Поток

Денис Безруков

Поток

«Мои родные, среди которых я вырос, это не семья, а генетическая катастрофа. Большинство людей живут с ощущением, что дома у них все нормально, я же с раннего детства, практически с тех пор, как начал соображать, стеснялся своей семьи, стыдился ее»

Кошмары Аиста Марабу, Иврвин Уэлш

Самый примерный

13:14

Пятиэтажные бетонные блоки стояли в летних дворах: посреди стояла кочегарка, слева детская, ржавая площадка с улыбающейся качелей в виде ракеты к которой поднимались каменные ступени. В центр бетонного котлована падало солнце. На каменных, параллельно выступающих плитах сидели студенты – выросшие подростки – в возрасте от 17 до 22 лет. В рюкзаке находились забродившие виноградные ягоды с акцизами, разбавленный водой ректифицированный этиловый спирт, швепс и минеральная вода.

– Эй-эй, притормози, мы как это откроем? Штопор есть? Дань, у тебя есть? – Альбина вырвала из рук Даниэля бутылку и прикрыла горлышко. – Щас опять хуйню натворишь. Только, умоляю, не заталкивай её.

Она посмотрела по сторонам, её белые, осветленные волосы, поднялись вместе с её движением головы. С восторженной интонацией она указала пальцем на шуруп:

– Вкрути его, вкрути! И вытяни. Давай, Дань, давай. Христи, мы стаканчики взяли? – охватив руку Христофора, она присела чуть ближе, и посмотрела на свою волшебную сумку, отдаленно напоминающую авоську.

– Не. Я подумал и так норм, – он обшастал карманы и отделы рюкзака для вида, хотя понимал, что ничего здесь не найдет.

– Да, блять, что, с горла теперь?! – светловолосая выкрашенная принцесса сменила позу и встала на колени перед Христофором. Она положила свою руку, покрытую сплошным, параллельным шрамом, на колени Христофора, вздохнула и пристально стала вглядываться в его карие глаза.

– Если ещё начнем, – с определенными хрипением и напряжением уточнил Даниэль. В его руке была бутылка, а сам он скрючивался, сворачивался и стоял прямо над ней: шаман с бубном и незнакомой ему вещью. Он уже готов был читать заклинание, чтобы добродетельный боженька сжалился над ним и позволил согрешить, да выпить с горла. Он намеревался посягнуть на святыню святынь.

– В смысле? – Альбина бросила свой расстроенный и оторванный взгляд на Даню. Она не хотела поворачиваться и беспокоиться о таких вещах. Вот бы застыть в одной позе и дальше наблюдать за ним, за этим кареглазым чудиком.

– Короче, тут такое дело. Винт-то я вкрутил. Он выскальзывает, и я не могу достать пробку.

– Думай. Если вдавишь, я вообще пить не буду.

– Светофор-Христофор, вроде девочка-то твоя, а на мне открытие, – здесь слышалась явная насмешка, упрек, с долькой дружеской симпатии и внедрения некоторой тайны.

– Дак я криворукий, не привык пить вино.

– А я привык… – Даня посмотрел на бутылку, протянул её перед собой и посмотрел на солнце. Через маленькую бутылочку был виден шар, дающий силу этому месту и ставший причиной созревания винограда, позже попавшим в эту бутылку. Гелиос дал силу Дионису и способ жить, но Дионис был не менее гордым находить всех вокруг дураками, неспособными развлекаться.

– А ты привык.

Мария посмотрела по сторонам, осознав, что находится в форте из живых стен, полных таких же душ, любящих выпить, развратничать, способных быть чрезмерно гордыми и в то же время добрыми, пытающиеся ужиться со всей дуальностью жизни и просто побыть какое-то время людьми и животными.

– Момент. Смотри, иди по квартирам, найди штопор. Тут как раз людей много. Может кто-то из подъезда выйдет, заскочишь, а там постучи. Я видела, что в тот подъезд, – она показала на ближайший, – зашла девушка лет 15-ти. Может, она сейчас опять выйдет. Иди, за дверь встань, подожди, пока выйдет, и заходи .

– То есть мало того, что я ПИТЬ не буду, так вы меня ещё, как кабанчика, – с четким выделением «к», – за штопором шлёте?

– Ссорян, мужик. Ты у нас самый Даня из всех возможных Дань, только ты так можешь, – во взгляде Христофера была просьба о помощи, просьба уйти, просьба не мешать, просьба помочь с вином, просьба не быть занозой и просьба сделать этот момент особенным.

– Ладно, чушпАнчики, сделаю я всё для ВАС. Что бы вы делали без Данечки?! – последние слова были похвалой, прелюбодеянием, хвастовством и громким выводом о собственном превосходстве.

Люди проходили по одному, крайне редко, раз в 20 или 30 минут, что свойственно дворам хрущевской застройки. За одной из стен, наполненной человеческим капиталом, проходила главная дорога, пока что звучащая стаей диких машин, рвущихся и стремящихся охватить весь мировой круг жизни. Юда засматривался в телефон, на который падала тень его серьги. На земле отражался силуэт студента, немного сгорбившегося защитника с деревянным щитом на спине. На штанах свисала декоративная цепь, купленная на известном маркетплейсе. Юда сидел на качели: изогнутая дуга из лесенок, на которой любят сидеть дети по летним вечерам и бросать сверху камешки, когда родители отбирают их телефоны. Более везучие, как правило, сидят на лавке и смотрят на это, либо фотографируют и снимают, чтобы спустя четвертое измерение эти записи дошли к ним и напомнили о жарких, зеленых днях. Глаза часто уводились в сторону Христофора и Альбины: они надеялись, что в этот раз всё закончится хорошо, что не будет более жертвенности и боли. Христофор имел свои законы, как и каждый титан своего существа. Первые есть закон для плоти; вторые – закон духа жизни. Альбина же была для Христофора законом для плоти, ведь дух временно отсутствовал.

На параллельном бетонном блоке от Христофора сидела Мария в своих забавных коричневых носочках, конверсах, заплетенными в маленькие косички волосами, характерном чёрном, обтягивающем топике и светлых джинсовых шортах багги, в которых хранился кошелек с деньгами, телефон и жвачка с салфетками. Паспорт Мария не имела не в связи с плохой памятью, отсутствием места или в силу недоверия родителей, а в силу несовершеннолетнего возраста, по ненадобности. Она так же смотрела в телефон и своим взглядом наблюдала сцену между Альбиной и Христофором. Они изучали поведение и не могли довериться, раненные опытом звери, обнюхивающие и пытающиеся увидеть что-то своё: схожесть, улыбку, общие каналы в телеграмме, намек, знакомого, предпочтение, воспоминание и, конечно, эстетическое ядро, вокруг которого крутится миропонимание и отношение к жизни. За пустотой окружения проще найти себя в чем-то далеком.

– Ты любишь чай?

– Конечно. А ты?

– Обожаю.

– Какой твой любимый?

– Мне всякие нравятся.

– Мне тоже. Ты пьешь зеленый чай?

– Да, конечно. Весь чай.

Наигранно звучит? Конечно, очень наигранно. Ощущается страх упустить того, кто через пару суток уже станет чужим. Чувство, которое таится глубоко при взгляде на красивого человека. Чувство, из-за которого мы побоимся к нему подойти, а если и подойдем, то будем вести себя, как полнейшие дураки, попавшие в свои же сдавливающие клешни.

Так проносился диалог за диалогом. Они были неискренними по содержанию, но искренними по отношению друг к другу и поиску взаимной правды. Этикет в обществе навязывает не задавать людям вокруг много лишнего и не терзать душу. Но что делать, когда ты хочешь соединить свою душу, да впредь терзать её вместе с чужой?

Герой, с бутылкой в руке и без штопора во второй, открыл металлическую дверь подъезда. Его одежда была в пыли, лицо мокрое от вылитой воды, а сам же он наклонил всё своё тела вдоль стены. Даня стукнул по горлышку бутылки, показав, что не смог найти ничего, вернулся в центр своего круга и поднял голову вверх. Небрежно постриженное каре упало, как лучи, а после мокрые локоны стали отслаиваться друг от друга и пушиться.

– Ебись оно. Ну открывай уже внутрь, пить хочу.

– То есть, я искал, значит, тебе штопор, оббегал полдвора, а теперь ты говоришь «ну ок»? – гордость Дани уязвима, как и бутылка, содержащая виноградный сок.

– Всё, Дань, хватит, давай, работай, – после диалогов она сидела завороженная и не хотела обсуждать ничего. Ей не хотелось делиться частями себя в присутствии того, кто остался черным размытым пятном в памяти и теперь пытается вырисовываться во что-то более похожее на чертёж. Ей не хотелось вспоминать ни об одном событии, связанном с этим человеком, но если он уже здесь, то нельзя отступать. Даже опыт, наполненный отвращением к человеку, является опытом.

Раздался характерный хлопок, занесший пробку внутрь жидкости. Удар заставил пробку плавать сверху, как маленькую лодочку, что часто стоят на полках любителей корабельного моделирования. Рука протянулась и передала право первого ценителя Христофору.

– Такое себе. Пойдет, чтобы убиться, – три широких глотка незаметно стали бить в голову, бутылка шепотом попросила передать себя в руки следующему участнику пьяной оргии.

– Аль, помнишь, как мы в лагере? – у Дани в руках поднимались швепс и водка. Он держал на плоских ладонях, как бы предлагая выбрать что-то.

– Так вы в лагере познакомились? Я-то думаю, что вы так друг на друга смотрите, а вы знакомы уже, – Хрис перевел взгляд с одного персонажа на второго.

– Лучше бы не знакомились…

– Да ладно, было весело. Мы там такое вытворяли, да, Аль?

Вспыльчивый характер Христофора находился в нём на генном уровне, но постоянно подавлялся средой, в которой он воспитывался. Нет, не плачь. Ты почему на родителей кричишь? Ты зачем мне врешь? Где был? Молчи. Ты не понял? Рот закрой! Говно малолетнее. В течение четверти относительной жизни Христофора, которую может прожить человек, его преследовала мысль о собственном превосходстве над другими: его мысли были иные, его взгляды были иные, но он постоянно спотыкался о то, что его истина уже была раскрыта другими. В собственном стремлении добиться чего-то он лишь стоял на месте, а эго же раздувалось, как воздушный шар, заполняемый гелием. Немножко прикоснешься и он уже взрывается, сотрясает землю своим грохотом, но не оставляет реальных следов, как воронки от снарядов. Ведь, правда, мы боимся не громкого хлопка, а того, что это может быть наш последний хлопок.

В его дыхании отражалась та боль, которую он недавно испытал после потери своего облика святого, в который он был облачен. Ведь, в действительности, Бог нас любит, и мы должны любить его за наши плотские лишения и наш страх быть брошенным. На Христофоре лежала ноша, сродни остроконечному кресту с торчащими наружу иглами. Его нельзя было охватить, нельзя было взять удобнее, но можно было продолжать жить с ним или оставить там, где он был, чтобы время от времени возвращаться и наблюдать за тугими попытками христарадников сместить его, дабы добыть денег на очередную бутылку забытья. Христофор чувствовал всеми своими фибрами, каждой порой, как люди относятся к нему. Он был восприимчив к отношениям людей, но не боялся он тех, кто знает, что бросит. Он боялся лишь тех, кто не знает себя, свои страхи и свои действия. Сии люди вокруг него знали себя, кроме Альбины, ибо та знала, что лишь хочет напиться и забыть, да не бояться чего-то нового.

– Ну ты меня пугаешь, когда смотришь так. Давай, Христиан Андерсон, всё нормально же. Не забираю я твою Снежную Королеву. Мы там так, дурака валяли. Нам даже вожатые говорили, чтобы мы успокоились, уже вроде взрослые люди.

– А особенно как мы танцевали, мм, сказка, Дань, – ухмылка выступила, вместе с шумным, фрикативным звуком.

– Не напоминай. Ладно. Короче. Подхожу я к нашей кривоносой мисс вселенная в лагере. Как мальчик приличный, конечно, кланяюсь, становлюсь на колено, беру руку и говорю, мол, хочу быть твоим принцем на этом бале! Она же посмотрела на меня, сказала, шо занята, а в итоге сама ни с кем не танцевала, потому что корона на голове мешала. Я же подхожу на дискотеке к ней, прошу ещё раз. Нет и нет!.. ну ладно. Я только вставать, как у меня со рта жидкость начинает лезть. Думаю, что зря съел тот йогурт на второй ужин. Из меня как попрет водопад белизны, прямиком под нашу принцессу. С неё потом ещё до конца смены ржали, что от одного взгляда в туалет хочет, да не шпагу точить, а душу излить.

Меняя джойстиком выбранного персонажа и не решаясь, с кем в итоге заговорить, Хрис перевел действие на бутылку, нажал «E» и выбрал «выпить». Два кубика выдали «глаза» и результатом провала были дикие, хаотичные глотки, заляпавшие футболку и опустошившие стеклянную посудину на четверть. Персонажи переглянулись между собой и встали на свои исходные места.

– Знаешь, Хрис, ты мне напоминаешь какого-то писателя, – в руках Дани шептал шипящий швепс.

– И кого же?

– Да, не важно, просто ты как и писатели, сидишь, мечтаешь о чем-то, теории какие-то придумываешь, а жизнь, она-то здесь, прямо перед тобой. Вот, ты там говорил, что чето для ВУЗа пишешь, да?

– Ага, статьи пишу для кафедры культурологии.

– И вот ты думаешь, что твои эти Фрейды, Набоковы и как его, этот, напомни –

– Томпсон?

– … Да-да, Томпсон. Вот ты правда думаешь, что они твою жизнь поменяют? – в руках Дани танцевала бутылка водки: то бултыхаясь, то брыкаясь в его руках.

– Нет, конечно, не думаю. Слушай, зато я придумал такую вещь, как эстетическое ядро.

– Ага, помню, рассказывал. Ты типо считаешь, что в каждом событии есть своё эстетическое ядро, которое основывается на нашей памяти, наших знаниях, нашем виденье мира и нашем чувстве прекрасного. Мол, чем опытнее и умнее человек, тем больше эстетически целого он способен видеть, тем лучше он соединяет одни вещи с другими. А когда мы всё это перерабатываем во что-то творческое, то ядро может соединиться с другими. Только, скажи, в чем эстетическое ядро сейчас? Сидят 5 студентов, бухают, фактически, блядствуют, никому не интересные, никому в целом не всравшиеся. Где тут эстетика твоя?

– Эстетика это не только о прекрасном, это об органичном и едином. Я бы сказал, что это религия, но через искусство. Даже не так. Эстетика – это и есть религия в искусстве. Даже самое отвратительное может быть в каком-то контексте единым. Убийство, кровь, сломанные кости, место преступления, расследования – все эти вещи создают единое ядро, если думать о них вместе, как об одной картинке.

– Что красивого в том, что мы бухаем?

– Дань, я говорю, не в красоте дело, дело в единстве. Твоё эстетическое ядро это пьянство и разложение, а моё…

– А твоё я называть не буду при новой девочке, философ ты наш эдакий, а то ещё засомневается, когда ко мне приедем, – Даня заулыбался, вознес одну бутылку над головой, залил содержимое в свою воронку, после содержимое другой; он использовал свой рот, как шейкер и вогнал внутрь единое месиво.

Звук пробивающейся между зубов жидкости был слышен Христофору на расстоянии 5 метров. Даниэль полоскал горло сперва горящей, а после шипящей водой. Заметив взгляд Христофора, Даниэль протянул ему ещё две бутылки, но настаивая, что эта бомба просто пушка, то есть, неподготовленный организм Христофора мог сдать в любой момент и отключить.

– Может, не будешь мешать? – было сказано явно без доверия к поступку своего нового, послушного мальчика.

– Да похер, – видимо, не очень послушного.

Полчаса продолжали двигаться своими мелкими, но стремительными и упёртыми шагами. Было установлено, что как только кто-то зайдет во двор, вся кучка соберёт свою алко-бомбу и двинется в клуб «Сан-Франциско». Мария собрала одуванчики и сделала из них венок. Вибрации стали раздаваться по земле, не походя на алкогольный бред. Юда намекнул на их наличие, будучи в трезвости своего восприятия и видя углы домов в своих 90 градусах, а не плюс минус от 70 до 120. Эти приглушенные удары стали поводом зайти внутрь помещения, где было значительно безопасней.

Клуб «Сан-Франциско» в тот день был сборищем фриков, гиков, неформалов, пьяниц, 30-летних небритых магов (местами и старше), малолетних аутсайдеров, репортеров и хикканов, заинтересованных молодежными культурными движениями (коих было меньше, чем пальцев на руках слесаря-алкоголика). Здание представляло из себя кубическое строение, с ровными углами и ровным периметром, со стороны напоминающее кубик. Небольшой фасад выходил под клуб, где можно было спрятаться от дождя, а малиновые колоны, со временем ставшие потрепанными и розовато-блеклыми, выступали местами «деления» на частные компании. Вход в клуб осуществлялся контролем содержимого в сумочках, рюкзаках и шоперах, а так же, в случае необходимости и из целей безопасности, содержимого под одеждой, юбкой и в чулках. Парни обычно обходились обычной магнитной инспекцией, и шутками в духе «Эт твоё дуло или железное?» После входа ступеньки поднимались вправо вверх, где продавались входные билеты мероприятия по 400 рублей. Гики, фрики и хикки до сих пор толпились в очереди, чтобы получить единственную адекватную социализацию, выпадающую в их жизни раз в несколько лет.

Христофор и Даниэль оплатили билет наличными, в общей сложности сбросившись по тысяче. Они взяли под руки своих пассий, уверенно двигаясь вперед: не как кучка малолетних подростков, а людей из высшего света, стремящихся объединить поп-культуру с высоким миром частной философии, гедонизма и абстракции, оторванной от устройства социального и реального.

Монотонное красное пространство поглощало в себе свет со множеством столиков и набитых кожаных кресел, вход отделялся железной перегородкой высотой в полчеловека и постепенно поднимался снизу так, что входная дверь была ниже основного зала на 3 метра; плоский пол находился под углом и при желании по нему можно было прокатиться вниз, сократив у катящегося предмета трение. Над основным залом находился балконный этаж, занимающий треть пространства на высоте в три метра над основным залом. Стоя в центре зала и направив глаза вверх можно было увидеть высокий потолок украшенный множеством стробоскопов, лазерных проекторов и вращающихся светодиодных голов, которые, работая все вместе, рисовали голубой, красный и зеленый воздух, местами соединяясь в фиолетовые и синие лучи. Пустота украшала центр зала и открывала отметку, как в квест игре, чтобы главный герой прошел к центру, а после этого началась катсцена с сюжетным заданием.

Постепенно пространство пополнялось косплеерами с халтурными костюмами, которые были созданы в кратчайший срок и при минимальном бюджете. Так, Хитман оказался патлатым тощим фриком, у Инвокера летали только 2 сферы. Компания геншистов выглядела чуть лучше, что говорило о потребительской составляющей коммьюнити. Не каждый ценитель рождается под знаменем успешных родителей, богатства и достатка, так и Хитман, как оказалось в дальнейшем, отращивал волосы, чтобы их продать через годик-другой. Зато, фактически, каждый любитель донатных игрушек рад показать свою любовь к продаваемому продукту, параллельно поговаривая о любви и гуманизме, но при этом, они отталкивали от себя всех косых, убогих, как если бы они были налипшей под ногтями грязью рабочих рук.

Любители поглазеть на молодых девочек в костюмах собирались у бара и вливали пару рюмок бодрящей и раскрепощающей смеси. Они были легким источником алкоголя, притом абсолютно осознанно давали себя обводить вокруг пальца за мелкие удовольствия: поглаживания по руке, небольшой разговор о лоре Вархамера, а может даже и обмен контактами, чтобы в итоге попасть в игнор или список из сотни подобным им олухам.

Компания из пяти совершенно особенных и уникальных студентов поднялась на балконный этажи, а после заняла один из столиков возле спуска в виде пилона, обитого вокруг ступеньками. С него хорошо наблюдать за проходящими людьми, узнавать знакомых, а так же видеть всех, кто идет в сторону курилки или раздевалки, чтобы ненароком встретить мимо проходящих юнитов и познакомиться с интересующими персонажами.

Особенный квест был принят и Христофор переместился на первый этаж, чтобы подвигать своим неуклюжим и смешным худощавым телом под японские ритмы, либо под не менее фриковый саунтрек из геншина. По пути он бормотал про себя что-то вроде: «Аниме пати, аниме пати… геншин пати.»

Встав ровно по центру, представив себя Гарри Дюбуа, Христофор бросил кости на Логику. Ролл в очередной раз с треском провалился.

Логика : – Что, ты зачем стоишь здесь?

Хрис : – Ээ, ну, потанцевать.

Паранойя : – Посмотри вокруг! Видишь эти взгляды? Они все смотрят, они думают о тебе. Они хотят, чтобы ты думал о них всех. И ты думаешь, теперь ты видишь каждый моргающий зрачок.

Сила воли : – Не ссы, всё нормально, двигайся!

Электрохимия: – Yes-yes! Начинай ебейший dance!

К счастью, электрохимия помогла вернуть баланс Христофора, и тот получил две шестерки на этот случай. Его тело начало прыгать и дергаться в ритм, соединяя в себе жанры техно, арт и кантри. На самом деле, получалась очередная пьяная белиберда, которую ни один наркоман не сможет танцевать даже при самом тяжелом и длительном полёте. Но Христофор смог и сделал вывод, что именно так и рождаются легендарные танцы. Возможно, даже Майкл Джексон так придумал свою лунную походку: задействовал не те мышцы и бах! Идея, гений, король поп-музыки! Христофор разве что напоминал короля пьяного диско. Не стоит забывать, что его взгляд с каждой минутой всё сложнее воспринимал окружающие силуэты, как и его тело с каждой минутой затуплялось, становилось каменно тяжелым и в это же время невероятно легким и податливым к любым действиям. Альбина наблюдала за этим безумным танцем по центру, под музыку, которую слышала впервые. Которую слышали все впервые, в том числе Христофор. Бзик ди-джея и неактуальность выбора вызывала комментарии среди подключающихся людей. Смотрящие со всех сторон глаза стали постепенно подступать к танцполу и создавать небольшие кучки с невидимыми стенами вокруг них. Квест же заключался в приглашении своего объекта временного обожания на танец, но он пошел немножко иначе. Альбина сама поступилась к Христофору и стала повторять его волнообразные и треугольные движения.

Христофор в силу своей неуверенности соединял в танце волнение перед новым объектом, любовь к музыке, но при этом ужасную и вычурную стеснительность, которая порой приводила в ужас и смятение всех окружающих. Альбина, как тень Христофора, обивала его и двигалась строго по направлению его тени, являясь логическим продолжением его образа действия.

Пространство замыкалось, люди выходили на сцену, и места для танца стало меньше. Безумие обросло в рамки, а, как следствие, уже не могло таковым являться, поэтому квест был засчитан выполненным. Со сменяющейся походкой, тяжелым движением и извилистым подъемом Христофор вернулся на местный алтарь-чистилище для своей абсолютно уникальной и невероятно креативной компании из пяти студентов.

Даня раскинул ноги из стороны в сторону, создав рогатку, как бы воображая сидящих девушек на обеих ногах, хотя в действительности он балансировал двумя стаканами неизвестного происхождения. Со своей выпивкой нельзя, следовательно, она либо была вскользь пронесена, либо куплена на баре.

– Э, Хрис, мы тут, – Даня подозвал его к себе. – Ты как? Шатаешься что-то, ну Гарри Дюбуа настоящий. Я, выходит, Ким Кацураги? – он усмехнулся.

– Да отъебись ты, и так управление теряю. – Христофор со смачным шлепком упал на набитые красные кресла, перевернулся и посмотрел на Даниэля. – Ты где свою гёрлу просрал?

– Крутится где-то, марафет наводит. Может, в туалет ушла или в курилку. Твоя где? – спросил Даня, явно уводя тему.

– Да вон, внизу была. Может, сейчас разводит кого-то на коктейль. С такой девушкой можно забыть о главном качестве джентльмена: всегда и за всё платить. Если захочет, то найдёт, что выпить, у кого выпить и с кем выпить. Правда, мне не нравится, что она уж так пьет.

– Кто бы говорил, аааай, кто бы говорил, святой ты наш. – Даня посмеялся, намекая на собственные прегрешения Хриса.

Он явно хотел выставить себя куда лучше, чем другие. В Христофоре был этот грех, гордыня. До глубины засевший в нем грех, который сформировался из-за отсутствующего воспитания. Ты сам справишься. Ты сам всё можешь. Ты сам в ответе за то, что сделал. Особенно 6-ти летний мальчик в ответе за свои поступки, или же неопытный подросток, которому не объяснить, как устроена жизнь, который вынужден покупать вещи в секонд-хендах, чтобы иметь хотя бы зимнюю одежду. Сейчас сезон был летний, посему не было необходимости в покупке большого числа вещей. Во многом, всё было бесплатно или близилось к этому: продукты росли на улице, одежда на вес стоила копейки, если покупать со скидкой и спустя несколько дней после завоза, проезд на автобусе был не сильно дорогим, а в случае необходимости можно было поиграть на улице несколько часов, просто импровизируя на гитаре, и заработать некоторую мелочь. Проходка на фестиваль была спланирована более, чем за месяц, и на такой случай деньги откладывались до самого события, которое длилось сущий пустяк – от 3 до 5 часов. Но любой потерянный человек знал, что на этом событие не заканчивалось, и впереди их ждала незабываемая ночь других приключений. Подобная вечеринка являлась лишь предлогом для общей встречи, как и местом, на которое все освобождали своё график.