Митридатовы войны

Более 30 лет назад известный писатель и историк Александр Иосифович Немировский высказал предположение, что Митридат Евпатор некоторое время находился в Пантикапее как воспитанник боспорского царя Перисада[38]. Гипотеза Немировского вызвала бурную дискуссию и в 70—80-е гг. ХХ в. не нашла поддержки у большинства историков[39]. Однако в 1990-е С.Ю. Сапрыкин предложил вернуться к этой версии и привел свои аргументы в пользу того, что Митридат мог провести юность на Боспоре[40].

Митридат вырос удивительно крепким и сильным человеком. Как известно, до самой своей смерти он скакал на лошади, метал копье и активно участвовал в боях. Молодость в горах не оказала отрицательного влияния на его духовное развитие. Всю жизнь царь был окружен философами, художниками и поэтами, очень любил эллинскую культуру и музыку, известен написанный им медицинский трактат[41]. Феномен Митридата в том, что огромная физическая сила и железная воля были тесно сплавлены в единое целое с мощным интеллектом и глубоким погружением в эллинскую культуру. «Духом он, даже в несчастиях, был велик и не поддавался отчаянию». С другой стороны, римские и греческие авторы убеждены, что Митридат был жесток и вероломен, – «был склонен к убийству и свиреп по отношению ко всем». Такова античная традиция, традиция римлян и эллинов[42]. Мы не знаем, каким был великий царь в глазах скифов, армян, каппадокийцев, персов…

Чтобы выяснить, каким видели Митридата эллины и римляне, надо понять, в какой культурно-исторический контекст они помещали царя и его деятельность.

Круг первый – расширение Римской республики. Победа над царем Понта принесла «римлянам величайшую выгоду: благодаря ей они раздвинули пределы своего владычества от Крайнего Запада до реки Евфрата» (Арр. Mithr. 119). Иными словами, Митридат рассматривается ими как великий противник, победа над которым – славная страница римской истории. Само по себе это определяет подход к описанию событий. Но считал ли себя сам царь «вторым Ганнибалом»?

Круг второй – борьба Запада и Востока, которая, по мнению Геродота, идет со времен Троянской войны. В самом деле, на первый взгляд, Митридат однозначно позиционируется как азиатский владыка, двинувшийся на Запад. Нарушая «приказ», который Рим дал царям Азии, «никогда не переходить в Европу», владыка Понта сначала захватил Херсонес, а потом вторгся в Элладу. В первом «преступлении» его обвиняют вифинцы перед римским сенатом. Во втором «преступлении» Митридата обвиняет Сулла при заключении Дарданского мира: «Ты переправился в Европу с огромным войском, хотя мы запретили всем царям Азии даже ногой ступать на почву Европы» (Арр. Mithr. 58). Для римлян, людей Запада, Митридат был азиатским деспотом, который «подготовил к боям против Рима весь Восток» (Just. XXXVIII. 3. 7).

А кем видел себя царь в этом глобальном противостоянии? Начало деятельность Митридата воспринималось многими как продолжение походов Александра Македонского. Помпей Трог пишет: «Благодаря невероятно счастливой судьбе он [Митридат] покорил скифов, до него никем не побежденных, скифов, которые некогда уничтожили полководца Александра Великого Зопириона» (Just. XXXVII. 3. 2.). Речь идет о попытке македонского наместника Фракии покорить скифов около 331 г. до н. э. Как известно, этот поход в Северное Причерноморье закончился неудачей, и Зопирион погиб.

Практически эту же логику развивает и Страбон, который уподобляет полководцев Митридата полководцам Александра: «Ведь Александр открыл для нас, как географов, большую часть Азии и всю северную часть Европы вплоть до реки Истра, а… Митридат, прозванный Евпатором, и его полководцы познакомили нас со странами, лежащими за рекой Тирасом до Меотийского озера и морского побережья, которое оканчивается у Колхиды» (Strabo. I. II.11).

Речь идет о знаменитых Диофантовых войнах. В 111–108 гг. до н. э. понтийский полководец Диофант, сын Асклепидора, сначала разгромил Скифское царство в Крыму, а затем уничтожил войско союзных скифам роксоланов: «Любая варварская народность и толпа легковооруженных воинов бессильны перед правильно построенной и хорошо вооруженной фалангой. Во всяком случае роксоланы числом около 50 000 человек не могли устоять против 6000 человек, выставленных Диофантом, полководцем Митридата, и были большей частью уничтожены» (Strabo. VII. III.17).

Конечно, это убедительная победа: полководец Александра Зопирион погиб, сам великий македонец провел несколько лет в безуспешной войне со скифами Средней Азии, а Диофант, говоря словами декрета Херсонеса, «обратил в бегство скифов, считавшихся непобедимыми, и (таким образом) сделал то, что царь Митридат Евпатор первый поставил над ними трофей». Первый! То есть решил ту задачу, которую поставил, но не смог (не успел?) решить великий Александр. В ходе успешных войн в Северном Причерноморье Диофант также добился присоединения к Понту Боспорского царства и подавил антипонтийское восстание скифов под руководством Савмака. Однако подробный анализ этих событий лежит за пределами данной работы.

Кажется, что мы, анализируя разные источники (Помпея Трога, Страбона, декрет Херсонеса), сталкиваемся в данном случае с одним кругом идей – официальной идеологией Митридата. Собственно, и сам царь говорит об этом: «Ни Александр Великий, покоривший всю Азию, ни кто-либо из его преемников или их потомков не завоевал ни одного из этих народов». (Just. XXXVIII. 7. 1.). В данном случае Митридат имеет в виду не только скифов, но и то, что «ни один из народов, ему подвластных, не знал над собой чужеземной власти, никогда не подчинялся никаким царям, кроме отечественных, взять ли Каппадокию или Пафлагонию, Понт или Вифинию, а также Великую и Малую Армении» (Just. XXXVIII. 7. 2.). Он как бы объединяет их все по одному признаку и показывает, что Понтийское царство включает народы, которые никогда никем не были покорены.

Кажется, что это не просто стилистические приемы, и сам Митридат относился к сравнению его с Александром Великим очень серьезно. «Войдя во Фригию, он завернул в стоянку Александра, считая для себя счастливым предзнаменованием, что там, где остановился Александр, там стал лагерем и Митридат», – рассказывает Аппиан. (Арр. Mithr. 29). У Митридата, «как говорят», хранился плащ («одеяние») Александра Македонского (Арр. Mithr. 117). Все эти примеры не случайны – нумизматический материал лучше всего показывает, что образ Александра был тем архетипом, на основе которого выстраивалась вся идеология Митридата Евпатора. По мнению С.Ю. Сапрыкина, уподобление царя Александру началось в конце II в. до н. э., когда на понтийских монетах изображение Персея—Аполлона (или Митры – Мена) сменилось реалистическим портретом царя как типично эллинистического правителя[43]. По всему Средиземноморью разошлись его статеры и тетрадрахмы с портретом в образе Александра—Геракла. Эту же идею отражает и самый известный бюст понтийского царя, который хранится в Лувре. На нем Митридат изображен как решительный и целеустремленный воин, которого отличает высокая степень одухотворенности, свойственная всем посмертным изображениям Александра и его наследника – царя Понтийского царства»[44].

Впечатление общности образов возникает и при сравнении взаимоотношений Митридата с солдатами. Описывая ранение царя во время победносного сражения при Зеле, Аппиан пишет: «Среди сражающихся возникло смятение и недоразумение… возник страх, нет ли чего ужасного с другой стороны; узнав, наконец, в чем дело, солдаты окружили тело Митридата на равнине и шумели, пока врач Тимофей, остановив кровь, не показал его с возвышенного места. Так было и с македонянами в Индии, испугавшимися за Александра: Александр показался перед ними у храма выздоравливающим» (Арр. Mithr. 89).

Кажется важным подчеркнуть, что Митридат в своей борьбе пытался совместить эллинское и иранское начала. Он подчеркивал, что «среди предков со стороны отца он может назвать Кира и Дария, основателей Персидского государства, а со стороны матери он происходит от Александра Великого и Селевка Никатора, основателей Македонской державы». (Just. XXXVIII. 7. 1).

Побежденные скифы, служили в его армии (Just. XXXVIII. 3. 6–7, XXXVIII. 7. 2). Это важно учесть, для того чтобы правильно понять планы Митридата. Представая в образе Александра—Диониса, Митридат в то же самое время носил ахеменидский титул «царя царей». Как уже говорилось выше, эта «двойственность» Митридата часто воспринимается современными исследователями как коварство и двуличие. Однако необходимо вернуться к тому, как понимали замысел Александра и его современники, и потомки в конце I тыс. до н. э. Представляется, что в отечественной историографии наиболее развернутый анализ планов македонского полководца дан Г.А. Кошеленко в исследовании «Греческий полис на эллинистическом Востоке». С точки зрения историка, в политике Александра можно выделить два аспекта: 1) смешение населения во вновь основанных городах, включение в него македонян, греков, местного населения; 2) отсутствие полисного устройства, единоличная власть поставленных Александром гипархов. По мнению Г.А. Кошеленко, эти особенности градостроительной политики македонского царя полностью отражают суть его замысла – политику слияния эллинов и варваров в единой автократической державе[45]. Иллюстрирует свою мысль отечественный историк речью Александра (в изложении Курция Руфа (VIII. 10–13): «…Я пришел в Азию не с целью погубить народы и превратить половину света в пустыню, но для того, чтобы не роптали на мою победу те, кто покорен мной в войне. Поэтому они сражаются вместе с вами, проливают кровь за вашу власть; а если бы мы с ними обращались, как тираны, они бы взбунтовались. Кратковременно обладание, добытое мечом, признательность же за благодеяния долговечна. Если мы хотим Азией обладать, а не только пройти через нее, нам нужно проявлять некоторую милость к этим людям; их верность сделает нашу власть прочной и постоянной… Действительно, я прививаю их обычаи македонцам! Я и у многих народов вижу то, чему нам не стыдно подражать. Столь большим государством нельзя управлять, иначе как передавая кое-что этим народам и учась у них»[46].

Описанию градостроительной политики Митридата и изучению земельных отношений в Понтийском царстве в отечественной историографии посвящены работы С.Ю. Сапрыкина. По его мнению, царские крепости строились по всей стране и представляли собой военные поселения – катойкии. Появление этих городов и укреплений диктовалось, прежде всего, военными и политическими соображениями. Они предназначались для сбора дани и продовольствия для царских войск, контролировали обширные территории царской земли и были центрами военно-административных областей. Важно также учесть, что и состав гарнизонов крепостей и военных поселенцев был интернациональным. Кажется, что в основных своих принципах политики Александр Великий и Митридат Евпатор исходили из общего круга ценностей.

На это обстоятельство обратил внимание К.Л. Гуленков. Он пишет, что «великому македонцу пытались подражать очень многие исторические персонажи, из современников Митридата VI Евпатора наиболее нагляден пример Гнея Помпея. Однако каждый из подражающих брал в этом образе что-то свое, наиболее ему близкое, что же привлекло Митридата VI Евпатора? В первую очередь, он взял ту же направленность в социальной политике, курс на слияние верхушек двух этносов»[47].

Правда, исследователь тут же оговаривается, что, с его точки зрения, это характерно в первую очередь для раннего этапа политики понтийского царя: «Неслучайно, что, как только Митридат VI Евпатор в ходе Первой войны с Римом пересек границу анатолийских государств и вступил на территорию римской провинции Азия, он резко сменил свой “образ”. Видимо, остановка на месте бывшего лагеря Александра Македонского, столь красочно описанная Аппианом (Мithr. 20), была своеобразным прощанием с его юношеским идеалом. В 88–85 гг. до н. э. в Пергаме было создано новое иконографическое изображение царя, которое вскоре вытеснило все остальные. Это идеализированное патетическое изображение не имеет ничего общего ни с Александром, ни с Дионисом, оно изображает зрелого мужчину (часто даже в новом образе Геракла). Вне всяких сомнений, это было сделано не из-за возрастных особенностей царя, а из политической конъюнктуры. Ведь в исконно эллинистических областях, где власть греков была неоспоримой, идея слияния этносов, конечно, не могла быть выигрышной»[48].

Оговорка эта не кажется бесспорной. Начнем с того, что политика Александра Македонского в Малой Азии не всегда была направлена на предоставление независимости полисам и носила автократический характер[49]. Но самое главное, что в своей социальной политики в Азии Митридат как раз мог и руководствовался идеями Александра (см. об этом ниже).

Круг третий – Троянский. Нет смысла сейчас подробно обосновывать, что в античную эпоху гомеровский цикл был тем культурным архетипом, через призму которого рассматривалась современность. Уже сама проблематика «Восток – Запад» / «Азия – Европа» выводит к троянскому циклу. Но есть и другие «приметы». Военные действия разворачиваются в том же регионе – Троада. Илион сожжен в ходе войны «армией Запада» – римлянами. Более того, Аппиан считает нужным специально провести параллель: «Некоторые полагают, что это несчастие с ним произошло как раз спустя 1050 лет после разрушения его Агамемноном». Легионеры, как и ахейцы 1050 лет назад, «не щадили ни святынь, ни тех, кто бежал в храмы». Римский полководец срыл стены, и на следующий день он сам все обошел, следя за тем, чтобы ничего не осталось от города: «Илион испытал худшее, чем во времена Агамемнона», – подводит итог историк (Арр. Mithr. 53). Показательно, что и амазонки участвуют в этой войне на стороне Митридата так же, как и одиннадцать веков назад они помогали троянцам: «…В этой битве, как передают, на стороне варваров сражались также амазонки, пришедшие с гор у реки Фермодонта. Действительно, после битвы, когда римляне стали грабить тела убитых варваров, им попадались щиты и котурны амазонок…» (Plut. Pomp. 35; Арр. Mithr. 103). Собственно и Фермодонт протекает в царстве Митридата.

Считал ли царь себя продолжателем «дела троянцев»? Вспомним – он любил и хорошо знал эллинскую культуру. Ассоциации с героями Эсхила не могли не появиться: его детство и юность – скорее детство и юность Ореста. Принца в Городе, где произошло Преступление, в стране, где убили Царя-Победителя, где Жена убила Мужа. Спустя 15 лет он сам окажется в роли Агамемнона. Как и Орест, в молодости он скитался, затем был в Тавриде и т. п.

Здесь важно учесть еще одно обстоятельство. «Троянский круг» выводит нас на эсхатологический контекст войн. Именно на время Митридатовых войн приходилось завершение космического цикла в 10 веков (1100 лет), начавшегося с Троянской войны. О.А. Мень, опираясь на работу Мирче Элиаде «Миф о вечном возвращении», пишет, что это «для римлян означало конец человеческой истории, конечный акт драмы, предначертанной вечными звездами»[50]. Митридат знал об этом и в 85 г. до н. э., во время переговоров с Суллой, Митридат говорил, что война и избиение римлян в Азии начались из-за корыстолюбия римских полководцев и «по воле богов» (Plut. Sulla. 24). На первый взгляд, трудно сказать точно, что он имел в виду под «волей богов». Все, что мы знаем о планах царя по поводу срока начала войны, свидетельствует, что на его решения оказали решающее влияние прежде всего политические соображения, ни о каких предзнаменованиях речь вроде бы не идет. Сулла так и говорит: «Твой коварный замысел уличается, главным образом, временем твоего выступления: когда ты заметил, что Италия отпала от нас, ты подстерег момент, когда мы были заняты всем этим» (Арр. Mithr. 58). Собственно и сам Митридат в своем выступлении на военном совете в Азии говорит именно об этом – союзнической войне, внутренних конфликтах и т. д. (см. ниже). Однако, может быть, именно в описании политических катаклизмов и скрывается ответ на вопрос. Для мировоззрения людей I в. до н. э. характерно причудливое сочетание духовно-нравственных поисков, политики и магии. Важную информацию о том, на что надеялись и во что верили на эллинистическом Востоке в I в. до н. э., можно найти, мне кажется, в «Сивиллиных книгах». Дело в том, что первая из пророчиц, известных под именем Сивиллы, по мнению Павсания, жила в Малой Азии, а четвертая – в Палестине, ее звали Сабба (или Самбета). Во II в. до н. э. в Египте эллинистически образованный иудей начал создание «книг Иудейской Сивиллы». По мнению ряда исследователей, это можно интерпретировать как попытку передать пророческий дух Ветхого Завета языком и стилем эллинской эпохи. Ядро дошедшего до нас корпуса составили III книги (стихи 97—829), и созданы они, видимо, в Александрии.

Стихи 350–362 III книги считаются частью наиболее древних фрагментов «Иудейской Сивилл» и звучат очень актуально для эпохи Митридатовых войн:

Сколько бы Рим ни взял с покоренной Азии дани,Втрое больше ему возвратить сокровищ придетсяАзии, ибо надменным она победителем станет.Много богатств возьмет с азиатов народ италийский,Двадцатикратно, однако, он собственной рабскою службойДолжен будет вернуть, в нищете пребывая великой.В золоте, в роскоши ты, о дочь латинского Рима,С множеством учеников сколь часто вином упивалась!В жены тебя отдадут не в пышном наряде – служанкой,Срежет тебе госпожа копну волос твоих пышных.Восторжествует тогда справедливость, и с неба на землюСброшено будет одно, из праха восстанет другое —Слишком уж люди погрязли в пороке и жизни нечестной.Делос невидимым станет, а Самос в песок превратится,Рим руинами будет – исполнятся все предсказанья[51].

По мнению ряда исследователей, это пророчество прямо может быть отнесено к событиям периода Первой войны. Более того, один из первых исследователей текста Й. Геффкен считает, что и другие пророчества III книги могут иметь связь с этим временем[52]. Обвинения Сивиллы в адрес римлян хорошо перекликаются с обвинениями их в жадности и корыстолюбии, характерными для официальной пропаганды Митридата (см. ниже).

Понтийское царство поддерживало тесные культурные и политические связи с Птолемеевским Египтом. Известна легенда о статуе Серасписа, которую перенесли из Синопы в Египет еще в III в. до н. э. Египетские культы стали активно распространятся в Понте в I в. до н. э.[53] Предполагался брак между дочерью Митридата и египетским царем, который должен был оформить политический союз между двумя государствами (правда, брак этот не был заключен). Во время войны на о. Кос в руки Митридата попали египетский принц Александр и сокровища Клеопатры. Царевича содержали с соблюдением всех необходимых почестей. Можно догадаться, что среди египетской знати было много сторонников Митридата (кто-то ведь готовил брак), и египетский царь Птолемей отказался помогать Лукуллу кораблями против Митридата. Иными словами, информация о том, что думали в Александрии, у Митридата должна была быть довольно полной.

Интересно, что и римляне ожидали социально-политических конфликтов. Начало гражданской войны и войны с Митридатом совпало с неблагоприятными предзнаменованиями в Риме: «На древках знамен сам собою вспыхнул огонь, который едва погасили, три ворона притащили своих птенцов на дорогу и съели, а остатки унесли обратно в гнездо. Мыши прогрызли золотые приношения, выставленные в храме, а когда служители поймали одну самку, она принесла пятерых мышат прямо в мышеловке и троих загрызла. И самое главное: с безоблачного, совершенно ясного неба прозвучал трубный глас, такой пронзительный и горестный, что все обезумели от страха перед величием этого знамения». Как и положено в таких случаях, обратились к предсказателями, наиболее влиятельными в Италии были в тот момент этрусские толкователи. Они пришли к выводу, что чудо это «предвещает смену поколений и преображение всего сущего»… Особенно воля богов стала ясна, когда «сенаторы, заседая в храме Беллоны, слушали рассуждения гадателей об этих предметах, в храм на глазах у всех влетел воробей, в клюве у него была цикада, часть которой он выронил, а другую унес с собой. Гадатели возымели подозрение, что это предвещает распрю и раздоры между имущими и площадною чернью города (выделено мной. – Л.Н.). Последняя ведь голосиста, словно цикада, а те, другие, – сельские жители, обитающие среди полей» (Plut. Sul. 27). Иными словами, божество предвещало острый социально-политический конфликт. И вскоре этот конфликт развернулся не только в Италии, но и в провинциях.

За 40 лет до Первой войны в Азии вспыхнуло антиримское восстание Аристоника, который «быстро собрал, призвав к свободе, множество неимущих людей и рабов, которых назвал “гелиополитами”» (Strabo. XIV. I. 38). Слово «гелиополиты» связывается с утопией Ямбула «Государство Солнца», в которой описываются «солнечные острова», находящиеся, видимо, в Индийском океане (вспомним путешествие Диониса в Индию). Ямбул рисует мир, в котором люди растут сильными и здоровыми и живут 150 лет, царит равенство и нет места несправедливости. Видимо, именно поэтому сторонники Аристоника называли себя «гелиоплитами» и стремились построить «Государство Солнца»[54]. Интересно, что в III книге Сивиллиных книг вслед за гибелью Рима идут пророчества об установлении социальной гармонии:

В Азии тихий покой воцарится, счастливою станетВ те времена и Европа: блаженную жизнь и здоровьеНебо людям пошлет вместо злого снега и града,Даст оно много зверей и птиц и ползших в достатке…О, сколь счастливы те мужи и жены, которымЖить доведется в тот век, похожий на дивную сказку.Благозаконие и справедливость со звездного небаК людям придут, и тогда воцарится всем смертным на пользуМудрое мыслей единство, а с ним – любовь и доверье,Гостеприимства законы блюсти станут люди; при этомВовсе исчезнут нужда и насилие, больше не будетЗависти, гнева, насмешек, безумства и преступлений;Ссоры, жестокая брань, грабеж по ночам и убийства[55].

Для нашего сюжета сейчас интересно, что реализация социальной программы Митридата связывалась с эсхатологическими ожиданиями. Именно поэтому победы понтийцев в Азии сопровождались учреждением «новой («пергамской») эры». Дело в том, что историкам известны монеты царя в образе Диониса, которые датированы по особенной эре, «причем известны эмиссии первого, второго и четвертого годов, которые обычно сопоставляются с 89/88—86/85 гг. до н. э.»[56]. Исследователь видит в этой эмиссии особенный выпуск, посвященный освобождению Азии.

Предзнаменования сбывались и потом: 6 июля 83 г. (по доюлианскому календарю) храм Юпитера Капитолийского, главная римская святыня, сгорел по невыясненным причинам, и это было сочтено знаком падения республики. Интересно, что предсказал Сулле это событие «раб некого Понтия» (Plut. Sul. 27).

Около 106 г. до н. э.[57] Митридат «с несколькими друзьями тайком покинул свое царство и, исходив ее [Азию] всю, узнал расположение всех городов и областей, причем об этом никто не подозревал. Отсюда он переправился в Вифинию и, точно был уже владыкой ее, наметил удобные [места] для [будущих] побед» (Just. XXXVII. 3, 5–7)[58]. «С несколькими друзьями…» Кто были эти «друзья царя», которые сопровождали его, кто давал ему убежище? Какие они давали ему советы? Ясно одно: Митридат прошел по тем местам, где еще тридцать лет назад бушевало восстание Аристоника. Были живы свидетели борьбы «гелиополитов», которые также провозглашали идеи социального равенства и свободы. Трудно отказаться от предположения, что именно там и тогда, за 15 лет до начала войны, у царя возник замысел использовать социальный протест против Рима. По крайней мере, Юстин настаивает именно на том, что тогда, в 106 г. до н. э., Митридат начал планировать войну с Римом. Именно тогда царь понял, что «Азия ждет его, Митридата, с таким жадным нетерпением, что взывает к нему громким призывом: такую ненависть к римлянам вызвали там хищность проконсулов, поборы публиканов, злоупотребления в судах» (Just. XXXVIII. 3, 9).

Была ли какая-то политическая или религиозно-философская организация, которая могла поддержать Митридата? Известны имена афинских философов и политиков, которые поддерживали царя. Посидоний рассказывает об ученике Аристотеля Афинионе, который в 88 г. до н. э. был главой афинского посольства к Митридату[59]. Были и другие афинские перипатеки, которые были на стороне царя, – так афинскую экспедицию на Делос возглавил Апелликон. Затем руководителем промитридатовой партии в Афинах становится эпикуреец Аристион[60]. Как можно понять из рассказа Павсания, он был представителем Митридата, который убеждал греков поддержать царя. Можно предположить, что он пользовался известностью в Элладе, иначе трудно объяснить выбор именно его в качестве посла царя. Известно, что в Афинах он опирался на демократические круги: «Он убедил не всех, но только простой народ, и из простого народа особенно беспокойную часть». Правда, известно, что в Афинах на стороне Митридата была часть аристократии[61].

Аппиан сообщает также, что Аристион «прошел эпикурейскую школу», и разражается неожиданным отступлением о том, что если философы начинают вмешиваться в политику, то становятся тиранами. В качестве отрицательных примеров Аппиан приводит Крития, пифагорейцев, ионийцев. Как можно понять, в учении философов историк видит прежде всего социально-политический смысл: «Становится неясным и подозрительным, вследствие ли высоких нравственных достоинств или вследствие бедности и того, что им не удалось пристроиться к государственной деятельности, они философию сделали себе утешением. Так и теперь многие из них, оставаясь частными людьми и бедными и, вследствие этого, по необходимости предавшись философии, высказывают горькие упреки по адресу богатых и стоящих у власти, заставляя подозревать в них не столько презрение к богатству или власти, сколько проявление зависти» (App. Mithr. 21). Так и не ясно: школы философов, вторгающиеся в политику, были только в прошлом, или и Аристион был участником какой-то группы? Важно учитывать, что философы часто выполняли ответственные политические поручения Митридата. Так во время Второй войны он отправил к римлянам послов, которые были «эллинами по происхождению и философами по образу жизни» (Memn. XXXVI). Затем еще спустя 10 лет мы узнаем про Метродора из Скепсия, «человека немалой учености и не чуждого красноречия, который при Митридате достиг такого влияния, что его называли “отцом царя”» (Plut. Luc. 22).