Осколки утренней тишины

Ксения Матюшина

Осколки утренней тишины

Введение

Эта книга – не про счастливый финал. И не про трагедию. Хотя иногда и то, и другое подкрадывается с разных сторон, как кошка к кружке с молоком: вроде бы и не собирается проливать, а всё равно что-то разбивается. Это история не о любви всей жизни, а о той, которая случается, когда ты уже почти научился обходиться без неё. О любви не на века, а на несколько зим, пару сезонов сериалов и десятки разговоров, которые ты помнишь лучше, чем собственный день рождения.

Она начинается, как всё хорошее: случайно. С какого-то «привет» не по делу. С фразы, за которую ты почему-то зацепился. С ощущения, что тебе впервые за долгое время хочется рассказать, какой ты был в детстве. Там, где смеются в темноте, обсуждают бессмысленность гороскопов и спорят, кто из философов больше всех ныл. А потом вдруг – пустота. Не резкая, не обрывочная. Просто однажды ты замечаешь, что не хочется делиться. Что молчание стало безопаснее, чем слова. Что вы оба где-то свернули – и каждый на свой тротуар.

Эта книга – не инструкция, не исповедь и не плач в три акта. Это история, рассказанная на выдохе. Про осколки: фраз, утреннего света, разбитых ожиданий и того самого «мы», которое когда-то казалось вечным. Всё как в жизни: немного смешно, местами нелепо, временами больно. Но, главное, честно. Потому что некоторые чувства не требуют громких декораций. Они просто уходят, если их долго не замечать.

И да – эта история могла закончиться по-разному. Но закончилась так.

Сигаретный дым и полуслова

– Запомни, самое главное – не влюбляться, – сказал он, выдыхая дым.

Она молча кивнула и закурила.

Это была не встреча, а скорее столкновение. Как двух машин на перекрёстке, у которых отказали тормоза, но водители ещё не осознали, что сейчас будет авария.

Он сидел на ступеньках заброшенного здания, лениво выпуская дым в ночной воздух. Она стояла рядом, скрестив руки, будто пытаясь защититься от холода, хотя холод был не снаружи, а внутри. Они оба были там, где заканчиваются надежды, но никто из них не признавался даже себе, что заблудился.

– Значит, не влюбляться? – переспросила она, выпуская дым в ответ. – Это какая-то новая жизненная стратегия?

– Нет, это мой бесплатный совет. Хочешь – бери, хочешь – выброси, как окурок.

– Мне как-то советовали не курить. Не прислушалась.

– Видимо, ты безнадёжна.

– Возможно.

Они переглянулись. Впервые за долгое время им обоим показалось, что кто-то действительно их понимает.

– Почему ты здесь? – спросил он, не глядя на неё.

– Чтобы не быть там. А ты?

– Примерно по той же причине.

Диалог бессмысленный. Абсурдный. Но им не нужны были объяснения. Она заметила, как он постукивает пальцами по пачке сигарет – нервный жест, который выдаёт человека, притворяющегося спокойным. Он же обратил внимание, что она держит зажигалку так, будто готова в любой момент её уронить и никогда не поднимать.

– Когда-то я думал, что стану хорошим человеком, – сказал он, вдруг сменив тональность.

– И что пошло не так?

– Стал реальным.

Она усмехнулась.

– Я когда-то думала, что смогу всех понять.

– Ну, теперь ты хотя бы знаешь, что ошибалась.

– Да, и это большое облегчение.

Они сидели в тишине, изредка бросая друг на друга взгляды, в которых было слишком много непонятого. Ни один из них не верил в любовь. Ни один из них не собирался привязываться. Они были двое потерянных людей, которым на минуту стало чуть менее одиноко.

И этого пока было достаточно.

За гранью приличия

– Я вот думаю, если бы на похороны приглашали, как на свадьбы, с дресс-кодом и банкетом, они были бы веселее?

Она говорила это, помешивая чай. Спокойно, будто обсуждала прогноз погоды.

– Всё зависит от меню, – отозвался он, делая глоток кофе. – Если будет мясо по-французски, я даже не против умереть.

– Ты вообще-то не на своих похоронах будешь есть, а на чужих.

– Ну, я и на свадьбах не женюсь, но это не мешает мне жрать оливье.

Они сидели в кафе, если это можно было назвать кафе. Заведение выглядело так, будто само пыталось забыться: тёмные стены, облупленные столы, официант, который смотрел на клиентов с лёгким разочарованием в человечестве.

Это было их первое «свидание». Хотя кто из них рискнул бы назвать это свиданием?

– Смерть, религия, смысл жизни… – она задумчиво посмотрела на него. – Как ты думаешь, нормальные пары о таком говорят?

– Думаю, нормальные пары обсуждают скидки в супермаркетах.

– И когда пора знакомиться с родителями.

– Кстати, да. Когда?

Она рассмеялась.

– Когда ты купишь нормальную одежду и перестанешь шутить про смерть.

– То есть никогда.

– Именно.

И снова тишина. Не неловкая, нет. Удобная. Они оба чувствовали себя среди своих.

– Ты когда-нибудь верил в Бога?

– Конечно. Особенно, когда сдавал экзамены.

– Нет, серьёзно.

– Серьёзно? Да. Верил, что Он где-то есть, но занят чем-то поважнее, чем я.

– И теперь?

– Теперь я понял, что у Него явно чёрное чувство юмора.

Она улыбнулась.

– Возможно, поэтому мы ещё живы.

Он кивнул.

Они говорили обо всём, что нормальные люди стараются не обсуждать. О боли, о страхе, о том, каково это – знать, что мир сожрёт тебя, но всё равно в него выходить. И в этом мрачном разговоре была странная, неправильная близость.

Словно они заглянули друг другу в души – и не ужаснулись.

На цыпочках по битому стеклу

Она стянула футболку, и комната наполнилась электричеством. Не от страсти – от напряжения, которое возникало, когда два человека вдруг оказываются слишком близко.

Он молчал, изучая её. Не так, как мужчины обычно изучают женщин. Без голода, без желания обладать. Скорее с любопытством хирурга, который смотрит на пациента и пытается понять, что в нём сломано.

– Ты разочарован? – спросила она, усмехнувшись.

– В чём?

– В том, что я без одежды выгляжу так же, как и в одежде.

– Ты выглядишь так, будто можешь убить меня за неправильный ответ.

Она склонила голову.

– А ты так, будто хочешь, чтобы я попробовала.

Он хмыкнул.

Они не говорили, не целовались так, как делают в романтических фильмах. В этом не было нежности, но было что-то другое. Признание. Того, что им обоим плохо. Того, что они не ищут любви, но всё же жаждут близости.

Когда всё закончилось, она лежала рядом, глядя в потолок. Он курил, пустым взглядом уставившись в темноту.

Именно тогда она впервые увидела его шрамы.

– Это случайно не татуировки, сделанные очень пьяным мастером?

Он усмехнулся, но не ответил.

Она протянула руку, провела пальцами по застарелым следам. Некоторые были тонкими, как нитки. Другие – грубыми, неровными.

– Это нож?

– Иногда.

– Иногда?

– Иногда стекло. Иногда глупость.

Она не спросила, кто их оставил. Она не спросила, почему. Она просто провела по ним пальцами, как если бы читала книгу шрифтом Брайля.

Он молча наблюдал.

– Что? – спросила она, не отводя глаз.

– Ты тоже не такая, какой притворяешься.

Она пожала плечами.

– А ты не такой, каким хочешь казаться.

Он усмехнулся и стряхнул пепел.

Они лежали в темноте, два человека, слишком привыкшие скрываться за словами, за масками, за усмешками. И в этом молчании было что-то большее, чем признание.

Было понимание.

– Ты знаешь, что у этого есть название? – сказала она, опираясь локтем на стол.

– Чего?

– Того, что мы делаем.

Он лениво потянулся за сигаретой.

– Я думал, это называется «ты приходишь, ешь мой ужин, ворчишь на мои книги, а потом ложишься в мою постель».

– Это слишком длинное название.

– Ну извини, я не маркетолог.

Она усмехнулась, но глаза остались серьёзными.

– Мы же не пара, да?

– Нет, конечно, – слишком быстро ответил он.

– Да, я тоже так думаю.

Молчание зависло между ними, как нечто живое. Оно заполнило пространство, просочилось в стены, в воздух, в их лёгкие. Они делали вид, что им дышится легко.

– То есть, ты не ревнуешь, если я встречаюсь с кем-то ещё?

Он пожал плечами.

– Разве это не то же самое, что ревновать чужую собаку?

– То есть, я собака?

– Это была метафора.

– Метафора, в которой я собака.

– Ну ладно, тогда кошка. Кошек же никто не приручает. Они просто живут рядом, потому что им так удобно.

– Отлично. Тогда я кошка, а ты…

– А я тот, кто раз в день даёт кошке поесть.

Она засмеялась, но что-то внутри сжалось.

Это было просто. Удобно. Без обязательств, без признаний, без серьёзных разговоров.

И всё же она понимала, что каждое утро, когда просыпается в его постели, это становится не просто привычкой. Это становится чем-то, что она боится потерять.

Но пока они не называют вещи своими именами, это не может их разрушить.

Правда?

– Ты вечно выбираешь не ту интонацию, – сказала она, откидываясь на диване.

– В смысле?

– В смысле, когда ты хочешь сказать что-то хорошее, звучит так, будто ты пытаешься меня оскорбить.

Он усмехнулся, глядя на неё исподлобья.

– Может, ты просто воспринимаешь любые слова как угрозу.

– Потому что с тобой иначе нельзя.

– Ах, то есть, я угроза?

– Угроза здравому смыслу.

– Хорошо, – он лениво растянулся в кресле. – Но ты же возвращаешься.

– Только чтобы убедиться, что ты окончательно не деградировал.

– Вот видишь? Мы заботимся друг о друге.

– Скорее, я как человек, который увидел бездомного кота и не может решить, забрать его домой или сделать вид, что не заметил.

– Главное, не забывай, что у кота когти.

– Да я уже вся исцарапанная.

Они могли спорить часами. О ерунде, о смысле жизни, о том, кто первый начал. Это были диалоги на руинах – обломках старых травм, неудачных отношений, потерь, которыми они не могли поделиться ни с кем, кроме друг друга.

Потому что никто другой не выдержал бы.

– Ты, кстати, иногда тоже звучишь так, будто хочешь меня убить, – сказал он, лениво крутя в пальцах зажигалку.

– Может, потому что я иногда хочу.

Она засмеялась.

– Хорошо, что у тебя хорошая регенерация.

– Хорошо, что у тебя плохая координация, – ответил он.

Они понимали друг друга слишком хорошо. И это было страшнее, чем если бы они не понимали друг друга вовсе.

– Ты просто невыносим! – Она бросает в него подушку, хотя явно хочет запустить чем-то потяжелее.

– Да? И кто же из нас орёт, как безумная?

– Потому что ты меня довёл!

– Снова? Ох, какая неожиданность.

Её глаза сверкают от злости. Его – от удовольствия. Он знает, что делает. Он нарочно цепляет её, доводит, вынимает наружу всё то, что она пытается подавить. Потому что она делает с ним то же самое.

– Да пошёл ты.

Она разворачивается, но не уходит. Он знает, что не уйдёт.

– Куда же я без тебя? – усмехается он.

Она останавливается, тяжело дышит. В воздухе гремит тишина. Они стоят напротив друг друга, как бойцы на ринге. Они всегда дерутся.

– Скажи, зачем ты со мной? – её голос дрожит, но не от слабости, а от напряжения.

– Потому что никто другой не осмелится говорить со мной так, как ты.

Это не комплимент, не признание, не попытка смягчить удар. Это просто правда. Они оба это знают.

Она делает шаг вперёд.

– Иногда мне кажется, что ты нарочно доводишь меня до грани.

– Конечно.

– Почему?

– Чтобы проверить, останешься ли ты.

Она усмехается – нервно, устало, но всё-таки усмехается.

– Когда-нибудь я уйду.

– Нет.

Она резко выдыхает. Их гнев уже не пылает, но ещё не остыл. Они не знают, как быть нежными, не умеют правильно мириться. Так что просто молчат, глядя друг другу в глаза.

А потом всё снова по кругу.

– Мы с тобой слишком похожи, – говорит она, закуривая.

– Это комплимент или оскорбление?

– Сама ещё не решила.

Они сидят на кухне, утопая в сигаретном дыму и недосказанностях. На столе чашки с недопитым чаем, пустая бутылка вина, разбросанные воспоминания.

– Если мы правда похожи, это отвратительно, – усмехается он.

Она скептически поднимает бровь:

– Почему?

– Потому что я – ходячая катастрофа.

Она молчит. Потому что он прав.

Но самое ужасное – она видит в нём себя.

В этом беспокойстве, в вечном желании убежать, в незнании, чего на самом деле хочет. В пустых попытках сделать свою жизнь лучше, но каждый раз наступая на одни и те же грабли.

– А ты, значит, вся такая… знающая, куда идёшь?

Она делает вид, что думает. Потом хмыкает.

– Нет.

– Тогда мы обречены.

– Или идеально подходим друг другу.

В комнате висит пауза.

Они знают: это не любовь.

Но и не просто привычка.

Это что-то другое.

Что-то, что пугает.

– Ты когда-нибудь любил? – спрашивает она, лениво наблюдая, как он крутит сигарету.

Он смеётся, будто она только что пошутила.

– Смотря что ты называешь любовью.

– Ну, знаешь… это когда бабочки в животе, стихи на рассвете и желание умереть, если она уйдёт.

– Я больше по желудочной язве, циничным тостам и желанию умереть, если она останется.

Она смеётся. Это именно тот ответ, которого она ожидала.

– Значит, нет.

– Значит, нет, – кивает он и закуривает.

Она откидывается на спинку стула, наблюдает за кольцами дыма.

– А ты?

Она пожимает плечами:

– Я как-то пропустила этот этап. Все влюблялись, сходили с ума, писали депрессивные статусы, а я просто… жила.

– Нормальные люди сказали бы, что у нас проблемы.

– Нормальные люди не курят на кухне в два часа ночи и не обсуждают свою эмоциональную недееспособность.

Они оба улыбаются.

Потому что знают: им так проще.

Любовь?

Это не для них.

Слишком много ответственности, слишком много ожиданий.

Они не верят в неё.

Но почему тогда этот разговор оставляет неприятный осадок?

Ломка без дозы

Она решает, что всё.

Ей надоело.

Надоело это бесконечное натягивание нервов, эти разговоры, которые жгут изнутри, эти взгляды, в которых слишком много ненависти и слишком мало здравого смысла.

– Давай просто разойдёмся, – говорит она ровным голосом.

Он пожимает плечами.

– Давай.

И всё.

Без сцен, без выяснений, без пафосных фраз.

Она уходит, он остаётся.

Она не пишет. Он не звонит.

Проходит день. Второй. Третий.

Сначала кажется, что это правильно.

Что, может быть, теперь она станет легче.

Может быть, он наконец-то выдохнет.

Но вместо этого – пустота.

Нечем забить паузы между мыслями.

Некому бросить колкость за утренним кофе.

Никто не скажет «ты идиот» таким тёплым тоном.

И вот, спустя неделю, они сталкиваются.

В каком-то баре. Или в супермаркете. Или просто на улице, среди безликой толпы.

Она хмурится.

Он ухмыляется.

– О, привет. Ты всё ещё живёшь без меня?

– Да, представляешь? И даже дышу.

– Дышишь? Ну ты, конечно, стойкая. Я вот, например, вообще умирать начал.

Она закатывает глаза.

– Не начинай.

Но в голосе нет ни злости, ни раздражения.

Потому что они оба знают: этот разговор мог бы не случиться, если бы кто-то из них действительно хотел уйти.

Она делает шаг назад.

Он делает шаг вперёд.

– И что теперь? – спрашивает она.

Он смотрит на неё, закуривает, усмехается.

– Теперь всё сначала.

Привязанность или проклятие?

– Ты когда-нибудь задумывалась, что мы – болезнь друг для друга? – спрашивает он, глядя в потолок.

Она молчит. Лежит рядом, слушает, как он жует табак, хотя обещал бросить.

– Может, мы просто подсели друг на друга, как на дрянь? – продолжает он. – Не любовь, не симпатия, а чистая зависимость.

Она поворачивает голову, лениво смотрит на него:

– Так бывает, что без дряни ещё хуже.

Он усмехается.

– Да, но рано или поздно от неё либо лечатся, либо умирают.

Ей не нравится этот разговор.

Потому что она тоже задумывалась об этом.

И ответ ей не понравился.

– Ты боишься меня потерять? – вдруг спрашивает она, щурясь.

Он молчит.

Она улыбается.

– Значит, боишься.

– Да пошла ты, – бурчит он, прикрывая глаза.

Но на следующий день он вдруг оставляет её вещи у себя, как будто ей некуда их девать.

А она вдруг начинает покупать ему те сигареты, которые он любит, хотя сама терпеть не может их запах.

Потому что зависимость, как и любовь, работает по одинаковым законам.

Просто никто не хочет говорить это вслух.

– Давай… остановимся.

Она произносит это спокойно, почти буднично, как будто говорит о погоде или о том, что пора бы заварить чай.

Он смотрит на неё с лёгким недоумением, но быстро тушит эмоции. Взгляд становится пустым, голос – лениво-ироничным:

– Остановимся? Это ты про что? Остановку сердца? Остановку дыхания? Или мы – это уже автобусный маршрут, и пора высаживать пассажиров?

Она вздыхает. Конечно, он отреагирует именно так. Конечно, будет цепляться за слова, выкручивать их, превращать в абсурд.

– Перерыв, – поясняет она, не поддаваясь на провокацию.

Он хмыкает.

– От чего? От жизни? От реальности? От меня?

Она молчит.

Он закуривает. Затягивается глубже, чем обычно. На губах остаётся привкус пепла.

– Ладно, – говорит он наконец. – Хоть объясни, как долго будет длиться этот рекламный блок?

Она пожимает плечами.

– Не знаю.

– О, люблю конкретику.

Она всё ещё молчит.

Их всегда спасали слова. Длинные, запутанные диалоги, полные насмешек, сарказма, философии на грани цинизма. Но сейчас слова не помогают. Они бессмысленны.

– Ну, как скажешь, – он снова затягивается, глядя в окно. – Перерыв так перерыв. Хотя знаешь, это, наверное, хорошая идея. Перестану наконец выносить тебе мозг. Начну вести себя прилично. Стану таким, каким ты, наверное, хотела бы меня видеть.

Она нервно смеётся.

– Да, конечно. Видеть тебя приличным – это как пить кофе без кофеина.

– А ты попробуй. Может, понравится.

Она качает головой.

Он тушит сигарету.

Никто из них не умеет по-настоящему прощаться. Поэтому они просто делают вид, что это не конец. Что это действительно просто пауза.

А потом расходятся.

Но в обоих остаётся горечь. Вкус пепла на губах.

Она учится жить без него.

Просыпаться в тишине, не ожидая сообщений, в которых сарказм смешан с заботой. Варить кофе и не слышать ленивого: «Ты опять заварила уголь?» Искать абсурдные новости в ленте, но никому их не переслать с подписью: «Это точно не ты писал?»