Пятитысячеструнник

Антон Сохатый

Пятитысячеструнник

Пятитысячеструнник

Два события

На прошлой неделе сразу два события нарушили размеренное течение жизни Егора. В три часа пятьдесят девять минут дня в понедельник Даша, его супруга, без очевидных на то причин, без записки, покончила с собой, бросившись вниз головой на камни с высоты шестиметрового искусственного грота в Юсуповском саду. Утром следующего дня было опубликовано и сразу же стало мировой сенсацией, завещание десятилетней давности какого-то денежного бонзы по фамилии N, жившего и почившего в одном из безвестных городов далёкого Новоамериканского Союза, согласно которому Егор единолично объявлялся наследником одного из двенадцати оставшихся в мире пятитысячеструнников. Оба события оставили ему вопросы, ответов на которые он не знал. И на поиски их не было никаких сил.

Несмотря на то, что в архиве ему предложили дать небольшой отпуск и обеспечить профессиональную психологическую помощь, Егор решил отказаться и от первого, и от второго. Размеренная работа и сохранение обыденного ритма жизни, как ему казалось, позволят немного притормозить прогрессирующее в душе ощущение обнуления ценности жизни; ощущения, что мир вокруг неостановимо стремится к энтропии, саморазрушению, хаосу и всему тому, что противно базовым когнитивным паттернам человеческого мышления. Некоторые привычки, перенятые им во время изучения быта поколений прошлого, в сочетании с несложными медикаментами помогут купировать лакуны, образовавшиеся сейчас в обычно стабильном психологическом состоянии. По крайней мере, Егору нравилось в это верить. Если категория веры здесь применима.

Квинкимилья, так принято называть его в музыкальных кругах. Название – своеобразная дань памяти классическим языкам зари человеческой цивилизации и восходит к латинскому “quinque milia”, что значит буквально “пять тысяч”. На большей части Восточной Европы, Северной и Центральной Азии его называют по-русски: «пятитысячеструнник». Изобретение, которому уже полтысячелетия. Что, на самом деле, делает его одним из самых молодых музыкальных инструментов в человеческой истории.

Распорядок буднего дня внезапно приобрёл для Егора практически сакральное значение, став чем-то вроде верёвки, которой он смог связать свои эмоции. Сетью, накинутой на бешеное животное. Твёрдый, впитавшийся в подкорку за годы работы режим позволяет получать дофаминовые заряды даже от приёма пищи в привычное время (когда ему удаётся впихнуть в себя хотя бы половину блюда), прогулки по всегдашнему маршруту (когда он может сосредоточиться на окружающем пейзаже), покупок в знакомом магазине (когда продавец не корчит ему сочувственно-печальную мину). Проблема одинокого вечера решается более длительным, чем обычно, измождением тела в спортивном зале, просмотром любимых архивных кинофильмов и приёмом капсул мелатонина с валерьянкой за полчаса до сна. Светодиод мозгового импланта на его левом виске, настроенный на отслеживание уровня дофамина в нервной системе, угрожающе мерцает красным где-то с середины ночи, когда снотворное выветривается и в голове проснувшегося Егора начинается бесконечный внутренний диалог о причинах произошедшего. Но выполнение привычных утренних ритуалов – зарядка, контрастный душ, бритьё и чистка зубов, вкусный завтрак в кафе с видом на четырёхтысячелетних сфинксов на Университетской набережной – исправляет его на стабильный жёлтый. Егор справедливо полагал, что достичь зелёного спектра в ближайшее время ему не суждено.

Пятитысячеструнник – единственный инструмент, который невозможно сымитировать никаким известным современному человечеству способом. Его механическое устройство представляет собой гигантский каркас-корзину из твёрдой древесной породы, чаще – дуба или бука, выстроенный в форме незакрытого полушария. Пять тысяч струн оплетают основание каркаса, проходя по клетям корзины, и сходятся от её концов к миниатюрному отверстию концентрическими кругами. Струны изготовлены из по-особому обработанной и укреплённой паутины дарвиновского паука, и её концентрические круги служат своеобразным пультом управления инструментом. Пятитысячеструнники звучат в специально приспособленных для этого концертных залах. Постамент исполнителя располагается подле небольшого просвета, к которому сходятся круги струн инструмента, и играет на нём один единственный музыкант. Мастер квинкимильи – чуть ли не последняя современная профессия, которая передаётся по наследству. В первую очередь потому, что в мире осталось так мало этих музыкальных инструментов – всего двенадцать – ведь их главная органическая составляющая относится к разряду исчезнувших.

Понимая, что оставаться в сложившихся обстоятельствах в одиночестве на целых два дня было бы серьёзной ошибкой, Егор отработал неделю без выходных. В архиве, к счастью, работа всегда находится. Можно было, конечно, попытаться отвлечь себя ситуацией с пятитысячеструнником, но он пока не находил достаточных оснований для доверия своим способностям к самоорганизации. Вой, порождённый в его груди древними инстинктами, нужно было усмирять, и Егору казалось, что, если ослабить верёвку хоть немного, он вырвется наружу и сметёт его жизнь подчистую.

Современная цивилизация безвозвратно потеряла многое из того, что было в прошлом (обвинения беспечных поколений, по жадности и неразумию своему навлёкших на мир Второй великий потоп, стали присказкой едва не к каждой предвыборной речи), но со временем многое и научилась сохранять. Квинкимилья – инструмент, который человечество сохранило, но пока, несмотря на все попытки, не может повторить. Его сложная структура, не поддающиеся химической имитации материалы, цифровой имитации – звуки и психофизической имитации – эмоциональное воздействие, своего рода дар предыдущих веков нынешнему времени. Дар тем больший, что он воплотил в себе вечное стремление человека продолжаться за пределы собственного я. Егор любил эту черту своего вида. Во многом поэтому он и выбрал для себя работу в архиве.

И вот, по прихоти неизвестных сил, которые он вовсе не торопился считать доброжелательными, Егор становится одним из двенадцати владельцев этого уникального инструмента. Его имя внезапно оказывается в заголовках крупнейших мировых изданий. Возле дома и работы какое-то время крутятся репортёры. Коллеги, обнаруживая бестактность, которую Егор не мог в них и предположить, задают вопросы, на которые у него нет ответов. Кто этот человек, решивший передать ему право владения на свой пятитысячеструнник? Почему именно ему? Егор никогда ранее не слышал его имени и не подозревал, что N знает о его существовании. Почему пришлось ждать десять лет после смерти N, чтобы опубликовать его завещание? Почему он жил в Америке, когда пятитысячеструнник, которым он владел, находится в Петербурге? Что делать с этим инструментом? Стоит ли прерывать его многолетнее молчание и организовывать проведение концерта? Если да, то как и когда? Где найти мастера квинкимильи? Количество вызываемых этим неожиданным наследством вопросов огромно, и ответить на них и в обычной ситуации со стабильно функционирующей психикой было бы не просто. Сейчас же, когда всё, что Егора действительно волнует, сконцентрировано вокруг смерти его супруги, решение этих проблем становится непосильной задачей. Пожалуй, вместе они бы придумали что-то, построили план, осчастливили звучанием волшебной музыки жителей этой большой страны. Но он один. И всё, что связано с пятитысячеструнником, отложено в долгий ящик.

Дашино тело находится в морге Жандармерии, которая с самого начала отнеслась к ситуации с подозрением, но после обнародования наследственной бумаги с другого континента по понятным причинам имеет к личной жизни Егора ещё более повышенный интерес. Скоро неделя, как произошло то, что произошло, а ему ровным счётом ничего неизвестно. Тела своей возлюбленной он также не видел. Следствие не допустило к нему ни супруга, ни её родителей. В первые ночи даже лекарства не помогали ему избавиться от снов, где Егор молча наблюдал её бледную, обнажённую, с закрытыми глазами, разметавшимися белокурыми волосами и проступающей на руках и груди синевой вен на пластиковом столе морга. Его сердце разрывалось на тысячу кусков. Встроенная в квартиру система безопасности, синхронизированная с мозговым имплантом, реагируя на эмоционально состояние хозяина предупреждающе включала тревогу, одновременно будя Егора коротким разрядом тока и вызывая медицинский наряд. После пары ночей с прерванным бесконечными объяснениями причин вызова сном, он принял решение отключить систему. Совершая этот небольшой с точки зрения закона проступок, Егор чувствовал себя тем ещё авантюристом, и маленькое решительное действие позволило немного выйти из болезненного ступора, в который его ввела смерть Даши.

Сегодня первый день недели, понедельник. Прошло семь дней. В свободное послеобеденное время Егор, найдя уединённый участок мостков, выступающих от сфинксов вглубь Невы, раскинул на фоне Исаакиевского собора виртуальное полотно. Настроив плотность голографического экрана на минимальные значения, чтобы его глаза вбирали в себя построенные древними, изучаемые и сохраняемые современниками, красоты, сжав золотой стилус в специальном захвате кисти (подсмотренном в сканах какой-то древней книжки по детскому правописанию), он занимается каллиграфией. Старым, забытым искусством красивого написания слов. Искусством из тех времён, когда буквы ещё не были просто способом передачи информации, но старательно выводились рукой с помощью писчей принадлежности на сделанных из органических материалов полотнах. И сохраняли в себе творческий отпечаток каждой писавшей их личности.

Егор всегда был мечтательным юношей, немного «не от мира сего». Носил старомодную одежду, предпочитая принятым повсеместно универсалистским комбинезонам рубашки и брюки с рынка для отмороженных. Дома супруга с радостью вписывалась в эту его игру, наряжаясь в длинные шёлковые платья или полупрозрачные пеньюары. «Как представлю, что это сделано ещё до рождения моих родителей, аж в дрожь бросает». На публике она стеснялась подобной экстравагантности, но Егор никогда и не требовал от неё нарушать границ её личного комфорта: она уже принимала его таким, каков он есть. Чего ещё было ему желать?

Ветер резкими порывами отбрасывает его длинные волосы за спину, мелкие брызги свинцовых волн попеременно обдают лицо влагой. Пасмурное небо под невидимым глазу куполом, который генерирует электромагнитное поле, обеспечивающее энергией весь Петербург, обещает дождь, но Егор проверил заранее и знает, что его не будет. Крики чаек, гудение воздуха от скользящих на небольшой высоте автомобилей, плеск воды, пощёлкивающая речь марсианских школьников-туристов на соседних мостках, шум древесных крон, гнущихся от принесённого со стороны Финского залива прохладного ветра, беспрерывное щебетание сигналов электронных устройств со всех сторон. Его ухо, словно назло копируя давящий вакуум, образованный в груди, концентрируется вокруг каждого отдельного звука, окружая его чувствительной, болящей, хнычущей стенкой, и в то же время рассеянно воспринимает всю какофонию разом. Суперпозиция боли.

Егор старательно выводит её имя. В каллиграфии он новичок, поэтому буквы всё ещё получаются слишком вычурными, неестественными. Он словно старается уйти как можно дальше от общепринятого цифрового канона, и потому наращивает уйму лишних закорючек вокруг каждой. «Д» чем-то напоминает ему спящее лицо супруги, чуть прикрытое уголком одеяла. Он аккуратно вплетает в букву её губы, нос и закрытое веко.

Смерть супруги ещё больше сблизила его с миром, в котором он кропотливо копается уже несколько лет по долгу службы. Он начал понимать традицию погребения. Даже больше – традицию возведения надгробий. Теперь он не просто знал про неё, как занимательный факт из прошлого, а понимал, то есть, сочувствовал и воспринимал эмоционально. И, наверное, можно сказать, духовно? Это абсолютно иррациональное желание сохранить память о её существовании, поделиться ей с окружающими, отпечатав след на теле планеты. След, который каждый сможет увидеть и заметить, несмотря на то, что пройдут сотни лет, несмотря на то, что на теле этой планеты уже несколько миллиардов подобных следов. Ему хотелось сделать этот след особенным.

Разумеется, это иллюзия. Егор понимал, что ничто на свете не способно передать его память о супруге так, чтобы другой человек мог воспринять её во всей полноте. Но каллиграфия позволяла ему думать, что ему удастся вложить в этот отпечаток частицу своего личного восприятия её жизни, частицу своей тоски по ней. Частицу любви.

Кириллица, наряду с латиницей, иероглифическим китайским письмом, арабской и еврейской письменностью, вошла в современные электронные словари в виде одного-единственного, максимально комфортного для глаза шрифта. Остальные виды письма сохранились только в архивах. За эти несколько дней, незаметно выскользнув из подсознания, пройдя мимо снотворных и успокоительных медикаментов, сквозь сети распорядка дня, в голове Егора возникло желание овладеть каллиграфией всех пяти языков и, получив тело супруги, по древним обычаям предать его земле и возвести надгробие, где каждый, прикоснувшись к нему, мог бы вызвать цифровое полотно с написанным всеми пятью системами письменности именем: Дарья, Darya, 达莉娅, داريا, דַרְיָה. Чтобы любой человек мог прочесть её имя, даже не обладая специальными знаниями. Мог прочесть и знать, что она – жила.

Дарья. Женское русское личное имя с древнеперсидским происхождением, первоначально возникло как парное имя к мужской форме имени Дарий. Помощник архивариуса, служебный искин, наблюдая за творческими опытами Егора пытается разобраться, чем он занят, и вкидывает через имплант информационные справки. Имя хоть и древнеперсидское, но в русском языке используется уже на протяжении нескольких тысячелетий. Поэтому информационная справка может говорить что угодно, для Егора это имя проникнуто древнерусской сказочной дремучестью. Дарья как дар, и дарохранительница, и дарящая, и одаряемая. Она была для него всем этим одновременно.

Приходя вечером домой после архива или спортзала, он всегда заставал её в окружении беспорядочно скачущих, мурчащих, мяукающих и играющих друг с другом голографических кошек разных видов и размеров. Даша рисовала, описывала, изучала их. Наблюдение за семейством кошачьих входило в круг её рабочих обязанностей как смотрителя Ленинградского зоосада, но, помимо этого, конечно, доставляло ей огромное удовольствие. Она даже настроила потолок квартиры так, чтобы по нему постоянно кружилась одна и та же светящаяся фраза: «Здесь живёт любовь и котики».

Супруги не могли себе позволить животных в доме: для того, чтобы получить разрешение на содержание даже мельчайшего представителя кошачьих, у них просто не хватало квадратуры. Законодательство о домашних животных во главу угла ставит комфорт питомцев, и размеры жилья, подходящего для их разведения, строго регламентированы. Самым доступным способом повысить уровень в жилищной программе было рождение ребёнка, но Даша противилась этому с отчаянностью загнанного в угол барса. Егор, справедливости ради, не настаивал.

Когда он приходил домой, Даша спокойно откладывала свои занятия, и супруги, переодевшись, отправлялись ужинать в какой-нибудь из ресторанчиков на Малом проспекте Васильевского острова. Гуляли по городским улицам и паркам. Часто – отправлялись в любимый Дашей Юсуповский сад.

Они вдвоём интересовались искусствами доцифровой эпохи: Даша пристрастилась к карандашным наброскам любимых кошек, а Егор – рисовать своим стилусом орнаменты. Квартира была увешена их творчеством. Создание чего-то несовершенного, но своими собственными руками, доставляло им больше удовлетворения, чем простое продуцирование информационного продукта с помощью ведущего руку искина. Процесс, а не результат, занимал их гораздо больше. Конечно, они были далеко не оригинальны в своём самовыражении, но таких пар было немного даже в этом самом странном городе этой большой страны.

Интересно, как бы Полина отнеслась к его каллиграфическим потугам? С некоторым недоумением Егор понял, что мысль о друге посетила его чуть ли не впервые за последнюю неделю.

Если Даша принимала его таким, какой он есть, Полина понимала и разделяла его фанатическое увлечение прошлым. Она зарисовывала от руки архитектурные памятники древних и бесконечно романтизировала образы великих людей прошлого, по её мнению, куда более духовного и более глубокого, где было место для настоящих драм и искренних чувств. То, что современное человечество, успешно освоившее механизмы контроля собственного психического состояния, кажется, утратило безвозвратно. Когда они вместе выходили прогуляться раз-два в месяц, то неизбежно ловили любопытные взгляды и замечали перешёптывания окружающих по поводу их нарядов. Нередко друзей принимали за богатеев-отмороженных, или исторических реконструкторов, или сектантов-фанатиков, что порождало неловкие ситуации, которые сейчас вспоминаются, как милые забавы из чьей-то чужой жизни.

Главный архивариус срочно просит пройти в третью секцию. Прибыл городовой инспектор Жандармерии, касательно вашего личного дела.

Егор окидывает взглядом итог своего занятия. Учиться ему ещё, конечно, и учиться. Вздохнув, он торопливо сворачивает холст и, бросив последний взгляд на Исаакий, подгоняемый в спину холодным ветром, спешит к зданию архива.

Ничевоки

Игорь Солоев проснулся рано. Хотя из запланированных на сегодня дел основным была встреча с архивариусом, и он вполне мог выспаться вдоволь, возраст брал своё. Раскрыв глаза, он какое-то время пытался сфокусировать взгляд на потолке, выхватывая пляшущие в гипнотическом танце ветки и вершины деревьев на фоне нежно розовеющего неба – изображение леса стабилизировало психику городового и было установлено по предписанию врача – пока ему не начало казаться, что с одной из веток на него кто-то смотрит. Он быстро нашарил очки, чтобы убедиться, что это просто гиперреалистичный экзотический зверёк, рождённый непонятной прихотью домашнего искина.

Жена спала на его плече, обернув себя вокруг его левой руки, и несколько минут он просто наблюдал за её умиротворённым лицом. Тёмные волосы, острый носик, брови вразлёт и маленькая родинка на подбородке. Так всегда, во сне не чувствуется, что рука затекает, но проснувшийся организм требует движения, и скоро Игорю уже стало невмоготу. Когда он попытался аккуратно высвободить свою руку из её объятий, Ксюша недовольно заворчала сквозь сон. Покрывая её лицо извинительными поцелуями, он тихонько выскользнул из постели и, аккуратно прикрыв за собой дверь в полутёмную спальню, отправился на травяной коврик в лоджию – выполнять утреннюю повинность.

Та же проблема возраста: без интенсивной зарядки с отжиманиями, прыжками и растяжкой у него уже к обеду разболелась бы спина, поэтому он с полчаса добросовестно корчился в фигурах табаты. Согнав с себя семь потов, Игорь принял бактерицидный душ, выбрился, почистил зубы, заварил чай и, подцепив купленную накануне в узбекском ларьке пахлаву, устроился в кресле с книгой.

Зависшее в воздухе перед городовым полупрозрачное виртуальное полотно настроилось на минимальную яркость, и комфортные глазу цифровые буквы чётко выделялись на фоне придавленного свинцовым небом серого города, видного через выпуклые панорамные окна лоджии. Улицу Рубинштейна несколько раз перестраивали с тем, чтобы восстановить и сохранить исторический облик её зданий, но, конечно, последствия Потопа и прочих катастроф нового времени смешали все карты. Многие строения выглядят несуразно, и назначение отдельных архитектурных решений не поддаётся расшифровке для человека неподготовленного. Солоевы жили в относительно современном доме, металлостеклянном и пузырчатом, где их соседями в основном были сослуживцы Игоря по Жандармерии да парочка функционеров Объединённого человечества с семьями. На фоне восстановленных приземистых поместий с аккуратными узорами, пышных торговых домов и бруталистских многоэтажек прошлого их жилище производило впечатление оброненного на город сгустка морской пены: казалось, неосторожный порыв балтийского ветра может унести его в воздух. Но вот дом напротив – сложная, украшенная лепниной и мозаиками, многокорпусная рыжеватая постройка шестисотлетней давности – навевал приятное патетичное настроение. Архитектурное выражение тяжёлой поступи истории.

У человека, которого он видел в окна напротив, крупного старика с рыжеватыми клоками волос по краям лысого черепа, похожая утренняя традиция. Он сидит в своём кресле и пьёт что-то из огромных размеров белой кружки, читая с полотна, которое зависло перед ним в воздухе, крупный текст медленной бегущей строкой. Настолько крупный, что, приглядевшись Игорь смог различить отдельные слова с обратной стороны – кажется, какая-то порнуха. В ногах старичка лежит большой мастистый бульдог и с интересом разглядывает снующие по воздуху между домами машины. Углядев соседа через улицу, старик поднял кружку в приветственном жесте. Игорь ответил тем же и увеличил настройку плотности своего цифрового полотна, чтобы больше не отвлекаться.

Книга занимала его. История из первой четверти двадцать первого века описывала противостояние нескольких государств-наций, которые, не имея общей цели, грызлись за власть и ресурсы земных недр. Автор изображал нации как трудящихся по соседству строителей. Каждый возводил свою собственную башню, применяя для этого доступные ему от природы материалы и творческую смекалку, и при всяком удобном случае старался помешать соседям в их работе. Очень метафоричная история, как тогда было принято. Строители-неудачники, завидуя, всегда набрасывались на того, кому удавалось выстроить самую высокую башню. Они обвиняли его постройку в неестественности, отсутствии эстетики, хрупкости и прочих грехах, безуспешно копаясь в собственных постройках уровня землянок. Когда самая высокая башня начинала крениться, строитель немного разбирал её, чтобы провести корректировку баланса и архитектуры, добавить укреплений для верхних ярусов, расширить и углубить фундамент, подвести к строению сваи. В это время остальные строители расслаблено опускали руки. Им казалось, что высота их собственных башен уже идеальна, и можно заканчивать строительство – выше всё равно не подняться, раз уж первый из первых начинает разбирать свою.

При жизни автора человечество так и не начало возводить общую башню, и строители-нации так и не сумели объединить свои усилия. Вавилонский миф тяготел над ними как проклятие, как злобное пророчество, хотя и был рождён по обратной причине –объяснить недоумевающему человечеству на заре веков его разобщённость, а не быть использованным в качестве рецепта для будущего всего вида.

От чтения его оторвал мягкий сигнал искина. Ксюша проснулась. Посмотрев на часы, Игорь осознал, что уже пролетело два часа. Позволив себе немного понежиться в спальне с супругой, он выяснил её пожелания относительно завтрака и отправился его готовить, пока Ксюша оставалась в постели в ожидании окончательного пробуждения под мелькающие на виртуальном полотне изображения рассказчиков со всего мира.

– Слетаешь со мной к Фудзи через пару дней?

– Почему туда?

Взмахом руки она послала ему копию своего полотна так, что стоящий в нафантазированной искином полутёмной чаще в глубине кухни Игорь от неожиданности чуть не выронил кофейник. На краю полотна замаячила подсвеченная вывеска «Darya. Hotel & restaurant» стилизованная под рукописную, что само по себе очень необычно. Съёмка велась с вершины Фудзи, со смотровой площадки, откуда открывался вид на рыжеватые скалистые склоны, по которым редкие деревья спускались к подножию, постепенно переходя в тёмно-зелёный массив древнего леса Аокигахары. Не очень понимая, на что смотреть, Игорь продолжал вглядываться в изображение, пока не увидел еле заметное движение, и его пронзило осознание общей картины: уютно слившись с морем зелени, гигантский изумрудный дракон, волнуя своим мощным дыханием кроны вековечных деревьев, вольготно разлёгся у подножия затухшего вулкана.

– Фантастика! – выдохнул он. – И как он ещё не схлопнулся в своё измерение? Такое популярное туристическое место…

– Там работают твои коллеги, он под наблюдением. Говорят, сканирование снов показывает, что он вживую застал Эпоху воюющих провинций.

– Которая была?.. – он никогда не был силён в знаниях событий прошлого, в отличие от супруги, которая работала в Центре фундаментальной истории.

– Тысячу лет назад, – Ксюша, не в силах сдержать эмоционального возбуждения, вскочила с постели в своём спальном комбинезоне и стала помогать Игорю с завтраком.

– Он пережил войны нескольких поколений, и ядерную дрожь, и Потоп, и…

– Да. Я хочу посмотреть на него вживую. И, если удастся, заснять.