Кровожадина

Алексей Куксинский

Кровожадина

Наташа не сразу нашла это кафе, хотя неплохо знала квартал Сен-Жорж. Она почти до конца прошла улицу Мучеников, прежде, чем поняла, что ей нужно перейти на другую сторону, и в первом же переулке увидела полосатые маркизы, нависающие над узким тротуаром. Террасу только начали оборудовать, к четырём круглым столикам, как цыплята к наседке, жались венские стулья. Дверь кафе открылась, недовольный гарсон со стопкой стеклянных пепельниц перегородил Наташе дорогу, и за его плечом у одного из столиков внутри она увидела Соломона.

Он сидел боком ко входу, и по-детски вытянув губы, подносил ко рту рюмку аперитива. Бутоньерка в его петлице была чуть больше, чем диктовали строгие правила стиля. Гарсон галантно придержал локтем дверь, пропуская Наташу внутрь. Чувствуя его взгляд на своей спине, она вошла в кафе, на ходу снимая перчатки. К счастью, Соломон не был единственным посетителем, в маленьком зале по углам жались ещё несколько клиентов. Наташа прекрасно знала эту публику – проститутки после ночной смены, художники в поисках вдохновения, журналисты бульварных листков в поисках сенсаций. Соломон со своей аристократической внешностью и бутоньеркой в петлице не выглядел белой вороной, растворяясь и сливаясь с полумраком. Наташа, не здороваясь, присела за столик.

Соломон отставил пустую рюмку и несколько секунд посидел, закрыв глаза. Гарсон, другой, не тот, что с пепельницами, но похожий на него, как брат, с учтивым поклоном вложил в руки Наташе меню.

– Очень рекомендую террин из кролика, – сказал Соломон по-русски.

В детстве у Наташи был кролик, очень большой и очень ласковый, с умными голубыми глазами. Знал ли об этом Соломон, или порекомендовал ей террин из крольчатины наобум? Кажется, она мало рассказывала ему о своём детстве, поэтому попадание было случайным, но от этого не менее болезненным. При воспоминаниях о детстве Наташа, как всегда, почувствовала слабость в ногах, но усилием воли и натянутой на лицо улыбкой она справилась с этим. Будем надеяться, Соломон ничего не заметил.

Он и не заметил, изучая меню.

– Спасибо, я не голодна, – сказала Наташа. Соломон поднял глаза и вздохнул. Увидев, что её улыбка зафиксирована, а взгляд визави опять уткнулся в жёлтые пергаментные листы, Наташа перестала улыбаться. Она знала, что у Соломона был кокер-спаниель, в котором он души не чаял. Если бы в меню было жаркое из спаниеля, Наташа заказала бы не раздумывая, при всей своей любви к собакам. Ей было неприятно от такого жгучего желания причинить боль Соломону, который опять смотрел на неё.

– Ну, хотя бы зелёный салат, – сказал он.

Опять ей захотелось сделать ему наперекор, просто из чувства противоречия, как у девочки-подростка, которую деспотичный отец не пускает на вечеринку. Дети не понимают, что не нужно кусать кормящую руку, но Наташа усвоила урок очень хорошо, поэтому сдержанно кивнула:

– И стакан перье.

Если бы она могла, она бы заплатила за себя сама. Сорвётся ли она когда-нибудь с крючка, на котором так прочно её держит Соломон? Как опытный рыбак, он не дёргал удилищем без толку, и часто Наташа чувствовала себя почти свободной, но иногда она почти физически ощущала натяжение той невидимой лески, которая помимо её воли влекла её туда, куда хотел Соломон.

Гарсон принял заказ. Соломон заказал полноценный обед и кофе. Одна из проституток, заплатив по счёту, посчитала, что Наташа ей не конкурентка, и прошла рядом со столиком, покачивая бёдрами и обдав Соломона запахом пряно-сладких духов. Задержавшись у двери, она посмотрела через плечо томным взглядом, но заметив, что Соломон остаётся безучастным, как Триумфальная Арка, подмигнула Наташе из чувства корпоративной солидарности.

– Я давно не тревожил вас, Наталья, – сказал Соломон, расправляя на коленях салфетку, – но это не значит, что я о вас забыл. Напротив, я думал о вас чаще, чем позволительно в моём возрасте.

Ещё год назад Наталья едва ли удержалась бы от слёз, услышав эти слова, но теперь она просто скромно улыбнулась, опустив глаза. Она ждала, когда Соломон достанет из кармана конверт и положит перед ней. Но перед этим им придётся исполнить обязательный ритуал, и она была готова ждать столько, сколько потребуется, и делать то, что должно.

Принесли салат и заказ Соломона, и они ненадолго отвлеклись на еду. Ел Соломон аккуратно, склонив лысый череп над тарелкой и совершая замысловатые пассы ножом и вилкой. Его хоть сейчас можно было отправлять в школу этикета в качестве образца поведения за столом. Наташа понимала, как смогла полюбить такого человека. В нём было то, что напоминало о её довоенном детстве, самой безмятежной поре, когда все были живы, здоровы и молоды.

Салат был хорош, от него пахло свежестью и весной, такого запаха ей не хватало после промозглой, слякотной зимы. Голый череп Соломона сиял над столом, как маленькое злое солнце. Наташа не знала, откуда у Соломона тяга к бритью головы, то ли из эпатажной футуристской молодости, то ли из гигиенических соображений времён Гражданской войны, когда переносимый вшами сыпной тиф выкашивал целые батальоны. Ритуал ежедневного бритья головы веселил Наташу, когда она жила у Соломона. Она не могла удержаться от смеха, видя, как взрослый поджарый мужчина помазком наносит упругую мыльную пену на свою голову, и она повисает на черепе, как парик. В такие минуты Соломон был беспомощен, она легко могла убить его, перерезать горло или заколоть, но тогда такие мысли просто не приходили Наташе в голову.

Он расправился с горячим и принялся за кофе. Наташа жевала салат, размышляя о том, откуда у еврейских революционеров тяга взамен своих фамилий брать русские псевдонимы, причём чем непроизносимее имя, тем звучнее и красивее псевдоним. Соломона она знала только по фамилии – Вольный, и могла лишь гадать, какая же у него настоящая фамилия, и помнил ли её он сам. Желание спросить стало на мгновение непреодолимо, но Наташа понимала, что ни к чему хорошему это не приведёт, и свой конверт она сегодня может и не получить. Ради этих конвертов она и жила последние три года.

Соломон допил кофе и долго промокал губы салфеткой. Живя за границей почти пятнадцать лет, он ценил каждую минуту и каждое маленькое удовольствие, поскольку знал, насколько переменчива бывает судьба у представителей той профессии, которой он посвятил свою жизнь. Наслаждение скоротечно, а дело постоянно, его нужно толкать вперёд, как гружёную барахлом телегу. Соломон отложил салфетку и достал из кармана конверт.

– Вот тут, – сказал он, – вся необходимая информация по твоему новому заданию.

«Задание», «задача», как же она ненавидела эти слова. Почему он не может оставить её в покое, просто забыть о ней, и она просто забудет о нём и о том, что она для него сделала. Только поначалу ей было интересно, а осознание того, что она рискует своей свободой и даже жизнью пришло много позднее. Только в лучшем случае для неё дело закончится высылкой, а в худшем – тюрьмой или расстрелом. И Соломон не сделает ничего, чтобы ей помочь.

Наташа неохотно взяла конверт, и, не глядя, спрятала в сумочку. Соломон одобрительно кивнул, и подозвал официанта расплатиться. Тот убрал тарелки и остался у стола. Наташа почувствовала, как её руки сами собой сжимают сумочку, и постаралась успокоится. Она знала, что Соломон заплатит за неё, но она не получила того, что ожидала. Ярость внутри неё поднялась только до уровня запястий, но, если Соломон уйдёт вот так, просто, ненависть захлестнёт её всю, вытеснив наружу всё её существо.

Соломон встал, отсчитывая франки и сантимы. Гарсон стоял рядом, с надеждой следя за каждым его движением. Наташа старалась дышать глубоко, прислушиваясь к каждому вдоху и выдоху. Этой китайской технике когда-то научил её Соломон. Гарсон, зажав деньги в кулак, удалился, высоко подняв голову. Наверняка, Соломон оставил на чай какие-то гроши.

– Кстати, – сказал Соломон, уже пройдя два шага к двери и обернувшись, – чуть на забыл.

Он сунул руку в карман пальто и извлёк ещё один конверт, гораздо меньше и потрёпаннее первого. Наташа подавила в себе желание вскочить и вырвать конверт из руки, пока он не исчез. Соломон, улыбаясь, не делал попыток подойти и отдать конверт. Видимо, он считал, что ритуал подчинения и тут должен быть соблюдён до конца. Наташа встала и нехотя протянула руку. «Может, он ожидает, что я сделаю реверанс?» – подумала она. Соломон сам вложил ей в руку конверт, коротко кивнул и вышел из кафе. Наташа медленно накинула пальто и надела перчатки, давая Соломону возможность даже его прогулочным шагом отойти подальше. Она не хотела быть провожаемой им. Наташа толкнула дверь, колокольчик над её головой тихонько звякнул, в лицо ударил уличный шум и мартовский парижский воздух. Она так и не спрятала конверт в сумочку, борясь с искушением вскрыть его и прочесть письмо прямо тут, на улице, как влюблённая гимназистка, получившая первую в жизни любовную записку. Наташа осмотрелась по сторонам. Слева на повороте в переулок мелькнуло верблюжье пальто Соломона. Значит, ей направо.

Она шла вниз по улице Мучеников, размышляя, что эта улица названа немного и в её честь. Кто она, если не одна из сотен тысяч безвестных мучениц, лишённых семьи и родины?

***

Представьте: молодая девушка не по своей воле оказалась вдали от дома в полном одиночестве, без всякой рациональной надежды вернуться обратно. Казалось бы, прекрасное начало для какой-нибудь романтической истории, Жорж Санд умиляется и берёт в руку перо. В поисках работы девушка мечется между странами и городами, голодает, ночует у знакомых, и всё чаще задумывается о том способе заработка, к которому чаще всего прибегают отчаявшиеся до мысли о самоубийстве представительницы слабого пола. Жорж Санд хмурится и откладывает перо.

Девушка оказывается в Париже, где совершенно случайно знакомится с мужчиной, богатым и нестарым. Он помогает девушке, ненавязчиво и бескорыстно. Она получает работу в издательстве, переводит какие-то рекламные буклеты с немецкого и английского (переводчиков с русского в Париже переизбыток, да и с рекламными буклетами в совдепии дело обстоит неважнецки). Девушка находит маленькую уютную квартирку, мужчина галантен и ненавязчив. Девушка больше не голодает, даже может откладывать небольшие суммы каждый месяц. Она тоскует о семье. Где-то там, на самом краю плоской земли (в её сознании в этот момент земля плоская), за высокими-высокими горами, за тёмными-претёмными лесами живут её мама и маленький брат. Давным-давно с ними жил ещё и отец, строгий высокий человек, которому очень шла военная форма. Потом он снял форму и носил только гражданское платье, но от этого только ещё больше стал похож на офицера. Однажды за ним пришли люди, самые обычные, в обычной одежде, но у них были винтовки с примкнутыми штыками. Они увели отца, а потом девушка, её мама и маленький брат много плакали. Их отца, как выразился дворник из соседнего дома, «поставили к стенке». Сама собой в сознании у девушки появлялась гимнастическая стенка, которая помогала сформировать правильную осанку, но у отца с осанкой и так всё было в порядке. Многие их знакомые перестали здороваться и при встрече переходили на другую сторону улицы, а другие наоборот, подходили близко-близко, жали руку маме, гладили маленького брата по голове, и говорили, что их отец герой.

Жорж Санд смотрит с недоумением. Какие люди, какая стенка?

Потом к девушке чудом попадают настоящие документы, по которым можно уехать за границу. Она плачет три дня подряд, но мама заставляет её уехать. За отцовский золотой портсигар знающий человек переклеивает фотографию и меняет дату рождения, и на свет появляется новая девушка. Жорж Санд надеется, что она станет счастливее первой героини. Куплены билеты на пароход, мама и брат даже не могут прийти к дебаркадеру, чтобы проводить её. Как во сне, девушка наблюдает, как человек в пенсне проверяет её документы. Он что-то спрашивает по-французски, говорит почти без акцента. Девушка отвечает по-немецки, так выходит чище и правильнее. Человек кивает и ставит штамп. Море неспокойно, но, оказывается, она не страдает морской болезнью. Хлопья жёлтой пены летят к берегу из-под кормы. Над пароходом кружат чайки, в открытом море виднеется маленький серый миноносец, на его мачте реет красный флаг. Девушка идёт вниз и засыпает в каюте.

Ещё несколько лет она проводит как во сне в разных европейских городах, от большинства из которых в её памяти остались только названия: Рига, Прага, Берлин. Все они были похожи: дешёвые комнаты, дешёвое бельё, дешёвая еда, тяжёлая работа. Она мечется по Европе, но нигде не чувствует себя счастливой или хотя бы спокойной. Надеется, что откуда-нибудь явится герой в сияющих доспехах, и спасёт её, но все герои, видимо, полегли на минувшей войне. Изредка до неё через знакомых долетают слухи о семье, оставшейся за дебаркадером. Во всяком случае, они живы.

Этого парижского мужчину зовут Соломон. Однажды вечером он стучится в дверь её квартиры и протягивает письмо в мятом конверте, прощается и уходит. Наташа не верит своим глазам. Письмо пересекло несколько границ, на конверте ни слова, но она понимает, что письмо оттуда. Конверт криво запечатан, строчки письма прыгают перед глазами. Карандаш оставляет на бумаге слабый серый след, письмо писали второпях, на коленке, в нём всего лишь несколько строчек. Наташа включает свет в комнате, прихожей и ванной, чтобы ничего не упустить. Из-за плохого питания она стала хуже видеть при тусклом освещении.

Она узнаёт почерк. Мама всегда им гордилась, его хвалили преподаватели высших женских курсов. У них всё хорошо, брат здоров и учится. Наташа плачет, выбегает на улицу в слезах, но Соломон уже растворился в толпе.

Он не приходит больше недели. Наташа не спит ночами, мысли путаются в голове, она забывает самые простые немецкие слова, над переводом галантерейного каталога она бьётся, как над поэмой Газенклевера. Письмо она повсюду носит с собой, иногда доставая, чтобы убедиться в реальности и этого жалкого клочка бумаги, и собственного существования. Письмо было реально, значит, за высокими-высокими горами и тёмными-претёмными лесами продолжается жизнь, и Соломон каким-то образом с этой таинственной жизнью умеет соприкасаться, как спиритуалисты общаются с потусторонним миром.

Звонок в дверь летним вечером. На пороге Соломон с бутылкой вина и букетом цветов. Он целует её в щёку и просит прощения за то, что в прошлую их встречу ему пришлось спешно уйти по делам. Примите в знак извинения (они до сих пор на вы). Она зовёт его в квартиру, он отнекивается, ему опять нужно идти. Наташа уверена, что хочет, чтобы Соломон остался. Он остаётся, и в ту же ночь они становятся любовниками.

Наташа не сразу поняла, что с Соломоном что-то не так. Он был первым мужчиной, открывшим ей радости плоти, и первые месяцы недели она просто наслаждалась новыми ощущениями в теле и душе. Соломон бывал у неё урывками, редко оставался на ночь, иногда на несколько дней исчезая по своим таинственным делам. Тем слаще для неё был каждый миг, который они проводили вместе. Соломон так и не сказал ей, как ему удалось получить письмо от её матери оттуда. Он сослался на какое-то случайное знакомство, третьи руки; всё было донельзя загадочно и конспирологично. Наташа поверила всему, что он говорил. Соломон продолжая появляться и исчезать, то задаривая Наташу подарками, то отталкивая холодностью и безразличием. На её адрес приходила почта, но на конвертах были написаны имена незнакомых людей. Соломон забирал письма, никогда не читая их при ней, не рассказывая, откуда они и для кого предназначены. Две недели Соломон хранил в её квартире какие-то тщательно обёрнутые в крафт-бумагу свёртки, не говоря, что внутри, и запретив к ним прикасаться. Однажды. Когда Наташа вернулась из конторы, свёртков не стало, хотя она не давала Соломону ключа от квартиры.