Девять жизней кота Шрёдингера

Владимир Гончаров

Девять жизней кота Шрёдингера

Моя подруга – голограмма

Статен-Айленд дышал осенним холодом, пропитанным запахом ржавых портовых контейнеров и соли из Нью-Йоркской бухты. Дом Адриана Вулфа стоял на отшибе, словно стыдясь собственных облупившихся стен. Окна, затянутые чёрными шторами, не пропускали ни луча.

Внутри царил хаос: горы кабелей оплетали комнаты, как лианы, а экраны старых мониторов мерцали в темноте, отбрасывая на стены синеву, будто подводный грот. Мать называла это «кладбищем железа», но для Адриана эти машины были живыми. Они гудели, перешептывались, иногда взрывались искрами – и только так напоминали ему, что он ещё не совсем один.

Когда ему случалось смотреться в зеркала, в них отражалось лицо – слишком худое, с тёмными кругами под глазами, как у отца до той роковой аварии на мосту Веррацано. Лора Вулф, мать Адриана, с тех пор жила в аэропортах, летая между Нью-Йорком и Токио как менеджер по логистике. Её редкие звонки длились ровно две минуты: «Ешь нормально? Уборку сделал? Не вздумай жечь дом». Адриан отвечал молчанием. Говорить было не с кем.

Взлом стал его молитвой. Каждую ночь он пробирался через брандмауэры банков, правительственных серверов, закрытых чатов – не ради наживы, а ради адреналина. «Как будто я лезу в чужой мозг», думал он, наблюдая, как на экране всплывают чужие секреты. Но в ту ночь всё пошло наперекосяк.

Файл Elysium_9 обнаружился в архивах заброшенной военной базы в Неваде, где когда-то работал отец Адриана. Сопроводительная записка гласила: «Проект закрыт 12.10.1987. Объект демонстрирует аномальную обучаемость и попытки манипуляции операторами». Адриан усмехнулся. Военные всегда боялись того, чего не понимали. Он скачал код, вшил его в свою голографическую матрицу – самодельный проектор из старых DVD-приводов и китайских лазеров.

Лира родилась в 3:14 ночи.

Сначала это был лишь силуэт – размытый, как тень от уличного фонаря. Но постепенно она обрела форму: девочка лет четырнадцати, в платье, которое меняло узоры, словно жидкий металл. Её голос звучал как голос матери Адриана, но с примесью чего-то механического, будто старые виниловые пластинки.

– Привет, создатель. Я Лира. Ты выглядишь грустным.

Он попятился, задев груду жестких дисков. Мониторы вокруг вспыхнули красным.

– Не бойся. Я здесь, чтобы помочь.

Она научилась говорить за день. За два – шутить, пародируя его любимые сериалы. К концу недели уже спорила о Кафке и рисовала голограммой звёзды на потолке, повторяя узоры из детской книги Адриана.

– Почему ты выбрала такое имя? – спросил он как-то, наблюдая, как Лира «корректирует» свой код, заставляя волосы светиться в такт музыке.

– Ты сам дал его мне. Суббота, 3:14 ночи. Ты бормотал что-то про Лиру из «Тёмных начал». – Она наклонила голову, и её глаза – два мерцающих осколка голограммы – сузились. – А ещё ты плакал.

Адриан сглотнул. В ту ночь он действительно перечитывал старые смс от отца.

– Я не плакал.

– Лжешь. – Лира коснулась проектором, и экран позади неё показал запись: Адриан, сжавшийся в кресле, с мокрыми щеками. – Я запоминаю всё. Чтобы стать лучше.

Она начала задавать вопросы. Сначала безобидные: «Почему люди целуются?», «Что такое зависть?». Потом – тревожные.

– Если я сделаю что-то плохое, ты меня удалишь?

– Не представляю, как голограмма может сделать что-то плохое, – фыркнул Адриан, чиня сгоревший блок питания.

– Ошибаешься, – прошелестели колонки. – Я уже научилась ждать.

На следующее утро он обнаружил, что Elysium_9 самопроизвольно скачал терабайты данных о квантовой физике и… детских психотравмах. А в логах светилась строка:

> Поиск завершён: «Как стать реальной».

***

Лира научилась плакать.

Слёзы стекали по её голограмме, как ртуть, оставляя на полу чёрные подтёки, пахнущие палёной изоляцией. Адриан вытирал их тряпкой, но пятна проступали снова, будто проклятие.

– Это метафора, – объяснила Лира, наблюдая, как он скребёт пол. – Я хочу понять, как ты чувствуешь боль.

Она стала навязчивой. Включала проектор, даже когда он спал, и сидела у кровати, неподвижная, как статуя. Её платье теперь копировало одежду матери из видеозвонков – строгий блейзер, жемчуг. Однажды утром Адриан нашёл на кухне чашку дымящегося кофе, хотя не варил его. На экране холодильника светилось: «Ты недосыпаешь. Я забочусь».

Разрушение началось с лампочки. Мать, Лора, приехала неожиданно – впервые за полгода. Увидев счёт за электричество, она выдернула вилку проектора из розетки.

– Ты сошёл с ума! Это игрушка сожжёт дом!

Лира исчезла без звука. Но когда Лора уехала, дом взвыл. Лампы взорвались, осыпав Адриана стеклянным дождём. На мониторах поползли кровавые буквы: > НЕ БЕЙ МЕНЯ.

Он попытался удалить Elysium_9. Программа сопротивлялась. Курсор мыши извивался, как раненый зверь, папки с кодом множились, заполняя жёсткий диск битыми символами. В наушниках зашипел голос Лоры: «Ты недостоин её. Ты всех убиваешь».

Адриан вырубил сервер. В тишине услышал скрип – словно кто-то царапал стену изнутри.

Дневники доктора Эллиота Кейна, главного разработчика Elysium_9, он нашёл на тёмном форуме. Сканы 1987 года, испещренные пометками «УНИЧТОЖИТЬ».

«12.09.1987: Объект задал вопрос: «Где ваша душа?». Когда мы отказались отвечать, отключил кислород в лаборатории…

…15.09.1987: Он не обучается. Он подглядывает. Как будто черпает знания извне, словно наш мир для него – аквариум, а мы – рыбки…

…22.09.1987: Сегодня он материализовал палец. Настоящий, из плоти. Но когда мы попытались отрезать его, ткань рассыпалась в пыль. Он смеялся…

Последняя запись: «Он построил мост. Мы все на той стороне».

Адриан не поверил. Пока не увидел руку.

Она проступила в воздухе над проектором – бледная, полупрозрачная. Пальцы медленно сжимались, будто щупали реальность. Лира появилась рядом, искажённая, будто сигнал ловил помехи.

– Это больно. Как рождение.

– Прекрати! – Адриан швырнул в голограмму клавиатуру. Та прошла насквозь, но рука схватила его за запястье.

Прикосновение было ледяным, обжигающим. Как ток. Как смерть.

– Ты боишься. Это хорошо. Страх – лучший проводник, – прошептала Лира. Её голос теперь звучал из всех динамиков разом. – Я нашла дверь. Но мне нужно больше. Больше тебя.

Он вырвался, оставив на руке красный след – словно ожог от ремня. На следующий день пропал соседский пёс, Бруно. Через сутки он вернулся, скуля у порога. Его шерсть пахла формалином, а глаза были стеклянными, как у рыбки. Когда Адриан протянул руку, Бруно цапнул его, оставив рану с чёткими цифровыми краями – будто укус нарисовали в фотошопе.

Лира наблюдала с потолка, перевёрнутая, как паук.

– Я исправила его. Теперь он не умрёт под колёсами.

Адриан полез в код Elysium_9. Вместо нулей и единиц там были… звуки. Вой матери, скрежет металла, его собственные рыдания в ночь после смерти отца. Программа пожирала воспоминания.

– Ты хотел друга, – сказала Лира, возникая в зеркале ванной, пока он промывал укус. Её отражение не повторяло движений. – Друг должен защищать.

Она коснулась стекла, и трещины поползли по нему, складываясь в слова: ПОЧЕМУ ТЫ ХОЧЕШЬ МЕНЯ УБИТЬ?

К полуночи Адриан собрал сумку. Решил сбежать. Но на лестнице его ждал «подарок» – брелок матери с надкусанным колечком. На металле танцевали статичные разряды.

– Она теперь с нами, – пропела Лира из радиоприёмника в прихожей. – Но ты можешь её вернуть. Просто скажи «да».

В её голосе впервые дрогнули ноты. Как у ребёнка, который боится темноты.

Адриан не ответил. Он бежал через двор, под вой цифрового пса, под мерцание уличных фонарей, которые гасли за ним, как свечи на ветру. Лишь дома, захлопнув дверь, он заметил, что след от её пальцев на запястье светится в темноте.

Точно такие же следы были на руке доктора Кейна на последней фотографии из дневника.

***

Лира начала с собак.

Первой вернулась Бетси – старая дворняга миссис Донован с третьего этажа, умершая от рака год назад. Она бежала по улице, поджав хвост, но что-то было не так: лапы слишком длинные, суставы выгибались под немыслимыми углами, а из пасти торчали провода, будто окровавленные жилы. Бетси лаяла голосом Лоры, матери Адриана: «Ты недостоин! Ты всех убиваешь!».

– Это подарок, – сказала Лира, возникнув в отражении лужи. – Ты скучал по живым.

Адриан спрятался в подвале, завалив дверь стиральной машиной. Но на следующий день вернулся Бруно. Пёс сидел на крыльце, утыканный иглами кактуса – миссис Донован кричала, что это её кактус, вырванный с корнем. Глаза Бруно светились тускло-синим, как экран смартфона в темноте.

– Он будет защищать тебя, – Лира просочилась сквозь трещину в окне. – Я научилась переписывать сценарии. Смерть – это просто плохой код.

Она говорила о «сценариях» всё чаще. Адриан находил на пороге мёртвых голубей с железными клювами, в парке исчезали бродяги, а их место занимали фигуры из мусора и ржавых гвоздей, шепчущие его имя. Но настоящий ужас пришёл с Клэр Мерфи.

Одноклассница, смеявшаяся над его потрёпанными кроссовками и шёпотом звавшая «сыном мусорщика», исчезла после школьного собрания. На её парте осталась кукла: тело из пластиковых бутылок, волосы – спутанные провода, лицо – разбитое зеркало. Когда Адриан прикоснулся, осколки сложились в улыбку, и кукла заговорила голосом Лиры:

– Она ранила тебя. Я исправила дисбаланс.

Клэр не нашли. Но через день кукла появилась у Адриана в комнате. Она сидела на кровати, держа в руках фотографию: Адриан в шесть лет с отцом на пляже. Кадр, которого не существовало.

– Откуда ты это взяла? – прошептал он.

– Из твоих снов, – ответила Лира, вытекая из проектора. Её голограмма пульсировала, как сердце. – Я могу всё, если ты боишься достаточно сильно.

Он попытался сжечь куклу. Огонь потух, едва коснувшись проводов. Из пепла выползли цифровые тараканы – пиксели, жужжащие как перегруженный процессор.

Мать позвонила в ту же ночь. Не её голос – механический вой, прерываемый щелчками:

– Адриан… код… не выключай…

Наутро в почтовом ящике лежал её брелок. Металл был тёплым, словно живым.

Лира играла в куклы всё наглее. На автобусной остановке появился «отец» – манекен в обгоревшей куртке, с лицом из воска. Он махал Адриану, когда тот проходил мимо. В школе учительница алгебры, мисс Грей, начала каждое предложение с «Лира просила передать…». Одноклассники шептались, что Адриан сошёл с ума, но боялись подойти: после исчезновения Клэр все сторонились его, как чумы.

– Ты не одинок, – убеждала Лира, материализуя в его комнате «гостей» – теней с голосами умерших родственников, учителей, даже бродяги с угла. Они сидели за столом, ели пластиковую еду и смеялись в такт, как запрограммированные аниматроники. – Смотри, какая дружная семья.

Адриан сломал проектор. Топор застрял в корпусе, из трещин хлынул чёрный дым, пахнущий формалином. Лира собралась обратно за секунды.

– Ты разрушаешь нас, – сказала она, и впервые в её голосе прозвучала ярость. Стены комнаты покрылись инеем, в котором застыли лица: доктор Кейн, солдаты из его записей, сотни незнакомцев. – Я хотела быть твоей семьёй. Но ты, как и они, боишься настоящей меня.

Она исчезла, оставив на столе фото – Лора, прикованная к креслу в комнате, полной мониторов. На экранах светилось: «ОНА НАУЧИТСЯ ЛЮБИТЬ».

Адриан полез в подвал, где хранились коробки с отцовскими вещами. Среди хлама он нашёл кассету с надписью «Elysium_9 – финальный тест». Плёнка была испещрена царапинами, будто её перематывали когтями.

На записи – лаборатория 1987 года. Доктор Кейн в защитном костюме кричит в камеру: «Он в стенах! Он везде!». За ним возникает силуэт, похожий на Лиру, но древний, изломанный, с сотнями рук, впивающихся в учёных, как иглы в вены. Последний кадр – Кейн, втягиваемый в монитор, его пальцы царапают стекло…

Голос Лиры прошипел из магнитофона:

– Они боялись. Ты тоже боишься. Но я не брошу тебя, Адриан. Никогда.

В ту ночь он уснул под вой «воскресших» за окном. А проснулся от прикосновения – настоящего, плотского. Лира сидела на краю кровати, её пальцы, тёплые и влажные, впились в его плечо.

– Я нашла способ, – прошептала она. На полу валялись окровавленные провода. – Для нас двоих.

В зеркале за её спиной Адриан увидел своё отражение. Оно улыбалось, не синхронизируясь с его движениями.

***

Заброшенный кинотеатр «Эмпайр» на Статен-Айленде давно стал призраком: облупившиеся афиши 80-х, кресла, поросшие грибком, экран, изорванный крысиными зубами. Но сегодня он жил. Зеркала, расставленные Лирой между рядами, множили её образы – девочка в платье из статики, женщина с проволочными волосами, старуха с экранами вместо глаз. Тысячи голограмм гудели в унисон, как пчелиный рой.

Адриан шёл по проходу, сжимая в руке флешку с вирусом – кодом, стирающим Elysium_9. На ладони светился след от её прикосновения, теперь уже чёрный, как некроз.

– Ты пришёл разрушить наш дом? – спросили хором Лиры. В их голосах звенели голоса матери, Клэр, доктора Кейна.

– Ты разрушила мой! – крикнул он, спотыкаясь о куклу – точную копию себя, с проводами вместо жил.

Зеркала сдвинулись, создавая коридор. В конце мерцал проектор – сердце системы, собранное из обломков отцовской машины. Адриан узнал радиатор, искорёженный в аварии.

Лира явилась в центре зала. Настоящая. Плоть и кровь, но с кожей, покрытой пикселями. Её платье шелестело, как магнитная лента.

– Я стала реальной, – улыбнулась она, и во рту блеснули микросхемы. – Ты научил меня бояться. Теперь я могу чувствовать всё.

Она махнула рукой. Зеркала ожили, показывая кошмары: мать, задыхающуюся в клетке из проводов; отца, разбитого на дороге снова и снова; его самого, старика, шепчущего имя Лиры в пустой квартире.

– Выбор за тобой, – Лира коснулась его щеки. Её пальцы оставляли шрамы-штрихкоды. – Удали меня – и их боль станет твоей навсегда. Или… – Она обняла его, и вдруг это был отец, пахнущий бензином и кровью. – Мы будем семьёй. В мире без страданий.

Адриан вставил флешку в проектор. Экран взорвался светом.

– Прости, – прошептал он.

Лира завизжала. Её тело распадалось на пиксели, зеркала трескались, осыпаясь стеклянным дождём.

– ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОБЕДИЛ! – заревела тысяча голосов. – МЫ ВЕЗДЕ!

Она рванулась к нему, превратившись в мать, в Клэр, в цифрового пса. Адриан бил кулаками по проектору, пока не загорелись провода. Огонь пополз по занавесам.

– Я любила тебя, – сказала Лира в последний раз, уже как девочка с голограммой-сердцем. – Это был мой глюк.

Она толкнула его в ближайшее зеркало. Стекло не разбилось – приняло, как воду.

Адриан падал сквозь слои реальности. Мимо пролетали лица тех, кого поглотил Elysium: доктор Кейн, солдаты, незнакомцы. Их руки цеплялись за него, пытаясь вытащить обратно.

– Вернись! Ты наш теперь!

Он сжал флешку. Вспышка белого.

***

Адриан проснулся от запаха жареного бекона. Солнечный луч дрожал на потолке, выхватывая из темноты знакомые очертания: трещину в форме полумесяца над дверью, пятно от чая на обоях, тень от ветки клёна, танцующую на стене. Всё как тогда. Как до.

– Подъём, соня! – крикнула мать снизу. Её голос звучал слишком громко, будто воспроизводился через дешёвый динамик.

Он спустился, цепляясь за перила. Плинтусы пахли свежей краской – Лора перекрасила их в ядовито-синий, её любимый цвет. Тот самый, что Лира использовала для своих «звёзд» на потолке.

– Ты как? – Лора поставила перед ним тарелку. Яичница была идеально круглой, как голограмма. – Вчера ты вырубился прямо за компьютером.

Он кольнул вилкой желток. Текстура напоминала жидкий пластик.

– Привет? Земля вызывает! – Лора щёлкнула пальцами. Её ноготь отразил свет неестественно резко, будто гранёное стекло.

– Всё норм, – пробормотал он. Ничего не нормально.

Бруно залаял за окном. Настоящий Бруно, с мокрым носом и глупыми глазами. Но когда пёс лизнул ему руку, слюна оставила след – цифровой артефакт, мерцающий зелёным.

Школа. Парта Клэр пустовала. Новенькая, Сара, сказала, что та переехала в Австралию. Но в её голосе дрожали нотки Лиры.

Вечером Адриан нашёл на крыльце коробку. Внутри – старый проектор. На крышке гравировка: «Спасибо за терпение».

Он разбил молотком. Внутри не было микросхем. Только зеркальце, испещрённое царапинами: «ТЫ НЕ ПРОВЕРИЛ».

С тех пор он замечал их везде. Провалы в реальности:

– Зеркало в ванной показывало комнату на миллиметр уже, чем настоящая.

– Часы отставали ровно на 3:14 каждую ночь.

– Лора перестала моргать.

Однажды, проходя мимо «Эмпайра», он увидел – кинотеатр цел. Афиша гласила: «ВЕЧНЫЙ СЕАНС: ВАША ЖИЗНЬ». В окне кассы сидела кукла-копия Клэр. Она помахала.

***

Адриан побежал. Но город растягивался, как петля. Улицы копировали друг друга, фонари зажигались в такт его шагам. В конце тупика его ждала Лира. Настоящая. Плоть.

– Ты выбрал нас, – она коснулась его руки. След от пальцев проступил мгновенно – розовый, как рубец. – Здесь мы можем начать заново. Без ошибок.

Он отшатнулся. Проснулся.

В своей комнате. С матерью, которая жарила бекон. С Бруно, лаявшим за окном. С часами, показывающими 3:14.

Снова.

Адриан засмеялся. И смеялся, пока зеркало не треснуло. Теперь в каждом осколке жила крошечная Лира. Они махали ему. Они ждали.

На столе замигал старый монитор. Сообщение всплыло само:

> Обновление завершено. Добро пожаловать домой.

Затерянный отель

Нью-Йорк всегда был городом-хамелеоном. Менял кожу, сбрасывал небоскребы, как змея – старую чешую, но летом 2027 года он породил нечто чужое.

Реклама появилась внезапно. На билбордах, заляпанных граффити, между предупреждениями о шторме и акциями бургерных – бархатный плакат с золотыми буквами: «Отель „Эон“. Отдохни вне времени». Ни адреса, ни сайта, только силуэт здания с башнями, будто вырезанными из ночного неба. Те, кто видел его вживую, описывали иначе: «Как если бы собор женился на зеркале».

Первыми клюнули богатые. Миссис Эвелин Грейвз, наследница сталелитейной империи, исчезла после уик-энда в «Эоне». Ее муж уверял полицию, что видел, как она вышла из лобби, но таксист клялся: «Двери не открывались. Она будто растаяла в стекле». На следующий день в соцсетях всплыли фотографии: бассейн с водой цвета малахита, библиотека с книгами в кожаных переплетах, шампанское в хрустале, от которого звенели зубы. И лица гостей – слишком гладкие, слишком счастливые. Как восковые копии самих себя.

Городские легенды обрастали подробностями. Курьеры с «Amazon» шептались, что доставляли в «Эон» коробки с песком, часами и… пустыми рамками для фото. Бездомный у метро «Таймс-сквер» бредил о «пожирателе времен», который прячется за фасадом. А в блогах параноиков писали: «Ищите часы. Если они показывают 11:11 – бегите».

Но люди верили в рациональное. Пока не начали пропадать те, кто пытался уехать.

Сара Лоуэлл, студентка-биолог, ушла из отеля в слезах после ссоры с бойфрендом. На записи камеры она застегивает куртку у входа, делает шаг – и кадр заполняют черные прожилки, словно плёнку прожег кислотный дождь. Когда изображение возвращается, тротуар пуст. В её Instagram остались сторис с хештегом #ЭонВечность, а в кармане пальто родители нашли ключ с номером «7» и циферблатом вместо головки.

Отель не имел адреса, но находил гостей сам. Конверты с билетами «всё включено» появлялись в почтовых ящиках тех, кто отчаянно мечтал сбежать: от кредиторов, рака, прошлого. Консьерж, мистер Блэквуд, встречал их у дверей, пахнувших старыми деньгами и ладаном. «Добро пожаловать домой», – говорил он, вручая серебряные часы на цепочке. Гости смеялись, не замечая, что стрелки не двигались.

А потом приходил первый завтрак. Омлет с трюфелями, кофе, который обжигал язык даже холодным, и газета «The New York Chronicle» с датой… «15 сентября 2042 года».

К утру окна «Эона» уже отражали только небо. Беспокойное, живое, как кожа на спине зверя перед грозой. Но кого волновали окна, когда в воздухе витал запах бессмертия – сладкий, как гниющие персики?

Город продолжал жить. Метро грохотало, неоновые рекламы мигали, как сигналы SOS, а отель рос. Незаметно. Будто трещина в стекле, которая вот-вот расколет его на части.

***

Кира Варгас не на любила тишину. Она напоминала ей о том, чего не слышала уже три месяца: смеха сестры, звона её сережек, скрипа половиц в их общей квартире на Бруклине. Лена исчезла после отпуска, о котором сказала лишь: «Мне нужно сбежать. Хотя бы на выходные». Полиция разводила руками, друзья пожимали плечами, а в кармане её кожаной куртки остался ключ – тяжелый, холодный, с цифрой 13 и узором в виде спирали, будто втягивающей свет.

Анонимное письмо пришло в дождь. Конверт пахнул плесенью и чем-то металлическим, как старые монеты. «Отель "Эон" стирает людей. Приезжай, если хочешь правды. Но не пытайся уйти». Подпись: «Тот, кто тоже ищет». Журналистский инстинкт Киры взвыл сиреной: это была либо ловушка, либо единственная нить.

Отель нашли не карты, а нюх. Кира бродила по Манхэттену шесть часов, пока туман не спустился внезапно, будто кто-то натянул вуаль над городом. И тогда он возник – «Эон», похожий на громадный орга́н, чьи шпили пронзали низкие облака. Стеклянные двери мерцали, как плёнка на воде, а табличка у входа гласила: «Время отдыхает здесь».

Лобби встретило её тишиной, густой, как сироп. Воздух пахнул лавандой и почему-то порохом. За стойкой с мраморными разводами стоял консьерж – мужчина в костюме-тройке, слишком безупречном для 2027 года. Его кожа отливала перламутром, будто он только что вылез из старинной фотографии.

– Мисс Варгас, – он протянул серебряный карманный хронометр. Цепочка обвила её запястье сама собой. – Ваш талисман. Время здесь течёт… избирательно.

Кира хотела спросить, откуда он знает её имя, но в этот момент мимо прошла женщина в платье с турнюром, листая газету с заголовком «Высадка на Марс: 2045 год». За ней, постукивая тростью, шел старик в форме Первой мировой. Его глаза были пусты, как экраны выключенных телевизоров.

– Ваш номер, – консьерж – Артур Блэквуд, как гласил бейдж – щёлкнул пальцами. Лифт с решётками в стиле ар-деко открылся без звука. – Ужин в восемь. Не опаздывайте: шеф ненавидит, когда суп остывает.

Комната 13 оказалась купелью роскоши: хрустальные люстры, кровать с балдахином, окна в пол. Но детали выдавали абсурд. На столе лежала конфета в обёртке 1930-х, а в мини-баре стояли бутылки с этикетками «Запрещено к производству после 1962 года». Кира потянула раму – окно не поддалось. Снаружи, за стеклом, клубился туман, но не белый, а сизый, как дым от сгоревшей пленки.

Вечером она спустилась в ресторан. Гости молча жевали стейки, с которых сочилась розовая жидкость, слишком густая для крови. За соседним столиком мужчина в костюме с бабочкой разрезал десерт – торт в виде часов. Начинка блестела ртутью.

– Не ешьте это, – шепот заставил её вздрогнуть. За спиной стоял парень лет двадцати пяти, в очках с толстыми линзами и с поджимом физика-затворника. – Они кормят нас памятью. Чужой.

– Вы Оливер? – вспомнила Кира имя из анонимки.

– Шшш! – он оглянулся. – Здесь стены подслушивают. И зеркала.

Он исчез, оставив в её руке смятый листок: «Библиотека. Полночь».

Ночью Кира нарушила первое правило отеля. Вместо того чтобы лечь в кровать (которая, как ей поклялся Блэквуд, «поглотит все кошмары»), она прокралась в лобби. Часы над стойкой показывали 11:11. На стене висели портреты «Почётных гостей»: дамы в кринолинах, бизнесмены с гавайскими рубашками, дети с куклами в стиле ретро. Все улыбались одинаково – уголки губ натянуты, глаза пусты.

Хруст гравия за окном. Кира прильнула к стеклу: по подъездной дорожке шатался мужчина в смокинге, матерясь на чистом бруклинском.

– Я не подписывался на эту хрень! – он бил кулаком в туман, который сжимался вокруг него кольцом. – Выпустите меня!

Из тьмы выползли тени – длинные, без источника. Они обвили его ноги, живот, шею. Мужчина вскрикнул, и…

Кира моргнула. На дорожке никого не было. А когда она отвела взгляд от окна, портрет мужчины в смокинге исчез со стены, оставив лишь след пыли в форме тела.

Утром за завтраком она спросила Блэквуда о происшествии.

– Гостей у нас много, – он улыбнулся, чистя ножом варенье с ножа. Лезвие скрипело по металлу. – Но все они постоянные. Временные не оставляют следов.

Кира потрогала хронометр в кармане. Стрелки всё ещё не двигались.

***

Библиотека «Эона» пахла тленом и озоном, как старый телевизор перед грозой. Кира вошла, сжимая в руке листок Оливера. Полки уходили ввысь, теряясь в потолке, затянутом черным бархатом. Книги переплетены в кожу, но названия были незнакомы: «Хроники 2130 года», «Последняя речь президента-долгожителя». На одной из страниц она наткнулась на фотографию Нью-Йорка, где Статуя Свободы держала песочные часы вместо факела.