Феррари. В погоне за мечтой. Старт

Он долго ухаживал за ней, посылал ей душераздирающие письма, исполнял под ее окнами серенады с виолончелью и едва успел убедить ее порвать с предрассудками, которые подстерегают на пути по тонкому льду, как, во избежание беды, ему пришлось жениться.

Один Леонид вел свою привычную жизнь. Он так и не закончил учебу и не получил диплома, однако, не без помощи своих банкетных связей, вращался в респектабельных кругах, а в политике становился консерватором. Будучи секретарем националистического кружка «Звезда Италии», он держал страстные речи о необходимости немедленно отыграться за проигранную шахматную партию в Адуе. Выходные он проводил на маскарадах, где ему нравилось появляться в костюме Нерона, и на собраниях интеллектуалов, посвященных фигуре Супермена, но в основном зависел от щедрот графа-отца.

Тем временем техника развивалась семимильными шагами: дорогостоящий ладан заменили на более дешевые пары керосина, который можно было найти в любой прилично оснащенной аптеке. Иностранные фирмы одну за другой производили новые модели автомобилей, да и в самой Италии робко начали выпускать первую собственную продукцию.

Когда же королевский дом заказал себе пару автомобилей с роскошными корпусами, знать и финансовые магнаты поспешили сделать то же самое. Короче, между Миланом и Турином начали циркулировать десятки автомобилей.

Фредо и Леонид повзрослели. Один, уже отец семейства, с солидной бородой и начинающейся лысиной, другой, закоренелый холостяк, великолепно сложенный, с усами а-ля император, ощутили на себе тень подходящего сорокалетия. Им пока так и не удалось осуществить свою мечту, и они терзались мыслью, что кто-то опередит их и первым проедет на автомобиле по улицам Модены.

А потом произошло событие, которое молчаливая и мудрая природа словно задумала заранее, чтобы поддержать их: осенью 1898 года, когда Энцо еще был восьмимесячным карапузом, старый граф Эрколе Мария ди Рипафратта скончался от апоплексического удара по дороге на перепелиную охоту. Леонид унаследовал сразу и титул, и геральдический герб, и все состояние семьи.

Теперь, когда он стал законным владельцем белого дворца с колоннами на проспекте Каналькьяро, сельскохозяйственных угодий и лугов в Кастельнуово, где паслись стада рыжих коров, Леонид поспешил удовлетворить желание, которое жгло его изнутри, как никакое другое.

В тот же день, когда останки родителя упокоились в семейном склепе, новый граф Рипафратта отправил сверхсрочную телеграмму месье Де Диону, владельцу автомобильного завода в окрестностях Парижа.

На этот раз он не ограничился простой информацией, а заказал фабриканту без промедлений изготовить маленький изящный автомобиль с расположенным сзади моноцилиндровым двигателем мощностью в две лошадиные силы.

В период времени между производством и всяческими интригами на таможне автомобиль прошел много недель ходовых испытаний в условиях города. Наконец, накануне последнего праздника покровителя города в девятнадцатом веке, он, во всем своем великолепии, выполз из чрева багажного вагона.

Пробная поездка по ночному городу ясно показала, что искусство вождения автомобиля – не для Леонида. А вот его друг, напротив, справлялся с ним настолько легко и естественно, что граф предложил ему водительское место. Так лучший друг стал его постоянным компаньоном во всех путешествиях.

Вот почему на другой день, когда они ехали по городу со скоростью семь километров в час, оставляя за собой изумленных горожан с разинутыми ртами, за рулем сидел Фредо Феррари.

Как только Джиза пришла в себя от удивления, увидев Фредо, гордого, как возница мифической колесницы солнца, за рулем «Де Диона», ей в голову пришла мысль, от которой она похолодела: ведь эта маленькая машинка с бирюзовым кузовом, наверное, стоила целое состояние!

И ею вдруг овладело ужасное подозрение: муж утаивал от нее половину зарплаты и понаделал долгов. А поскольку в Эмилии семейными деньгами управляют женщины, кровь бросилась ей в голову.

– Стой, Фредо, подожди! – крикнула она, прежде чем посланцы прогресса проехали сквозь толпу. – Куда это ты так торопишься?

Водитель не обратил на нее внимания. И тогда Джиза, держа за руку старшего сына и прижимая к груди маленького Энцо, выскочила на дорогу. Растолкав без всяких церемоний отряд ночной стражи, она расчистила себе дорогу среди мальчишек и четвероногих любопытных и, поравнявшись с автомобилем, прорычала в лицо мужу:

– Ты что, не был на работе?

– Сокровище мое! – вскрикнул он, удивленный ее появлением, снизил скорость и блаженно улыбнулся: – Ты видела? Мы все-таки это сделали!

– Я думала, ты на фабрике, – проворчала она, идя рядом с автомобилем.

– Мы хотели сделать сюрприз, – пробормотал муж, а Леонид тем временем громко расхваливал достоинства автомобилей, этих сверкающих раскаленным пламенем драконов, которые быстро завоевывают улицы Европы.

– Да уж, карнавал удался! – заметила она, махнув головой в сторону толпы, осаждавшей диковинку, и вдруг смущенно прибавила: – К тому же этот драндулет жутко воняет!

Фредо пожал плечами.

– Ну, дымит немножко, – согласился он, сняв с руля правую руку и приветствуя сограждан. – Но разве это не чудо?

– Ой, ой, а заважничал-то! – раздраженно фыркнула Джиза и напрямую перешла к главному: – Поклянись, что не наделал долгов, пакостник!

– Давай поговорим об этом дома, – умоляюще прошептал он, и было непонятно, это предложение или просьба.

Тогда она протянула сверток, из которого виднелась мордашка Энцо, прямо к самому лицу водителя и со злостью проворчала:

– На тебе ответственность, Фредо! Я чуть не отправилась на тот свет, рожая наших детей, и ты обязан подумать об их будущем!

Фредо медленно качнул головой, опустив под очками глаза. Старший родился с серьезными осложнениями, а младший просто драматически. Прошло два дня, прежде чем роженицу и ребенка объявили вне опасности, и только тогда Фредо помчался в офис учета населения, чтобы заявить о рождении Энцо.

Он вздрогнул при воспоминании о тех моментах, которые отпечатались в памяти длинной, тоскливой и тревожной складкой, и вдруг почувствовал острое желание увидеть детей. Дино трусил рядом с автомобилем, умоляя посадить его в кабину. Фредо улыбнулся ему и полным нежности взглядом посмотрел на малыша. Разбуженный шумом, тот комментировал ссору родителей на своем детском языке.

– Если ты вырвал кусок хлеба у детей ради своих капризов, клянусь, я выцарапаю тебе глаза, – снова принялась за свое Джиза.

Фредо очень захотелось нажать на газ, но он высунулся в окошко и тихо сказал:

– Все траты взял на себя Леонид. Клянусь, мое сокровище.

– Надеюсь, что это не вранье, – угрожающе произнесла она и прибавила уже на октаву ниже: – Я поверю тебе, только когда увижу счета в банке.

– И подари мне, пожалуйста, улыбку, красавица! – привел ее в замешательство Фредо. – Твой муж – первый автомобилист в нашем городе! Ты не думаешь, что когда-нибудь наши дети будут этим гордиться?

Джиза посмотрела на людей, аплодировавших, стоя под навесом, и вдруг почувствовала, как давит на нее груз объяснений, которые в ближайшем будущем придется найти.

– Об этом будут говорить месяцами, – выдохнула она. – Об этом узнают даже в Марано.

– О господи! – вдруг крикнул Леонид, схватив друга за плечо. – Эта бестия взбесилась!

Водитель увидел, что справа, шагах в двадцати от автомобиля, какой-то деревенский парень в плаще с капюшоном и кожаных гамашах пытается удержать в узде вороного коня.

– Джиза, скорее! – приказал Фредо. – Уведи детей в безопасное место!

Пока она перетаскивала мальчишек под колоннаду, он энергично нажимал на клаксон, подавая сигнал тревоги.

Услышав этот призыв, конь отчаянно заржал и окончательно вышел из повиновения, словно признал в надвигавшемся на него автомобиле смертельного врага, хищника. Он брыкался изо всех сил, высекая подковами искры из мостовой, и, несмотря на то что на помощь к его хозяину пришли карабинеры, собрался с силами и всех с себя стряхнул.

Леонид бросил на Фредо отчаянный взгляд. Остановиться на глазах у всей толпы было бы невыносимым поражением.

– Машина все равно впереди! – услышала Джиза, и вороной, дойдя до крайней степени возбуждения, взвился на дыбы.

– Никакая узда не удержит неукротимый бег прогресса!

Водитель переключил передачу, автомобиль хрипло кашлянул и набрал скорость. Теперь, потрескивая, он несся к Болонским Воротам, и толпа болельщиков уже не могла за ним угнаться.

– Папа догоняет коня! – крикнул Дино, и Джиза вдруг заметила, что завернутый в одеяльце ребенок у нее на руках тоже во все глаза таращится на эту необычайную сцену.

– Тише, Энцино, все хорошо, – приговаривала она, легонько покачивая его, как всегда, когда он начинал плакать. Но малыш и не собирался плакать, наоборот, все это вместе его словно гипнотизировало: усилия людей усмирить взбешенного скакуна, напряжение мощных мышц под иссиня-черной шкурой, когда тот снова взвился на дыбы, и еще громкие крики, поднимавшиеся вокруг, гудки клаксона и сильная дрожь, пробегавшая по телу матери… Наконец Фредо широким поворотом, едва не задев защитные тумбы ворот, мастерски вывел автомобиль из опасной ситуации.

Когда своими глазами увидел что-то необыкновенное, тебе уже нет нужды это необыкновенное изобретать: это было так, и никак иначе. Именно так, дамы и господа, холодным вечером 1899 года автомобиль и конь впервые явились Энцо Феррари.

I

Буффало Билл

1906 год

К восьми годам Энцо уже мог рассчитывать на немногие, но надежные свидетельства достоверности.

Ему придавали уверенности неизменная смена времен года, дружба и поддержка веснушчатого Обердана из третьего «Б» класса начальной школы и тот факт, что только три живых создания обладали способностью читать его мысли: родители и гигантский дог Дик, член их семьи.

Мама Джиза без труда угадывала его настроение и доказывала свой талант каждое утро.

Едва только семичасовой колокол вступал в контрапункт с утренней суетой в мастерской отца, он выходил из спальни, которую разделял с братом, и спускался вниз по ступенькам из розового мрамора. Еще полусонный, он держался за кованые железные перила, кончавшиеся грациозным гребешком, и был уверен, что увидит мать, занятую приготовлением завтрака.

– Бьюсь об заклад, что сегодня ты спал хорошо, – безошибочно угадывала она, увидев его на первом этаже.

А бывало и так:

– Сдается мне, что сегодня ты бы предпочел поваляться в постели, мой ослик.

Или так:

– О, горе нам, нынче ты встал не с той ноги.

И, что еще более удивительно, Джизе было достаточно видеть, как он возвращается домой к обеду, чтобы точно знать, как прошел его школьный день.

На этом специфическом поле действия необычайные способности матери конкурировали с еще более загадочными способностями верного Дика.

Великолепный дог со сверкающей шерстью цвета воронова крыла со стальным отливом базировался в сарае, в просторной деревянной будке. Его подстилка находилась возле старой двуколки с облупленными оглоблями, на которой уже никто не ездил, с детскими велосипедами и драгоценным лазурным автомобилем. Леонид, уже перешедший на роскошную «Торпеду» с закрытыми боками, уступил его другу с большой скидкой.

Царство Дика простиралось от двора, где возвышалась конструкция в виде буквы L, включавшая в себя обиталище семьи, на два этажа выше остального здания, и длинный флигель, на котором выделялись крупные черные буквы на белом фоне:

МЕХАНИЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ АЛЬФРЕДО ФЕРРАРИ

К часу дня Дик уже знал, что пора идти к зданию начальной школы. Он толкал калитку в глубине двора, шел по тропинке, которая огибала пустырь, где в качестве пограничного столба с соседским участком возвышалась старая башня ледяного склада, и в гордом одиночестве выходил на городскую улицу.

Проходя по центральному кварталу Крочетта, он сохранял благородную невозмутимость и не обращал внимания на выходки подружейных псов и истеричный лай мелких шавок, которые в ужасе признавали за ним некую божественность, и усаживался точно напротив выхода из начальной школы.

Когда звонок оповещал появление служителя, а вслед за ним целой ребячьей толпы, Дик вскакивал на четыре лапы, бешено размахивая хвостом. Дети его гладили и ласкали, но его доброе расположение превращалось в настоящую радость, только когда на пороге появлялся Энцо, а за ним Дино, который учился в пятом классе и был первым учеником.

Энцо таковым никогда не был, разве что в тех случаях, когда в сочинении позволял себе открывать свои самые сокровенные мысли. И тут учитель заставлял его читать сочинение перед всеми, и в результате он сгорал от стыда, хотя и хорошо держался.

В истории и географии он еще как-то выкручивался, а вот арифметические выражения и геометрические теоремы у него в голове не задерживались. И с естественными науками была просто беда, до такой степени, что учитель постоянно спрашивал его, как могло случиться, что рядом с таким умницей, как его старший брат, вырос такой остолоп.

После этих нахлобучек он ходил мрачный, и Дик это сразу замечал. В такие дни со старшим он держался подчеркнуто надменно, а вся его собачья нежность доставалась исключительно Энцо.

Их отец был из тех, кому редко доводилось демонстрировать собственное превосходство, поскольку большую часть времени он был занят магией другого рода. Фамилия, которую они носили, была в городе самой распространенной, но их семье особенно соответствовала. Фредо Феррари[2] с детства увлекался работами с железом, превращая инертную материю в перила, решетки и поручни, которыми украшал лестницы своего дома. С тех пор как обзавелся собственной мастерской, он специализировался на создании навесов для железнодорожных станций, тонких стильных колонн с коринфскими капителями и кровель с элегантными бортиками из железных кружев.

Этой работой он гордился и утверждал, что со времен античности мастера обработки металлов ценились очень высоко. Чтобы доказать это сыновьям, он однажды повел их в Дуомо и предложил внимательно вглядеться в барельефы Княжеской двери. Среди тех, что ее обрамляли, выделялась фигура кузнеца за работой, а значит, сомнений на этот счет быть не должно.

К сорока пяти годам, хотя голова его облысела, а борода начала седеть, Фредо продолжал жить в том ритме, в каком жил, когда был простым подмастерьем. Он вставал с зарей, пока сыновья еще спали, съедал завтрак из крутого яйца и нескольких галет и ровно в половине седьмого заводил паровой двигатель, от которого работали токарные и фрезеровочные станки в мастерской.

Обедал он вместе с рабочими перед возвращением сыновей из школы, и поэтому у мальчишек сложилось впечатление, что отец безвылазно сидит в мастерской до захода солнца. Возвращался он такой усталый, что сил хватало только на то, чтобы как следует помыться и просмотреть новости в газете. Ужин проходил в тяжелом молчании, и достаточно было любой мелочи, чтобы они с Джизой затеяли перепалку, и эти словесные битвы обычно начинались тем, что они поочередно упрекали друг друга, а под конец доставалось всем отпрыскам уважаемых фамилий города.

Она попрекала его тем, что он не был настоящим моденцем, как всегда утверждал, а происходил из семьи колбасника из долины.

Тогда доведенный до бешенства Фредо указывал на южные области, где расположен Марано, и объявлял, что семейство Бисбини, из которого происходила Джиза, были ужасными скупердяями: разве не верно, что, когда подошло время собрать дочке приданое, они ограничились постельным бельем и горшочком бальзамического уксуса?

Верно, соглашалась она, как верно и то, что предполагаемые скупердяи оставили ей во владение фондом в пять бьольке[3] с хутором в придачу, за который она получала арендную плату. Наверное, ее неблагодарный муж уже забыл, что именно с этих денег он смог закупить оборудование для своей мастерской? Или ему не дает покоя, что у нее есть своя собственность?

Энцо всегда пугало, когда родители злились друг на друга. Ведь если бы они не любили друг друга, ни он, ни его брат не появились бы на свет, и он все спрашивал себя, в какой бы тьме кромешной он тогда оказался?

В воскресенье мастерская была закрыта, и Фредо менялся.

Выпив кофе с молоком, он устраивался на оттоманке и листал «Дука Борсо», юмористический журнал, посвященный жизни города.

Закончив этот ритуал, он усаживался за рояль, царивший в гостиной, и будил семью ариями Верди. Пока дети завтракали вместе с матерью, он не отходил от рояля. На все ее призывы это прекратить он отвечал воздушными поцелуями, называя ее «мое сокровище», и блаженно вспоминал, как изящна бывала она на детских балах.

Закончив домашний концерт, Фредо подходил к сыновьям и демонстрировал наконец свой дар угадывать:

– Бьюсь об заклад, что в следующую субботу вам захочется сходить в муниципальный театр на «Мадам Баттерфляй», – решительно заявлял он.

Или так:

– Сегодня после обеда мы с Леонидом договорились немного погоняться и улучшить время прохождения мили. Ставлю на то, что вы захотите поехать с нами.

Для них встречи с графом и остальными городскими автолюбителями были развлечением и любимой игрой. Не проходило воскресенья, чтобы дюжина водителей Модены не устраивала автопробега или не соревновалась в заездах на скорость вокруг старой городской стены.

Когда же объявляли гонку на скорость на прямом отрезке шоссе в Навичелло, Энцо и Дино оказывались ее участниками в качестве помощников-механиков.

Ворчливый лазурный «Де Дион», когда-то гордо бороздивший улицы Модены, не мог тягаться ни с современным двухцилиндровым «Маршаном», ни с импортным «Дарраком» под балдахином цвета шампанского. И можно было только мечтать о черном «Торпедо» Леонида, который четырехцилиндровый мотор «Дьятто» разгонял аж до шестидесяти километров в час.

Хотя старая малолитражка и не могла надеяться на победу, ее новый владелец прилагал все усилия, чтобы ее усовершенствовать: он облегчил ее вес, убрав запасное пассажирское сиденье, и собственноручно сконструировал два кронштейна для брызговиков, что сразу уменьшило сопротивление воздуха.

Детям поручали измерять давление в шинах и помогать отцу проверять уровень бензина и масла. Слегка опьяневшие от выхлопа, они помогали вертеть ручку и заводить мотор, а потом, прижавшись друг к другу на пассажирском сиденье, ехали вместе с отцом. Ветер дул им в лицо, а сердца были полны надежд.

Они с восторгом помогали при ритуале разбрызгивания воды в колею под колеса, чтобы было меньше пыли, а потом финишировали возле дома Ансельмо, который отвечал за хронометраж, и помогали ему вносить сведения в блокнот. За это им полагалось по кирпичику засахаренного сусла.

Всякий раз, как Фредо повторял свой рекорд, он подпрыгивал, как молодая косуля, и обещал премию юным ассистентам.

По дороге домой Энцо предвкушал момент, когда он, усевшись за стол, найдет у себя под тарелкой сюрприз: новую серию фигурок зверей, обитающих в джунглях, или листок картона с фигурками солдат, которые надо было вырезать. Они составят новый отряд его армии, которой командует сам Наполеон Бонапарт.

Единственной неприятностью по воскресеньям был урок катехизиса.

Джиза отнюдь не отличалась богомольностью, но ей очень хотелось, чтобы ее Энцино и Диди приняли первое причастие. А для этого им надлежало смириться с судьбой и надеть матроски, а потом отстоять мессу и еще час провести в доме священника с этим занудой доном Моранди.

Священник говорил о Боге как о бесконечно добром и милосердном, а сам за малейшую провинность ставил своих учеников коленями на горох.

Такое несовпадение смущало Энцо, и однажды, когда наказание выпало на его долю за то, что он позабыл разницу между добродетелью у теологов и главнейшей добродетелью, он вернулся домой в бешенстве.

Решив отомстить за себя, он построил на полу, плечо к плечу, взвод солдатиков, а командование поручил Бонапарту. Напротив взвода он поставил одну из фигурок, маркитантку, одетую в черное платье, похожее на черную сутану священника.

Импровизированный священник умолял о пощаде, но было поздно. «Заря-жай! – крикнул Энцо голосом Наполеона. – Цельсь!» А потом, после ужасной паузы, дал команду стрелять. Однако торжество Энцо длилось какие-то секунды: воображение услужливо представило ему окровавленный труп дона Моранди, изрешеченный пулями, кровь лилась у него изо рта, вытаращенные глаза смотрели в пустоту… Кончилось тем, что перед лицом смерти Энцо перепугался.

Может, убивать священника было лишним. Он бы должен был прочесть «молитву скорби», а вместо этого, чтобы оживить маркитантку, Энцо тихонько прочел молитву, которая казалась ему самой подходящей: «Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы я стал добрее».

На том конце улицы одинаковые кирпичные домики квартала Крочетта постепенно исчезали, и их сменяли начисто лишенные симметрии лачуги лодочников, отражавшиеся, как в зеркале, в воде Дарсены.

За ними виднелась громада газового завода, дальше, ближе к долине, раскинулась зона Сакка, где среди полей виднелись здания всей местной индустрии: хлопчатобумажная фабрика, чугунолитейный завод, снабжавший сырьем предприятие Фредо, и завод по производству удобрений семейства Корни.

Энцо было строжайше запрещено туда ходить: послушать мать, так по берегам Дарсены селились только воры и проститутки, а газовые баллоны могли в любой момент взорваться.

Джиза считала квартал Крочетта чем-то вроде чистилища, лежащего где-то между позорными унижениями гетто и блеском городского центра по ту сторону железной дороги. Она не одобряла местную вонючую воду, кривые, лишенные освещения улицы между полями и городской окраиной. «Если бы не мастерская, мы жили бы себе в городе, как зажиточные люди», – повторяла она.

Энцо мало что понимал в этих жалобах: у мамы словно глаз не было, чтобы увидеть плывущих по луже утят или смешные прыжки зайцев, едва не заскакивавших в дом.

Однажды после обеда они с Дино играли в мушкетеров на поляне у старого ледника. С ними был еще Обердан, его сосед по парте, племянник Ансельмо, соседа по улице. Он первый заметил какого-то странного дядьку, который шел со стороны Дарсены с подсолнухом в руке.

– Он разговаривает со своим цветком, – объявил Обердан и удивленно прибавил: – А у него из ширинки выползает огромная улитка.

Энцо рассмеялся, увидев этого уже немолодого человека, который явно заблудился, но когда он, с бессмысленной улыбкой на лице, остановился шагах в двадцати от них, почувствовал, как напряглись остальные мушкетеры.

– Привет, ребятишки, – приветствовал он мальчишек визгливым фальцетом. – Хотите, я подарю вам мой подсолнух?

– Нет, спасибо, – поспешил ответить Дино дрожащим от страха голосом.

Но тот, слово не слыша, все шел к ним, протягивая подсолнух.

– А вы, оказывается, плохие, – принялся канючить он, поглаживая на ходу свою «улитку». – Я ведь хочу с вами просто поиграть.

У всех троих попадали из рук палки, служившие им шпагами.

Овердан рванул бегом к дому Ансельмо, а Энцо и Дино – в противоположную сторону.

– Стойте, шалуны! – кричал дядька, и из его голоса постепенно исчезала доброта. – Остановитесь, или я выпотрошу вас к праздничку!

На бегу Энцо попытался позвать на помощь, но горло у него сжалось от страха, и он не смог даже коротко пискнуть. Однако крики Дино привлекли внимание собаки. Дик галопом выскочил со двора, его мощные мускулы ходуном ходили под черной шкурой. Он, не раздумывая, бросился на захватчика, повалил его на землю, уперся передними лапами ему в грудь и только тогда залаял.

На место происшествия прибежали Фредо и верный Ливио Ланчелотти, старейший из токарей в мастерской. А за ними неслась Джиза, вооруженная метлой.

Виновник беспорядка то ныл, что ему сломали подсолнух, то угрожал жестокой кровной местью, но Фредо велел Дику не спускать с него глаз и не давать убежать. Одного из практикантов отправили за подмогой к силам общественного порядка. Одновременно кто-то должен был сдерживать Джизу, чтобы она, не дай бог, не совершила самосуд.

В конце концов приехали двое полицейских из городского отряда, надели ему наручники и, когда его уводили, Энцо удивился, почему его не уводят в тюрьму.

Тогда мать, все еще в состоянии нервного потрясения, объяснила ему, что этот человек, скорее всего, окажется в месте, куда более страшном, чем тюрьма, которое называется сумасшедшим домом. Там пациентов привязывают за руки и за ноги к грязным столам, и если ведро ледяной воды их не успокаивает, их начинают лечить новомодным средством: электрическим разрядом.

Человек с подсолнухом больше не мучил их своими приставаниями, но, когда Энцо узнал, что в Формиджине есть специальная психиатрическая клиника для детей, он очень встревожился: а что, если он тоже когда-нибудь сойдет с ума и его туда отправят?