окна и жестом пригласила её на подушку напротив.

– Пей, пока тёплый. Он покажет тебе дорогу.

Ари взглянула на чашку. Пар над ней всё ещё клубился, как будто не хотел рассеиваться. Она осторожно взяла её в руки. Края были гладкими, тёплыми. Чай казался слишком прозрачным, чтобы быть обычным.

– Что это?

– Вкус – твой. Листья – мои. Вода – отсюда. Всё остальное зависит от того, как ты пьёшь.

Ари сделала глоток. Вкус был… неописуемым. Не сладким, не горьким. Он напоминал ей шум дождя по школьной крыше. И то, как пахло после грозы в последний день весны. Он напоминал о чём-то, что она когда-то знала – и забыла.

На секунду перед глазами мелькнуло что-то: волны. Не те, что за окном, а другие. Как будто чай открыл ей окно в другой берег. Или в память. Или в сон.

Она поставила чашку. Сердце стучало быстро.

– Что это значит?

Тётя кивнула.

– Чай здесь такой. Он не показывает то, чего ты не готова увидеть. Ты увидела – значит, пора.

– Пора… что?

Тётя не ответила сразу. Только посмотрела на неё внимательно.

– Пора начать вспоминать.

В тот момент за окном поднялся ветер. Занавеска мягко коснулась плеча Ари. А кошка, молча сидевшая на пороге, вдруг заговорила. Её голос был тихим, старым, и удивительно вежливым:

– Дом теперь узнаёт тебя. Но ты должна быть тише. Здесь слушают.

Тётя ушла в дальнюю комнату, сказав, что чай должен немного «подышать» в полке. Ари осталась одна. Кошка исчезла – как будто растворилась в углу, где свет не доходил до пола.

Дом был почти безмолвным. Но это было не то молчание, что бывает ночью, когда всё замерло. Это было другое – как будто стены слушали.

Ари встала, прошла по коридору. На стене висело зеркало с тонкой деревянной рамой. Она мельком взглянула – и не узнала себя. Отражение было чуть старше, волосы длиннее, а за её плечом стоял… силуэт. Она обернулась – никого. Посмотрела снова – зеркало стало обычным.

На полке в углу стояла шкатулка. Она не могла не подойти. Крышка была пыльной, но когда Ари прикоснулась – пыль исчезла, как будто испугалась. Внутри – маленькие чайные ложечки, каждая с разным рисунком: луна, сосна, глаз, волна.

Она взяла ту, где была волна. Ложка оказалась тяжёлой, будто из неё кто-то давно пил не чай, а память. Ари поднесла её к уху – и услышала плеск воды. Настоящий. Море было далеко, но звук был рядом.

Из соседней комнаты донеслось:

– Не бери больше двух. Дом ревнивый.

Ари вздрогнула. Она вернула ложку на место.

Дальше был выход в сад. Она толкнула деревянную дверь, и мир за ней оказался другим.

Старый сад раскинулся над скалами. Здесь росли травы, о которых она даже не слышала. Некоторые светились под солнцем. По узкой тропинке можно было спуститься к утёсу – туда, где шумело море.

Ари почувствовала, как что-то мягкое коснулось её ладони. Она посмотрела вниз. Это была перышко. Оно лежало на камне – белое, лёгкое, но тяжёлое от дождя.

Она подняла его и вдруг поняла: дом не просто старый. Он – живой. И кажется, он помнит её. Больше, чем она себя.

Солнце садилось медленно. Дом наполнялся мягким янтарным светом, в нём становилось теплее, но чуть-чуть тише, чем днём. Тишина эта не пугала – наоборот, словно обнимала.

Ари сидела за низким столом, поджав ноги. Перед ней стояла новая чашка – не та, что утром. Эта была из тёмного фарфора, с почти незаметным рисунком волн внутри. Чай был крепче, с лёгкой горчинкой и запахом вечера.

Тётя молча села напротив.

– Этот – для тех, кто спрашивает, – сказала она. – Но предупреждаю: ответ может прийти не сразу.

Ари взялась за чашку обеими руками.

– Почему я здесь?

Тётя кивнула, будто именно этот вопрос она и ждала.

– Иногда детей отправляют к морю, когда взрослые не справляются. Иногда – когда само море зовёт. А иногда… – она сделала паузу, – когда старые долги приходят напомнить о себе.

Ари нахмурилась.

– У нас с мамой нет долгов.

– У тебя – нет, – мягко ответила тётя. – Но не всё, что связано с тобой, начинается с тебя.

Она поставила свою чашку.

– Этот дом не для отдыха. Он – для возвращения. Здесь не лечат, но вспоминают. Вещи, которые были забыты. Людей, которые исчезли. Себя – такой, какой была раньше.

Ари попыталась понять, но всё внутри сопротивлялось. Она не помнила ничего особенного. Не чувствовала никакой пустоты.

– А если мне нечего вспоминать?

Тётя чуть улыбнулась.

– Тогда дом покажет тебе то, чего ты пока не знаешь, но когда-то выбрала забыть.

Снаружи заскрипела старая ветряная мельница. Ветер усилился – и с ним в комнату проникли звуки, как из сна: звон колокольчиков, шорох бумаги, плеск волн. Ари замерла.

– Ты почувствовала? – спросила тётя.

Ари кивнула. Её голос стал почти шёпотом:

– Да. Как будто… кто-то смотрит.

Тётя закрыла глаза.

– Это хорошо. Значит, дом тебя принял.

Комната, которой не было.

Ночью дом звучал по-другому. Каждый его угол шептал, будто разговаривал сам с собой. Доски пола вздыхали, ставни покачивались без ветра, а чайные чашки чуть звенели в шкафу, как если бы вспоминали, что в них было налито.

Ари проснулась внезапно – без причины. Всё было спокойно, но в ней самой что-то дрожало. Не страх, а ожидание. Она накинула лёгкую куртку, взяла фонарик и босиком вышла из комнаты.

Коридор был темнее, чем днём, но не чужим. Свет фонарика выхватывал знакомые вещи: полку с книгами, завядшие ветки шалфея, зеркало… Только в зеркале, на секунду, снова мелькнул силуэт. Девочка – или она сама, но с другой причёской и в другой одежде. Фонарик дрогнул, и отражение исчезло.

Ари повернула налево, где днём был просто узкий закуток, заканчивавшийся стеной. Но теперь стена отступила. Появилась дверь. Низкая, деревянная, с ручкой в виде птичьего крыла. Ни пыли, ни паутины – как будто кто-то только что ею пользовался.

Она дотронулась. Дверь открылась легко, без скрипа.

Внутри пахло деревом, дождём и чернилами.

Комната была маленькой. На полу лежал старый ковёр с рисунком, похожим на карту, только рек было больше, чем дорог. У стены – низкий столик, уставленный предметами: камешки, сухие цветы, часики на нитке, маленькие письма, сложенные треугольниками.

И – кукла. Старая, из ткани, но лицо у неё было нарисовано почти по-настоящему. Ари узнала её. Она точно знала, что уже держала её когда-то. Только не помнила – где и когда.

Стук. Один. В углу.

Она подняла фонарик. На стене, между двумя стеллажами, висел старый рюкзак. Почти такой же, как у неё. Но чужой. Или… её?

Из бокового кармана торчала записка.

Ари достала её. Почерк был её. Но письмо – незнакомое.

«Если ты читаешь это – ты проснулась. Всё, что исчезло, ждёт. Но не смотри в окно, пока не узнаешь своё имя снова.»

Она медленно подняла глаза к окну. Оно было там – тёмное, квадратное, глухое.

Она подошла ближе.

И увидела в стекле… не своё отражение.

Ари подошла ближе. Окно было покрыто пылью, но стекло светилось изнутри – словно луна заглянула туда первой. Она дотронулась пальцами, и пыль исчезла, словно растаяла.

За окном не было сада. Не было утёса. Не было ночного неба.

Вместо этого – другой мир.

Лес. Высокий, тёмно-синий, будто нарисованный тушью. На деревьях – светящиеся фонарики, которые медленно плыли в воздухе, как медузы в воде. Земля переливалась, будто кто-то рассыпал на неё звёзды. А чуть дальше, за деревьями, мерцал дом. Такой же, как этот. Или точно такой. Только он был… наоборот. Окна – внизу, крыша – как лодка, перевёрнутая вверх дном. Из трубы выходил дым, складываясь в слова, которых Ари не могла прочитать.

И вдруг – движение.

Из леса вышел мальчик. Невысокий, в старом свитере и с фонариком, похожим на её. Он подошёл к зеркальному дому и постучал в дверь.

Там, внутри, открыли. И на пороге появилась… она.

Ари отшатнулась от окна. Сердце билось так, как будто оно тоже знало, что это невозможно.

За её спиной – тихий голос.

– Не все окна смотрят наружу. Некоторые – внутрь. В то, что ты оставила.

Она обернулась. В комнате никого не было. Только кошка, свернувшаяся клубком на ковре, приоткрыла один глаз.

А потом… окно снова стало обычным.

Тёмное. Зеркальное. Пустое.

Но в ладони Ари осталась записка. Та же. С её почерком. И второй строчкой, которой не было раньше:

«Иди. Он тоже ищет.»

Ари сидела на полу, крепко сжимая записку. Бумага была шероховатой, как старые карты, но слова – живые. Они будто шевелились, глядя на неё.

«Иди. Он тоже ищет.»

Она встала. Комната, кажется, ждала этого – потолок заскрипел, где-то позади тихо щёлкнула дощечка, как будто открылась дверь, которую никто не трогал.

Ари вернулась к зеркальному окну. Оно снова было тусклым, обычным. Но в нём, едва-едва, дрожала светлая полоска – как след от фонаря в темноте.

Она не знала, как пройти туда. Но ноги уже сами повели – по коридору, мимо тикающих часов, к выходу в сад. Лунный свет заливал дорожку. Трава была мокрой от росы. А воздух… он дрожал. Всё вокруг будто дышало вместе с ней.

Кошка выбежала вперёд, не оборачиваясь, как будто точно знала путь.

Ари шла за ней.

Они миновали травы, свернули к старой беседке, заросшей вьющимся виноградом. В глубине стояла арка – старая, каменная. Днём она вела в тупик. А сейчас – в лес.

Не в тот, что был за утёсом. Этот был ближе и глубже. Он начинался сразу за аркой. Деревья в нём были темнее неба, а между ветвями висели светлячки – ровно такие, как в окне.

Ари шагнула.

И что-то внутри щёлкнуло. Ветер стих. Воздух стал плотным, как вода. И знакомым.

Внутри – не страх, а чувство возвращения. Как когда слышишь песню, которую тебе пели в детстве, но ты её давно забыл.

Позади зашуршало. Оглянувшись, Ари увидела, как арка исчезла. Просто растаяла. Как если бы мир решил: теперь ты здесь, и обратно – потом.

Кошка остановилась, подняла голову. В воздухе, совсем близко, прозвучал звон – один-единственный, как крошечный колокольчик.

Ари пошла дальше. И лес стал откликаться. Ветви расступались. Где-то вдали светился дом. Перевёрнутый. Невероятный. Но тёплый.

Она знала: именно туда она и идёт.

Дорога была мягкой, как песок после отлива. Лес не шумел, но жил – каждое дерево дышало, медленно, глубоко. Светлячки вспыхивали в такт её шагам. Ни одна ветка не мешала – наоборот, словно подталкивали вперёд, мягко распахиваясь.

И вот он – дом. Стоял на поляне, как будто вырос из самой земли. С крышей-лодкой, перевёрнутой к небу, с круглыми окнами, похожими на глаза.

Ари остановилась перед порогом. Не потому что испугалась – просто здесь воздух стал другим. Сладким, с примесью дыма и чего-то пыльного, как старая библиотека. И – море. Как на побережье.

Дверь была приоткрыта. Она коснулась её – и та отворилась, не издав ни звука.

Внутри горел тёплый свет. Комната была похожа на её – но наоборот. Всё как в зеркале: стол справа, полка с травами слева, даже подушка на полу – та же. Только вместо чайника – фонарь. Внутри него – огонёк, живой. Он повернулся к ней, будто присмотрелся.

Ари прошла внутрь. На полу лежала тетрадь. Она нагнулась, подняла.

Имя на обложке: Ари. Но ниже – строчка другим почерком:

«Верни то, что осталось. Забери то, что ждёт.»

– Ты всё-таки пришла, – раздался голос.

Ари резко обернулась.

У окна стоял мальчик. Тот самый, которого она видела за стеклом. Он был чуть старше, с гладкими волосами и глазами, которые будто видели её раньше.

– Ты знал, что я приду?

Он пожал плечами.

– Я не знал. Но надеялся. Здесь редко приходят те, кто забывает себя.

Она смотрела на него, будто на часть сна, что наконец обрёл форму.

– Кто ты?

Мальчик улыбнулся. Улыбка была немного грустной.

– Тот, кто нашёл это место раньше. И остался, пока кто-то ещё не вернёт его обратно.

Он протянул руку.

– Хочешь вспомнить вместе?

Ари сделала шаг. Чашки в шкафу звякнули. Лес за окном слегка качнулся. И дом – её дом – откликнулся тихим стуком в стене.

Она взяла его руку.

После.

Утро в доме пришло не сразу.

Сначала проснулись чайные полки – деревянные дверцы чуть скрипнули, как от старого воспоминания. Потом на кухне зазвенел кувшин, будто кто-то невидимый налил в него воды. Кошка, свернувшаяся у порога, подняла голову – и посмотрела туда, где ещё лежала тень.

Тётя открыла глаза в своей комнате. Несколько секунд она лежала тихо, прислушиваясь. Не к звукам – к их отсутствию.

Что-то в доме изменилось.

Она надела длинный тёплый кардиган, прошла босиком по деревянному полу. Остановилась у комнаты Ари.

Дверь была открыта. Подушка смята, одеяло сброшено, как будто девочка просто встала ночью – и не вернулась.

Тётя не испугалась. Она подошла к окну, отодвинула бумажную штору. Море было спокойно. Над скалами клубился лёгкий туман. Всё было так, как всегда. И совсем не так.

На подоконнике лежала перышко. То самое – белое, мокрое от росы. Только теперь оно было сухим. Чистым. И – светилось.

Тётя взяла его. Закрыла ладонь. Поднесла к губам, как старинное заклинание.

– Ты выбрала. Хорошо.

Она опустилась на колени, достала из-под кровати тонкую коробку, обёрнутую в ткань. В ней – чайник, старый, медный, с трещиной на боку. Тот, которым нельзя пользоваться без разрешения.

Тётя поставила его на плиту. Залила водой. Зажгла огонь.

– В этот раз ты не будешь одна, – произнесла она вслух.

Кошка подошла, села у ног. Её глаза блеснули – янтарные, почти человеческие.

Вода в чайнике закипела. И в этот самый момент где-то в доме, глубоко в стенах, раздался первый стук. Тихий, как дыхание.

Тётя закрыла глаза. И улыбнулась.

Дым из трубы поднимался ровно, не колеблясь. День начинался тихо, даже чайник не спешил закипать. Время в доме текло медленно – как мёд, капающий с деревянной ложки.

Тётя нарезала ломтики груши, положила их в фарфоровую миску и поставила на стол. Всё должно быть готово. Даже если никто не скажет, зачем.

И в этот момент – стук.

Три раза. Сухо, неторопливо. Как будто человек, стоящий у двери, знал, что его ждут.

Тётя вытерла руки о тканевое полотенце. Открыла дверь.

На пороге стоял мужчина. Высокий, в светлой куртке, с седыми волосами. Его лицо было загорелым, как у рыбака, но глаза – глубокие, тёмные, почти как чай в вечерней чашке. Он не улыбнулся – но в его взгляде было что-то тёплое, будто встреча с тем, кого искал.

– Она пошла? – спросил он.

Тётя кивнула.

– Ночью. Комната открылась сама.

Мужчина шагнул внутрь. Его сапоги не издали ни звука – будто он ходил по этим доскам раньше, много лет назад. Он остановился у стены, коснулся деревянной балки. Провёл пальцами по тонкой линии, почти незаметной. Линии, которой не было вчера.

– Дом её узнал, – сказал он. – А значит, и время пришло.

Тётя налила чай. Он не поблагодарил – но сел, как дома. Пил молча.

– Она вспомнит? – наконец спросила она.

– Да, – сказал он. – Но не всё сразу. Некоторые воспоминания не возвращаются словами.

– А ты?

Он взглянул на неё.

– Я здесь, чтобы не забыть то, что должен отдать.

На столе дрогнула ложка. Без ветра. Без прикосновения.

Дом слушал.

Чай был горьковатый, с дымом. Старый, как и всё в этом доме. Мужчина пил медленно, глядя на окно. За стеклом всё ещё клубился туман, и море было почти невидимым. Но он знал: оно там.

– Ей снилось это место, – сказала тётя. – С раннего детства. Только она думала, что выдумала его сама.

– Никто не выдумывает такие вещи, – тихо ответил он. – Они просто возвращаются, когда ты готов их вспомнить.

Он поставил чашку на стол, снял с плеча мешок. Потёртый, из плотной ткани, с застёжкой на деревянной пуговице. Развязал.

Внутри – кукла. Сшитая из льна. У куклы не было лица, только тёмный шелк вместо волос и тонкая нить вокруг запястья.

Тётя вздохнула. Села напротив. Долго смотрела.

– Я думала, она исчезла.

– Она исчезла, когда Ари ушла. Впервые.

Они замолчали.

Дом был неподвижен. Даже кошка свернулась в кресле, будто боялась нарушить тишину.

– Тогда она была совсем маленькой, – тихо произнесла тётя. – Два года. Она исчезла днём, прямо из-под окна. Я обернулась – и её не стало. Вернулась через три часа. Сказала, что разговаривала с деревьями. А потом забыла.

– Не совсем, – сказал мужчина. – Она просто перестала понимать язык, на котором это было сказано.

Он осторожно положил куклу на край стола. Ткань была чуть влажной – будто несла с собой дыхание другого мира.

– Почему сейчас? – спросила тётя.

– Потому что она снова услышала. И пошла туда по своей воле.

Он достал из кармана сложенный лист бумаги. Аккуратно положил перед ней.

Тётя развернула. Узнала почерк.

Ари.

Строчка:

«Я иду, потому что дом зовёт. Если ты читаешь – не ищи. Просто жди.»

Тётя провела пальцем по бумаге, будто хотела почувствовать тепло руки, что писала.

– Она помнит больше, чем я думала.

– Она всегда помнила. Просто не спрашивала.

За окнами сгустился свет. Не утренний, а другой – как если бы день смотрелся издалека.

Тётя встала. Протянула руку к кукле. Прижала к груди. Закрыла глаза.

– Я буду ждать.

Мужчина тоже встал.

– А я – пойду. Где она, там и путь.

Он подошёл к двери. Прежде чем выйти, обернулся:

– Её звали иначе, когда она пришла в первый раз. Иначе, чем «Ари».

Тётя посмотрела на него.

– Но теперь она снова Ари. Это значит – она вернулась как надо.

И дверь закрылась.

Тропинка, которой нет.

Лес не был страшным.

Он был глубоким.

Ари шла за мальчиком – и в каждом его шаге было что-то спокойное, как будто он знал, куда ведёт. Но не спешил. Они не говорили. Между деревьями висел свет – не солнечный, но живой. Он не падал сверху, а будто прорастал из земли, отражался от листьев, тек по корням.

Иногда Ари казалось, что за ними кто-то идёт. Но каждый раз, оглядываясь, она видела только воздух – колышущийся, как вода, когда что-то прошло совсем недавно.

– Мы почти пришли, – сказал мальчик. – Там, где начинается место, которое ты уже видела.

– Это как сон? – спросила Ари.

– Нет. – Он посмотрел на неё. – Это как дом, который стоял здесь до того, как ты его покинула.

Перед ними открылась полянка.

На ней стоял колодец. Необычный – круглый, низкий, с крышкой, похожей на шляпу. Вокруг – камни, выложенные в форме спирали. Воздух над ним был плотным, и пахло мятой, как летом у бабушки в огороде.

Мальчик подошёл первым.

– Смотри.

Он поднял крышку. Внутри – вода. Чистая, спокойная. Но отражение было не её.

Ари нагнулась – и увидела: девочка. Младше. С веткой в волосах и испачканными коленями. Она что-то говорила, шевеля губами, но звука не было.

– Это… я?

Мальчик кивнул.

– Ты здесь бывала. Давно. И ты обещала вернуться, когда будешь готова вспомнить.

– Вспомнить что?

Он не ответил сразу.

– Иногда ты забываешь даже, кого ты ждала. А иногда – кого оставила. Этот мир не просто хранит. Он ждёт. Тех, кто обещал.

Ари присела у края колодца. Рядом с её коленом – сухой лист. На нём:

«Имя моё – не одно. Но дом помнит каждое.»

Она провела пальцем по воде. Волна разошлась – и в отражении возникло другое лицо. Девочка. Та же – но в другом возрасте. С фонарём. С книгой. С сердцем, полным чего-то, что тогда не знала, как назвать.

И вдруг она вспомнила голос. Глухой, ласковый, как шорох: "Когда ты забудешь, я стану тенью. Но если вспомнишь – стану тропинкой."

Ари подняла голову.

– Я… знала тебя?

Мальчик улыбнулся.

– Мы были детьми, которые обещали друг другу остаться.

Она смотрела на него. А в груди что-то мягко щёлкнуло – как засов в старом ящике.

И стало чуть легче дышать.

Мальчик больше ничего не сказал. Он только кивнул – чуть-чуть, еле заметно. И отвернулся, будто понимал: теперь это не его дорога.

Ари встала.

В траве не было дороги. Только мох, корни, влажная земля. Но она знала: если пойдёт – путь найдётся.

Она сделала шаг.

Под её ногой щёлкнула ветка. Лес вздохнул. И в воздухе появилась ниточка – тонкая, как паутина. Вся тропинка тянулась ею, не вверх и не вниз, а будто внутрь. Между деревьями. Между звуками.

Ари оглянулась. Мальчика уже не было. Или он стал деревом. Или тенью. Здесь так бывало.

Она пошла дальше. Один шаг – и стало теплее. Второй – и тишина уже звучала иначе. На третьем шаге она поняла: тропинка знает её имя.

Только не то, которое дали ей дома.

А то, что она сама шептала на ветру, когда ещё не умела говорить. Тот звук, что оставляла в песке пальцем. То имя, которое знала кошка. И чайник. И зеркало в доме, где всё не так, как кажется.

Тропинка шла мягко. Поворотов не было – только чувство, что она идёт вглубь чего-то важного.