Брусиловский прорыв. 1916 год

Не сумев отстоять собственной точки зрения и, главное, независимого военного планирования, русская сторона была обречена на добычу малых успехов большой кровью, подобно англо-французам. И если учесть, что русские армии в техническом отношении в большой степени уступали противнику, то эта кровь должна была бы быть еще большей.

Русская армия к весне 1916 г.

1915 г., второй год войны, стал самым тяжелым для Российской империи, взвалившей на себя непосильную ношу участия в мировой бойне. В ходе Великого отступления русских армий противнику была отдана вся русская Польша, часть Литвы, часть Западной Белоруссии и Западной Украины; сдана обратно большая часть завоеванной в 1914 г. Галиции. Была потеряна масса боевой техники: русские армии к началу 1916 г. имели на своем вооружении меньше артиллерии и пулеметов, чем в июле 1914 г.

К началу войны в русской армии числилось 5588 3-дм легких полевых орудий и 4157 пулеметов. К началу 1916 г. эти цифры составляли соответственно 4,3 тыс. 3-дм легких полевых орудий и более 4 тыс. пулеметов системы Максима. Правда, в войсках числилось еще и две сотни пулеметов системы Кольта. Также на вооружении было и некоторое количество неучтенных трофейных пулеметов[4]. Офицер 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка вспоминал, что если в 1915 г. в полку было всего 5–6 пулеметов, то уже весной 1916 г. – пулемет был в каждой роте, а то и по два пулемета на роту[5].

Количество пулеметов к 1 февраля 1916 г.: системы Максима – 4558, Кольта – 553, Мадсена – 326, Гочкиса – 2, переделанные под русский патрон трофейные – 372, не переделанные трофейные – 521. Военное министерство ожидало поставок из-за границы до 1 июля 1917 г. – 34 850 пулеметов, а пока – поступит к 15 апреля с русских заводов – 1375, поступит с 15 апреля по 15 июня – 1200. Действительно, постепенно войска насыщались этим оружием. К 15 ноября 1916 г. в действующей армии насчитывалось уже 13 903 пулемета, в том числе 10 445 системы Максима, 1261 – Кольта, 459 других систем, 1738 – трофейных[6].

Количество пушек представляло собой следующие цифры к 1 февраля: легкие – 4587 (в ремонте – 1192), горные – 406 (13), 48-линейные гаубицы – 585 (73), 6-дюймовые скорострельные гаубицы – 297 (52), 42-линейные скорострельные пушки – 72 (38), прочие тяжелые орудия – 516, прочие крепостные старые пушки – 325[7].

Легкие орудия имели по более чем тысяче снарядов на единицу, тяжелые – около полутысячи. Избыток снарядов составляли «исключительно шрапнели»[8]. Из приведенных цифр видно, сколь велики были потери русской армии в технике за полтора года войны: за первые полтора года войны войска получили 6136 пулеметов (в том числе 1057 из-за границы) и 1703 полевых 3-дм орудия.

Главной потерей первых полутора лет войны, конечно, была кровь сыновей России. Потери в живой силе превзошли все предвоенные расчеты и ожидания. Никто не мог предположить, что человеческие потери будут так велики, и что две пятых этих потерь будут составлять пленные. С начала войны по 1 ноября 1915 г. русскими армиями было потеряно 4 360 000 чел., в том числе 1 740 000 пленными. Из этих потерь 2 386 000 (54 %) было утрачено в ходе Великого отступления с 1 мая по 1 ноября 1915 г.[9]

Проблемой стало то обстоятельство, что за данный период времени русская действующая армия утратила весь свой кадр, в том числе и в офицерском составе. В 1915 г. погибли последние кадры, что еще оставались в войсках к началу кампании. 1 423 000 чел. состава кадровой армии, бывшей до войны, растаяли еще до начала Великого отступления, в операциях 1914 г. и зимней кампании в лесах Восточной Пруссии и на горных склонах Карпат. Теперь же, в ходе кампании 1915 г., страна потеряла почти весь обученный запас, вообще бывший в стране до войны. В строю оставались единицы тех, кто проходил военную службу до войны: действующая армия приняла характер милиционной армии.

Поэтому к началу 1916 г. главной проблемой стало то, что для воспитания и обучения новых контингентов, которые, повторимся, никогда ранее не держали в руках оружия, не хватало учителей. То есть офицеров и унтер-офицеров, в своем большинстве уже истребленных в кровавом горниле боев. Так, перед войной кадровый офицерский состав насчитывал около 43 тыс. чел. Вместе с призванными в ходе мобилизации офицерами запаса и произведенными поручиками в июле – августе количество офицеров дошло до 80 тыс. Потери в 1914–1915 гг. составили 45 115 офицеров[10].

Участник войны пишет: «Число офицеров было совершенно недостаточным. В полках оставалось не более 15–20 кадровых офицеров; выбывших заменила полная энтузиазма молодежь, вступавшая в военные училища в 1914 г.; а их поредевшие ряды пополняла молодежь последующих выпусков из военных училищ и школ прапорщиков, уже носившая в себе элемент усталости от войны, появившейся в России в 1915 г. Некомплект офицеров был велик: командир роты мог радоваться, если у него было два взводных командира – часто бывал только один; на прочих взводах стояли унтер-офицеры»[11].

Причины поражений были слишком очевидны: явная нехватка оружия, боеприпасов и технических средств ведения боя. Те, кто предпочел борьбу сдаче в плен, жаждали расчета за понесенные унизительные поражения, ставшие следствием не отсутствия отваги, а кризисной нехватки патронов и снарядов. Пережив критический момент, в России вновь готовились наступать. Так, в конце января на станции Дрисса проходил царский смотр частей 1-го кавалерийского корпуса В. А. Орановского. Перед императором Николаем II прошли 8-я и 14-я кавалерийские дивизии, Сибирская казачья дивизия, 1-я и 2-я самокатные роты, сводный пехотный батальон новообразованной 124-й пехотной дивизии. Вечером 30 января император записал в своем дневнике: «Все части представились в прекрасном виде, конский состав в отличных телах. Одежда и снаряжение прямо щеголевато».

Российская промышленность, преодолев свои трудности, с каждой неделей наращивала объемы выпуска военной продукции. Многое давали и поставки союзников (хотя, конечно, и несравнимо с техническим обеспечением англо-французских армий на Французском фронте). И все-таки вооружения и боеприпасов не хватало – недаром сотни тысяч винтовок, поставленных из-за границы, немедленно поступали в войска, создавая разнообразие систем и калибров, что затрудняло снабжение частей боеприпасами. Приходилось обучать людей в тылах устаревшими винтовками, а на фронт отправлять иностранные винтовки, варьируя их по армиям и фронтам.

Нельзя забывать, что значительные потери понес и неприятель. Это сказалось уже хотя бы в том, что наступление австрийцев в Галиции и германцев в Литве осенью 1915 г. было остановлено контрударами. Неприятель явно выдохся, разбросав свои силы по необъятным просторам западной окраины Российской империи, и теперь следовало вновь идти на запад.

Зимой 1915/16 г. русские армии Юго-Западного фронта провели сравнительно удачные частные операции под Чарторыйском (8-я армия) и на реке Стрыпе (7-я и 9-я армии). Невзирая на большие потери русских, австро-германцам также был нанесен значительный урон, на ряде участков противник был отброшен вглубь своей территории. Но, самое главное, эти бои показали, что время поражений прошло: русские снова могут наступать и побеждать.

Великое отступление 1915 г., выведшее из строя последних кадровых солдат и унтер-офицеров, проблемы, связанные с пополнением армии и снабжением ее оружием, не позволили русскому командованию заблаговременно приступить к планированию операций на 1916 г. Сначала следовало укрепить армию. К 1 февраля 1916 г. численность действующей армии достигла 6,2 млн чел., к 1 апреля, незадолго до начала наступления – 6,3 млн, к 1 июля, в разгар боев на Восточном фронте – 6,8 млн (в начале войны – 3,5 млн; к 1 апреля 1915 г., перед Великим отступлением – 4,2 млн чел.)[12].

В том числе на Юго-Западном фронте к 30 января налицо было 10 268 офицеров и 603 571 солдат при 553 535 винтовках. Притом значителен был приток пополнений. С 15 января по 1 февраля фронт получил 259 маршевых рот – 64 750 чел.[13]

22 марта отвечавший за русскую стратегию наштаверх М. В. Алексеев доложил императору Николаю II свои соображения относительно оперативно-стратегического планирования на лето 1916 г. Наряду с прочим генерал Алексеев указал, что существует значительная опасность удара противника по войскам Юго-Западного фронта, ввиду незначительности перевеса русских в живой силе на этом направлении: по мнению генерала Алексеева, русские армии были вдвое сильнее противника севернее Полесья (Северный и Западный фронты) и только на шестую часть – южнее Полесья (Юго-Западный фронт). Однако австрийцы справедливо полагались гораздо более слабым противником, нежели германцы.

В связи с этим М. В. Алексеев предложил сосредоточить стратегические резервы Ставки севернее Полесья таким образом, чтобы их можно было быстро перекинуть и на Юго-Западный фронт. В докладе, в частности, указывалось, что «гвардейский отряд [два армейских корпуса], по своей громоздкости и перегруженности тыловыми учреждениями совершенно не может выполнять роль такого подвижного резерва. Соображения Юго-Западного фронта должны предусматривать возможность такого наступления противника, и фронту нужно быть готовым к отбитию удара, приняв меры к скорейшему окончанию формирования и боевой подготовки новых дивизий».

Русское командование учло опыт поражений предшествовавшего периода, проистекавших не в последнюю очередь из того факта, что противник, как правило, всегда был сильнее на направлении главного удара, хотя в целом Вооруженные Силы Российской империи в численном отношении и превосходили силы врага. Эти недостатки управления приходилось восполнять героизмом и самопожертвованием войск, то есть большой кровью. Установление позиционного фронта на востоке глубокой осенью 1915 г. и начало немцами Верденской операции на Западном фронте, наряду с полученной передышкой в операциях, позволили Ставке создать к весне 1916 г. стратегические резервы, исчисляемые в почти 30 % всех Вооруженных Сил[14].

Теперь следовало максимально выгодно распорядиться своими войсками, чтобы сокрушить противника, подобно тому, как в предшествовавшем 1915 г. австро-германцы гнали измотанные отступлением русские армии на восток. Следовало воспользоваться тем, что немцы переносили свои усилия на запад, под Верден, а австрийцы готовили большое наступление в Италии. Следовательно, уже в марте Алексеев мог быть твердо уверенным в том, что в ближайшей перспективе австро-германское наступление на Восточном фронте не повторится.

Выходило, что пассивно ожидать неприятельского удара было бы смерти подобно: техническое преимущество по-прежнему оставалось на стороне врага, хотя уже и далеко не в той степени, что в 1915 г. Мобилизация русской промышленности на оборону, проведенная в ходе Великого отступления, позволила стране дать действующей армии достаточное количество винтовок и легких трехдюймовых орудий, со сравнительно приличным запасом патронов и снарядов. Пулеметов и тяжелой артиллерии все еще не хватало, но подразумевалось, что после прорыва неприятельской обороны и перевода военных действий из позиционного состояния в маневренную плоскость превосходство врага будет нивелировано русской численностью и мощью кавалерии.

Действующая армия остановилась на зиму в тех же порядках, что были намечены в 1915 г., когда немцы переносили удары с одного направления на другое. Так как крупномасштабные боевые действия осенью шли на виленском направлении, то понятно, что армии Западного фронта имели наибольшую численность. Таким образом, русские силы распределялись соответственно стратегическим направлениям. Севернее Полесья стояли войска Северного фронта, прикрывающего петроградское стратегическое направление, и Западного фронта, обеспечивающего московское стратегическое направление. Южнее Полесья располагались армии Юго-Западного фронта, стоявшие на киевском стратегическом направлении.

Полесье, разделяющее собой Восточный фронт на две части, есть район лесисто-болотистого бассейна реки Припять. Общее протяжение Полесья по параллели равно 300 км, причем его восточная часть, которая удерживалась русскими, является гораздо более труднодоступной и малонаселенной, нежели его западная часть. В итоге в тех условиях, когда войска могли продвигаться в лесах и болотах Полесья лишь по нескольким плохим дорогам, без малейшего признака на маневр, этот район заведомо сбрасывался со счетов при определении наступательных ударов. Зато для мелких отрядов диверсионного свойства район Полесья представлял собой обширное поле для активной деятельности. Особенно труднодоступным участком стал лесисто-болотистый массив, известный под наименованием Беловежской пущи.

Отсутствие шоссейных дорог в данном районе не могло питать тылы наступающих войск, а потому ни одна из сторон не строила надежд на ведение активных действий в болотах и озерах Полесья. Единственным значительным средством передвижения в районе Полесья является железнодорожная сеть, которая чрезвычайно развита по сторонам от лесного массива, но практически нигде не пересекает его, будучи по преимуществу представлена рокадными (идущими вдоль географических меридианов) линиями.

Самой значимой линией в самом Полесье была только связь между Мозырем и Бобруйском. Помимо лесов и болот, в Полесье раскинулись целые озерные системы: между Полоцком и Лепелем, и в верховьях Припяти. Пространства данного района не просыхают летом и вполне замерзают зимой. Также этот район отличается крайней бедностью всех видов местных средств в смысле продовольствия и фуража[15].

Таким образом, нельзя удивляться тому, что в районе Полесья не могло вестись крупных боев, а само Полесье считалось условной границей, делящей весь театр военных действий на две части, к северу от которого стояли русские Северный и Западный фронты, а южнее – Юго-Западный. Соответственно, в критический момент развития наступательной операции нельзя было рассчитывать, что соседние фронты помогут друг другу непосредственной активностью, так как локтевая связь между армиями Западного и Юго-Западного фронтов отсутствовала, вследствие географического фактора. Рокитненские болота (иное наименование Полесья), раскинувшись в широтном направлении на 500 с лишним верст, позволяли маневрировать исключительно рокадными железными дорогами, которыми русская сторона была чрезвычайно бедна.

Немцы не зря остановили свое наступление именно на пороге Полесья, сохранив для своих войск пресловутую локтевую связь, опиравшуюся на железнодорожную сеть, дополненную в течение позиционного «сидения» с ноября 1915 г. узкоколейными железными дорогами. Таким образом, ведение русскими наступательных действий означало разрозненные операции впредь до возможного соединения армий Западного и Юго-Западного фронтов на западной оконечности Полесья, в глубине неприятельского тыла. Примерно – в районе крепости Брест-Литовск. Но для этого еще требовалось взломать мощную оборону противника, а затем еще и развить тактический успех в оперативный прорыв.

Со стороны противника, соответственно, севернее Полесья, стояли германские дивизии, а южнее – по преимуществу австрийские войска, кое-где подкрепленные немецкими частями. Позади австро-венгерского фронта, ближе к стыку между армиями союзников по Центральному блоку, располагалась германская армейская группа А. фон Линзингена, служившая резервной «пожарной командой» для австрийского союзника. В свою очередь, на некоторых наиболее труднодоступных участках германского фронта находились австрийские дивизии, выведенные сюда взамен отданных на австрийский фронт немецких подразделений.

Сознавая, что австрийцы по своим боевым возможностям и качеству уступают германцам, германское командование старалось сосредоточить германские войска, находившиеся в австрийской полосе ответственности, в узлах коммуникаций, прилегавших к наиболее опасным направлениям. Центром же общего фронта, разделявшим войска Западного и Юго-Западного фронтов, а также австрийцев и немцев, являлся Ковельский укрепленный район, прикрытый болотистой поймой реки Стоход.

По русским данным, на 16 марта силы противника на Восточном фронте исчислялись в 1 061 000 чел., из коих 620 тыс. штыков и сабель располагались севернее Полесья. Южнее Полесья стояли три австрийские армии эрцгерцога Фридриха, усиливаемые германской армией А. фон Линзингена. От Пинска до Немана оборонялась группа принца Леопольда Баварского: 9-я германская армия с придачей венгерских частей. В Литве и Восточной Пруссии находились три армии П. фон Гинденбурга.

Русские силы насчитывали в своем составе 1 732 000 штыков и шашек, в том числе – 1 220 000 севернее Полесья. Северный фронт А. Н. Куропаткина (466 тыс. чел.), Западный фронт А. Е. Эверта (754 тыс. чел.), Юго-Западный фронт А. А. Брусилова (512 тыс. чел.) расположились на 1200-километровом фронте от Рижского залива до русско-румынской границы[16].

В начале 1916 г. произошли перемены в командовании фронтов, которые кардинальным образом повлияли на ход будущей кампании. На должность главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта (главкоюз), вместо Н. И. Иванова был назначен командарм-8 А. А. Брусилов. Штаб-офицер штаба Юго-Западного фронта Н. Н. Тилли в своих мемуарах отметил, что Н. И. Иванов – «вздорно-властный человек», «будучи очень ревнив к власти и занимаемому посту, высказывал часто зависть и недоброжелательство в отношении людей, успехи которых могли, по его мнению, обратить на них, обходя и главнокомандующего, внимание признание сильных мира сего». Это прежде всего – Брусилов. Когда Иванов узнал о замене его Брусиловым, он впал в истерику, обвиняя Брусилова в подсиживании, и попытался оспорить свое смещение, адресуясь к командующему императорской Главной квартирой графу В. Б. Фредериксу. Иванов даже был согласен видеть главкоюзом командарма-9 П. А. Лечицкого, но лишь бы не Брусилова. Однако инициатором замены был М. В. Алексеев, который всегда был «на стороне Брусилова, расценивая его как исключительно знающего, решительного и твердого военачальника»[17]. 14 марта Брусилов получил извещение Алексеева о новом назначении.

Этой переменой император Николай II, занимавший пост Верховного главнокомандующего, подчеркивал, что желает добиться победы в предстоящей кампании: военная несостоятельность Н. И. Иванова стала вполне ясной, как только его начальник штаба М. В. Алексеев отправился руководить армиями Северо-Западного фронта весной 1915 г. Деятельность генерала Иванова во время Великого отступления, его панические настроения, усугублявшиеся с каждым новым поражением, неумение организовать армейскую операцию 7-й армии зимой 1915/16 г., отказ от наступления в кампании 1916 г. окончательно склонили Николая II к мысли о необходимости перемены главкоюза.

Тем не менее к мнению бывшего главкоюза продолжали прислушиваться. Н. И. Иванов почему-то был твердо убежден в непригодности войск Юго-Западного фронта к наступлению и способными лишь к обороне. Это мнение было тем более странным, что нажим австро-германцев осенью 1915 г. производился в основном на войска Северного и Западного фронтов. К тому же передышка зимы 1915/16 г. давала повод к оптимизму. Быть может, на мнение старого генерала повлияло сравнительно неудачное наступление войск 7-й и 9-й армий на реке Стрыпа в декабре 1915 г.?

Однако положение дел обстояло вовсе не так плохо, и на Юго-Западном фронте это превосходно знали. Так что новый главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта А. А. Брусилов, гораздо лучше Иванова знавший реальное положение дел, держался совершенно противоположного мнения. На первом же свидании с Верховным главнокомандующим в своей новой должности, в конце марта в Каменец-Подольске, где располагался штаб Юго-Западного фронта, новый главкоюз в почти категорическом тоне потребовал от императора предоставления инициативы действий и постановки наступательных задач. Этот подход как нельзя лучше соответствовал межсоюзным договоренностям и твердому решению М. В. Алексеева о широкомасштабном наступлении русских армий Восточного фронта в 1916 г.

Предварительное планирование

План действий армий Восточного фронта на кампанию 1916 г., безусловно, мог быть только наступательным. После провала германской идеи вывода Российской империи из войны в 1915 г. резервы врага перебрасывались на Запад. В феврале немцы бросились на Верден, начиная ту бессмысленную операцию, что получит наименование «Верденской мясорубки». Становилось ясно, что на востоке в 1916 г. австро-германцы ограничатся стратегической обороной. Так что единственно верный план действий – только безоговорочное наступление.

Помимо стратегии существовал и фактор престижа: русские войска оправились от поражений 1915 г., и теперь надо было рассчитаться с врагом за понесенное унижение предшествующей кампании. В действующую армию шли пополнения, техника, боеприпасы. В письме супруге от 9 февраля командарм-8 А. А. Брусилов писал: «Теперь у нас есть решительно все, что нужно: полные ряды и много запаса людей, винтовок вдоволь и сколько угодно снарядов и патронов. Войска притом хорошо за зиму обучились. Офицеров и унтер-офицеров также довольно. Одним словом, армия в таком порядке, в каком никогда не была с начала кампании»[18]. Помимо прочего, страна уже начинала уставать от войны, а потому требовалось если и не закончить войну в 1916 г., то, как минимум, получить крупную победу, дабы обеспечить внутриполитические активы монархического строя в годину тяжелых испытаний.

Также пассивное ожидание вполне могло привести к новому удару немцев на каком-либо участке фронта, что в корне разрушало наступательные планы русской Ставки. И, соответственно, наоборот – русское наступление, даже в том случае, если глубокого прорыва неприятельского фронта и не получится, логически приводило к срыву наступательных планов противника, перехватывало инициативу действий и не позволяло немцам маневрировать своими резервами между Французским и Русским фронтами.

В начале 1916 г. у М. В. Алексеева был принят на вооружение несколько иной план кампании, нежели тот, что был впоследствии доложен императору в качестве основополагающего. Первоначально генерал Алексеев намеревался сосредоточить главную группировку войск на Юго-Западном фронте. Затем должен был последовать мощный удар усиленным кулаком в Галицию и далее – на Карпаты, от рубежа Ровно – Проскуров. При этом для успеха такого крупномасштабного наступления союзники должны были предпринять одновременное с русскими наступление через Сербию и Македонию от Салоник. Пунктом встречи должен был стать Будапешт.

В тылу Юго-Западного фронта М. В. Алексеев предполагал сосредоточить всю ту конницу, что возможно будет собрать в кулак – несколько полнокровных кавалерийских корпусов. И после прорыва фронта неприятеля сто тысяч русских сабель должны были хлынуть на галицийские просторы, так пригодные для действий кавалерии[19]. Вне сомнения, при умелом руководстве, русская конница должна была просто-напросто размять копытами бегущего противника. Главное – опрокинуть врага и побудить его к беспорядочному отступлению, напоминающему бегство. Вполне вероятно, что в случае принятия такого плана штаб Ставки так или иначе приходил к мысли о создании конных армий, способных стать оперативными соединениями в тылу неприятеля, отступающего под фронтальным натиском русской пехоты.

Таким образом, целью кампании 1916 г. наштаверх первоначально ставил вывод из войны Австро-Венгрии. Бесспорно, что генерал Алексеев превосходно сознавал разницу между австрийцами и германцами. Удар по более слабому противнику вынудил бы немцев распылять свои резервы по всей Галиции, при этом не будучи особенно сильными в любой точке. Такой план безоговорочно отдавал инициативу действий в руки русских: австрийцы уже в 1915 г. не могли сражаться без помощи немцев, так неужели же они смогли бы самостоятельно вырвать у русских инициативу?

Но для достижения подобного успеха надо было заранее сосредоточить все резервы и тяжелую артиллерию на Юго-Западном фронте, так как в плане перебросок противник явно превосходил русскую сторону, ибо в его руках находились все те немногочисленные рокадные (меридиональные) железнодорожные линии, что вообще существовали на Восточном фронте. Следовательно, русские должны были использовать всю заблаговременно накопленную мощь первого удара в самом начале наступления: уступая противнику в маневрировании резервами, вся мощь удара должна была быть сразу сконцентрирована в наступающих войсках, еще при сосредоточении ударных группировок.

Можно видеть, насколько изменился подход новой Ставки к стратегическому планированию. Ведь ранее все русские планы операций, как правило, исходили из того, насколько они будут служить общекоалиционному делу. Возможно, что это и правильно, однако такой подход верен, когда все союзники придерживаются такой же стратегии. Даже понимая зависимость страны от западных держав, генерал Алексеев (безусловно, с одобрения императора Николая II) старался снизить издержки союза России с Антантой настолько, насколько представится возможным. Ведь многие русские генералы, чиновники и, разумеется, общественность продолжали считать усилия Российской империи в войне «жертвой», необходимой для общесоюзного дела.