Альтернатива

Сматываю наушники в неаккуратный клубок.

Я – воплощение подросткового максимализма, псевдоинтеллектуал и самоучка. Голова моя представляет собой бочку, наполненную чужими мыслями, и, когда я вызываю противника на спор, там начинают греметь и перекатываться неправильно понятые слова Заратустры, Иисуса, Йозефа Кнехта и князя Мышкина.

Книги, как бумажные идолы, требуют жертв. Кажется, они ждут, когда я уйду в пустыню, и там под палящим солнцем расплавятся мои последние извилины, нуждающиеся в рациональности. Они шепчут: «Ты ничего не знаешь, чувствуй». Неужели он это видит?

– Хотите сказать, в них не было никакого смысла?

– Я этого не говорил.

– Тогда почему смеётесь?

– Потому что твои силы уходят не на то.

– Это вы опять про труд?

– Я про твои причуды, слишком уж ты усложняешь, хе-хе.

Всё нужно свести к простой истине, к одному слову? Старик тянет-потянет, и вот выглядывает репка. На этом можно закончить. Это и есть мудрость? Вместо корнеплода из-под земли показывается Ницше и громко вздыхает.

– Какие причуды?

– Мутишь воду, чтобы она казалась глубокой, вот и всё.

Ницше закатывает глаза и закапывается обратно. Мне нечего возразить. Такое я слышала уже много раз, и проблема в том, что я сама не берусь судить, насколько это замечание справедливо. Я ничего не знаю. По моей левой щеке течёт капелька пота.

Только теперь я начинаю замечать, каким душным маревом заполнен весь салон. Люди грузно повисают на тонких жёлтых поручнях. В воздухе стоит солёный запах пота. Кто-то пьёт воду большими глотками, не останавливаясь, от жадности сдавливая пластмассовую бутылку пальцами. Липкая, вязкая муть.

Что-то стучит у меня в висках. Наверное, это мысли рвутся наружу, утомившись от моего бесконечного пережёвывания одного и того же. Страшно, противно.

Увидев на моем лице смущение, старичок принимает самодовольную позу. По-молодецки подмигивает. Кончики усов закручиваются колечками. Сегодня он продаст балалайку.

Скоро начнётся его новая жизнь, благоразумная, несловоохотливая, наполненная простыми человеческими радостями и печалями. С криком первого петуха исчезнут сомнения, противоречия, и копаться ему останется только в тёплой, рассыпчатой земле.

– Может быть, вы и правы.

– Ещё бы! Ты поживи с моё, и не такое поймёшь.

Женщины убирают вязание и начинают пробираться к выходу. Самая молодая из них с любопытством смотрит в нашу сторону. Наверное, им всё было слышно. Хорошее же мы для них устроили представление.

Двери открываются. Антракт. Люди высыпаются на улицу. Внутрь врывается поток свежего воздуха. Я прячу чёрный спутанный комок в сумку.

– Да-а… Не грусти, милая моя.

Мой собеседник берёт на себя роль доброго наставника.

– Главное, не забивай голову этими галиматьями. Ты смотри ведь, как хорошо на улице. Лето, а?

Да, это действительно так. Можно ни о чём не думать. Можно греться на солнце, щуриться и есть те перезрелые персики. Материальное кажется таким самодостаточным, ясным. Можно просто взять лопату, вскопать грядку и туда положить семечко… А потом вырастет пышное дерево, и в его прохладной тени растянусь я. Закрою глаза, вздохну глубоко, и больше ничто не сможет заставить меня мутить воду.

Двери автобуса захлопываются, и мы снова оказываемся муравьями, закупоренными в банке.

Что-то уродливо вычурное мерещится мне в моих внутренних монологах. Кажется, нечто тяжёлое, неповоротливое давит что-то маленькое и пищащее. Нет, это невыносимо. Почему именно сегодня?

Я слышу, как кто-то из пассажиров пытается открыть окно, но пальцы соскальзывают с ручки раз за разом. Ещё, ещё, всё безрезультатно.

«Пожалуйста, – мысленно прошу я, – разбей его ко всем чертям».

Последний рывок. Наконец-то! В окно врывается поток прохладного воздуха, я возвращаюсь к жизни и убираю налипшие на лицо волосы.

– Видишь, – умиротворяюще скрипит дед, – счастье-то – оно вот.

Я улыбаюсь. Он сам себя успокаивает, разве не прелесть? Сейчас балалайка покоится у него на коленях, но совсем скоро от неё ничего не останется. Ну и пусть, значит, так и должно быть. Он отрёкся от части себя. В этом есть что-то необъяснимо приятное. Как странно.

IV

Мои руки закручивают в трубочку конец галстука. Я наблюдаю за ними, и в голове становится пусто. Грохот машин и голоса людей сливаются в один монотонный гул. Я могу думать только о том, как приятно ветер обдувает моё лицо. Чёлка больше не лезет в глаза, волосы колышутся позади, открывая мои уши, от которых, как я помню, до конца не отмылся дешёвый чёрный тоник.

Я выпускаю из пальцев галстук. Он расправляется и послушно ложится на мой живот. Крест выглядит вычурно, надуманно, пошло. Я растерянно хлопаю глазами, надеясь избавиться от наваждения. Взгляд цепляет нитка, вздорно торчащая из вышивки. Мне хочется от неё избавиться, и я бездумно тяну за кончик. Крест сморщивается, и вся гладкая поверхность галстука вслед за ним покрывается складками. Нет, это не поможет. Я устало откидываюсь на кресле и начинаю украдкой разглядывать своего попутчика.

На его лице застыло выражение рационального благополучия. Глаза закрыты, пальцы успокоились и сцепились замочком на коленях. Мне кажется, я вижу витающую над ним неподвижную идею, опутавшее его спокойное счастье.

Какое-то новое чувство просыпается у меня внутри. Мне хочется залезть к этому человеку прямо в голову, покопаться во внутренних настройках и устроить там погром, страшный, непоправимый хаос.

Автобус делает резкий поворот. Грохот и толкотня охватывают весь салон. Пассажиры судорожно хватаются за что угодно в надежде удержаться на ногах. Пара мгновений – и буря утихает, люди стыдливо смотрят по сторонам, обмениваются возмущёнными восклицаниями и вскоре возвращаются к своему прежнему равнодушию. Всё остаётся прежним, спокойным, стабильным.

Нет, совсем не то. Достаточно вокруг меня мучений, мне нужна ясность. Больше не хочется ни в чём сомневаться. Сомнения ни к чему не приводят. Любой внутренний монолог заканчивается риторическим вопросом. Разве можно это вынести?

«Можно вернуться домой». Мой внутренний голос снова проснулся. Он ждёт, что я поверну назад. Тогда всё будет просто, предсказуемо и понятно. Разве мне сейчас не это нужно?

– Готовим билеты!

Пронзительный вой разрывает цепочку моих мыслей. Я ощупываю карманы. В них обнаруживаются пустая упаковка от жевательной резинки, сухие листья, заколка для волос, чек из книжного магазина и больше ничего.

Голос становится всё громче. Он приближается стремительно и неумолимо. Открываю сумку. Билет точно у меня был. Упал на пол, я его подобрала и положила… В передний отсек. Судорожно обыскиваю все возможные места. Безрезультатно.

Поднимаю глаза и встречаюсь взглядом со старичком, пристально следящим за моими действиями. Он смотрит сопереживающе, хлопая длинными белыми ресницами.

– Не съела же я его, – пристыженно мямлю я, – может быть, выпал.

Под креслом ничего, кроме пыльных десятикопеечных монеток. Тяжёлые шаги уже совсем близко. Каблуки наносят удары железному полу салона. Может быть, он улетел куда-то. Согнувшись пополам, я шарю рукой по грязному полу.

– Таа-а-ак! – гремит голос. – Показываем билеты!

Я не могу поднять голову. Чувствую, как на лбу выступает пот. Не знаю, где ещё можно искать. Он исчез.

– Девушка, – голос сотрясает воздух прямо у меня над ухом, – если вы решили ехать бесплатно, хотя бы не ломайте комедию!

– Но он правда у меня был, – шепчу я.

Автобус взвизгивает, выпускает пар, и я остаюсь одна. Солнце ударяет лучами в мою макушку. Какая глупость.

Ноги мои плетутся сами по себе. Я всё ещё пялюсь вниз. Плечи, отвыкшие от веса сумки, начинают ныть.

В воздухе висят марево и редкая для городского пространства тишина. Только одинокие машины, проносящиеся мимо, время от времени нарушают это сонливое спокойствие.

На асфальте распласталась жирная гусеница. Кажется, её совсем не волнует то, что творится вокруг. Может быть, она специально выбрала это место для собственной смерти, а может, она и не задумывается о том, что имеет счастливую возможность быть раздавленной. Тельце её покрыто жиденькими волосками, и вдоль спины тянется тёмная полоска. Хочется лечь рядом с ней и так же ждать, когда на меня кто-нибудь наступит.

Мысли становятся вязкими и липкими, как жидкость, наполняющая эту гусеницу. Мы с ней похожи, я тоже ничего не понимаю. Сажусь рядом на корточки. Может быть, стоит её спасти?

Я прикладываю свою ладонь к макушке и чувствую всепоглощающий жар. Поднимаю взгляд. Даже воздух дрожит от ужаса.

Быстро вскакиваю на ноги, и глаза на пару секунд застилает чёрное пятно. Слегка пошатываясь, срываю с ближайшего куста пыльный жёсткий листочек и возвращаюсь к этому маленькому, не испорченному сознанием существу. Отнесу её в траву, даже если ей самой глубоко всё равно.

Я оборачиваю толстенькое тельце листом и поднимаю в воздух. Это ему не нравится. Оно сворачивается упругим колечком и падает из моей руки прямо в кусты. Дело сделано.

Мне всё равно, как она проживёт оставшиеся дни. Бабочка или гусеница – нет большой разницы. Пусть она просто будет где-то существовать. Это придаст смысл моей жизни.

Верующие люди видят надежду в Боге, но что за Бог мог создать такой мир? Если он всеведущ и абсолютен, зачем ему мы? Здесь кроется какая-то ошибка. Настоящее творчество требует от автора почти болезненной одержимости своими образами. Это совсем не идёт идеальному лику Всевышнего. Может быть, он тоже несчастен?

Я поднимаю глаза к небу. Солнце кажется каким-то неестественно красным, а в воздухе витает сладковатый запах гари. Мысли продолжают сплетаться в одну неаккуратную косу. Три неразрешимых вопроса, словно пряди, по очереди занимают центр моего воображения.

Пункт назначения находится минутах в десяти ходьбы отсюда. Пожалуй, в моём нынешнем положении это достаточно далеко, чтобы почувствовать себя потерявшимся в пустыне странником. Я опираюсь плечом на фонарный столб, обклеенный разноцветной бумагой.

Неутешительные мысли блуждают по тёмным уголкам моего сознания в надежде найти выход. Это настоящий бунт, путешествие вопреки обречённости на бессмысленность. Я глажу тёплый шершавый столб.

На противоположной стороне улицы показываются две маленькие фигуры. Тот путь куда приятнее моего, потому что от солнца их укрывает плотная прохладная тень многоэтажного дома. Они так похожи друг на друга. Широкие белые рубашки и гладкие светлые волосы до плеч. Может быть, у меня в глазах двоится?

До меня доносится их смех, рассыпающийся на сотни беззаботных улыбок. Они идут в ногу, слегка покачиваясь из-за тяжести рюкзаков. Вдруг замирают на месте. Смех утихает. Худенькая рука взлетает в воздух в широком замахе.

Тишину разбивает звонкий хлопок. Я стою, парализованная звуком, и не могу в него поверить. Это пощёчина?

Новый взрыв смеха выводит меня из гипноза. Так это была шутка? Репетиция? Я жмурюсь и качаю головой. Случившееся поглощает всё моё внимание. Я зачарованно провожаю взглядом двух иллюзионисток.

Странно, но мне этого не хватало. Оттолкнувшись от бетонного столба, я вступаю на свою прежнюю дорогу. Пора идти дальше.

Ноги передвигаются с трудом, но звук инсценированной пощёчины, эхом отдающийся в моей голове, говорит мне не обращать внимания на усталость.

И что заставило меня превратиться из человека, готового вершить собственную судьбу, в жалкое насекомое? Всего лишь разговор с незнакомцем.

В памяти всплывает его выцветший победный взгляд. Тогда он казался мне почти исполином, могучим великаном, который, бездумно размахивая палицей, попал прямо в цель. Как же я люблю драматизировать!

Нет, больше никакой жалости к себе, даже если у меня вывалятся кишки. Я мысленно благодарю растворившиеся в жаре фигуры. С каждым шагом ко мне возвращаются силы.

В дальнем уголке моего сознания, там, где обычно созревают идеи вроде плевков через левое плечо, появляется мысль, что только что развернувшаяся передо мной ситуация может оказаться дурным предзнаменованием, но я задвигаю её ещё дальше в темноту.

Моя рука нащупывает узел галстука и затягивает его потуже. Я готова к новым испытаниям.

– Так и быть, – отзывается внутренний голос, – я верю в успех нашего путешествия, если ты всё ещё не разочаровалась в нём.

На моём лице сама собой расползается довольная улыбка. Я широко распахиваю глаза и полной грудью вдыхаю дорожную пыль. Теперь можно идти с гордо поднятой головой.

О пережитом поражении напоминает ноющее левое плечо, но я больше не хочу думать об этом. Мой мозг кипит от решимости и от приближающегося солнечного удара.

Пересекаясь взглядом со случайными прохожими, я замечаю в их глазах недоумение, но это не может меня смутить. Наконец-то я чувствую себя победительницей.

Грозой великанов, злых волшебников и прочего сброда. Хочется громко и театрально рассмеяться.

Проносящиеся мимо меня двери, окна сливаются в один цветной вихрь, ноги легко отталкиваются от земли, и где-то в животе торжественно играет труба. Скорее, скорее вперёд!

Поворот направо, просторный светлый двор, пустые скамейки, блестящие на солнце новой красной краской. В нос ударяет терпкий густой химический запах. Поворот налево. Детская площадка, кто-то стучит лопаткой по лакированному железному ведру. Бом, бом, бом!

Скрипучие качели присоединяются к этому импровизированному оркестру. Миниатюрный мальчик с взъерошенными волосами раскачивает их, и пустое сиденье взлетает на всё большую и большую высоту.

На краю песочницы выстроились стройным рядком три кривоватых кулича. Девочка в тёмной панамке тычет горстью песка в мордочку своего игрушечного кролика.

Выцветшая вывеска говорит, что я попала в нужное место. Ступени: раз, два, три. Я вприпрыжку скатываюсь вниз. Сердце бьётся где-то в висках, во рту пересохло. Сумка прыгает у меня на плече, слышатся звон ключей в переднем кармане и шелест бумаги, которой она набита до отказа.

Вот и финиш. До заветной двери остаются считаные шаги. Раз, два, три. Я распахиваю её, она издаёт печальный скрип, и меня передёргивает. На макушку опускается холодная обволакивающая тень. Всепоглощающее блаженство растекается по спине.

Взмокшие волосы снова падают на лоб. Я чувствую, как надуваюсь и сдуваюсь, словно воздушный шар. Глаза, привыкшие к яркому свету, никак не могут перестроиться, поэтому комната, где я очутилась, кажется мне погружённой во мрак.

Стою, оперевшись на тяжёлую железную дверь. С внутренней стороны она оказывается такой гладкой и прохладной. Хочется её лизнуть, чтобы эта свежесть попала и внутрь меня.

Удержавшись от этого, я закрываю глаза. В темноте расцветают яркие пятна, похожие на бензиновые лужи. Никуда я больше не уйду, так и останусь в этом тёмном прохладном анабиозе.

– Девушка, вам помочь? – летит в мою сторону ленивый вопрос.

День

V

– Да, было бы славно, – случайно отвечаю я.

Картина постепенно начинает приобретать цвет. Бруснично-красные стены вылезают из темноты и вытягиваются куда-то вперёд, по правилам перспективы медленно сходясь друг с другом. Полоска света, ворвавшегося сюда по моей вине, даёт возможность разглядеть широкий тёмный диван, на котором сразу сосредотачивается всё моё внимание.

– Ну и? – темнота оказывается нетерпеливой.

– Мне надо скан.

– Какой?

С каждой секундой диван притягивает меня к себе всё больше. Упасть бы на него, уткнуться носом в гладкую и прохладную искусственную кожу и больше ничего не говорить.

– Дверь можно не закрывать. Я же улицу вентилирую.

Я послушно отпускаю тёплую металлическую ручку.