Выбор твой

– -

Выбор твой

Часть 1

Глава 1

День, когда отец ушел, стёрся из моей памяти, будто его вычеркнули из книги моей жизни. Помню, как плакала, будто чувствуя, что исчезновение – лишь начало чего-то большего. Мне было восемь. Тогда я не могла знать, что его возвращение спустя десять лет станет днём, который навсегда останется в моих воспоминаниях, окутанный тайной и странным предчувствием.

Отец появился внезапно, как привидение из прошлого. Я сидела на ступеньках крыльца и увидела его. Он тяжело ступал. Фигура некогда сильная и уверенная, теперь казалась обременённой не только выцветшим рюкзаком и громадным чемоданом, но и чем-то невидимым, тяжёлым. Оно лежало на его плечах. Лицо, посиневшее от усталости, впечатляло изрезано морщинами. А шрам, тянувшийся через всю шею белой полосой, говорил о том, что он побывал в местах, где граница между жизнью и смертью стирается. Волосы, некогда аккуратные, выглядели спутанными и грязными, а руки, покрытые струпьями и старыми порезами, казались руками человека, который слишком долго боролся с чем-то опасным.

Он остановился передо мной, и его кривая усмешка заставила внутренне содрогнуться.

– Что, Буяна? Не узнала отца? – прохрипел он.

Он закурил сигарету, и дым, уносимый ветром, окутал фигуру, словно вуалью. Я позвала маму, но даже её появление не развеяло странного ощущения, что этот человек, стоящий перед нами, – не совсем тот, кого мы знали.

Она смотрела на него, как и я, с немым вопросом в глазах, пытаясь понять, что за тайну он принёс с собой в этот день.

– Лариса, неси рюмку мужу. Встречай с дальней дороги! – его голос похожий на кашель прозвучал как приказ, и в нем чувствовалась естественная легкость, будто он давно перестал заботиться о том, что подумают соседи или случайные прохожие. Его фигура, обветренная и неухоженная, казалась частью пейзажа, будто он был призраком, вернувшимся из далеких земель.

Мама, подчиняясь неведомому ритуалу, подала ему граненый стакан с водкой, увенчанный соленым огурцом. Он взял тот с видом знатока, зажмурился и начал пить неторопливо, смакуя каждый глоток, пытаясь распробовать вкус, скрытый в напитке. Скупым взглядом скользил по нашему дому, который служил пристанищем для проезжающих туристов, по темнеющему лесу вдалеке и, наконец, остановился на нас.

– Скучали, вижу, – произнес он, откусывая огурец, которым занюхивал водку.

Слова прозвучали как загадка, в которой скрывалось больше, чем казалось на первый взгляд. – Хорошее ты выбрала место для воспитания ляльки. Тихое. Хм, неприметное.

Мама кивнула, будто на то ее осознанный выбор. Я же знаю правду: мы оказались здесь не по своей воле. После его отъезда нас выгнали из городской квартиры. Этот дом стал нашим убежищем. Он же, материализовавшийся призрак, вернулся, чтобы нарушить наше хрупкое спокойствие.

– Пойдет, – бросил он, заметив на соседнем огороде любопытствующего Ивана Петровича. – Эй, мужик! Как там тебя, по батьке? Подгребай-ка сюда и помоги мне поднять чемодан, по-соседски, так сказать. Поживу здесь, семья, все ж как никак.

Без тени сомнения он поднялся по ступенькам крыльца, точно знал, что вернется сюда. Я бросила вопросительный взгляд на маму, но она лишь молча последовала за ним. Осмотрел дом, заглянул в каждую комнату, будто искал что-то, что оставил здесь давным-давно.

– Показывай, – обратился он к маме, и в его голосе прозвучала необычная смесь требовательности и любопытства. – Где твоя спальня?

Повисла тягучая тишина. Сама атмосфера сжалась от неожиданного появления этого человека. Он стоял, тяжело дыша, его взгляд, прямой и грубый, скользил по нам, будто оценивая, достойны ли мы его присутствия. Меня впечатлило то, что он не подумал даже на миг, что возможно у нас с мамой кто-нибудь есть. За десять лет можно десять раз выйти замуж и развестись, но он, судя по поступкам, был человеком неприхотливым и не привыкшим к сантиментам. За моей спиной зашебаршил сосед, Иван Петрович, таща чемодан двумя руками, надрываясь от усилий.

– И как звать-то вас? – его вопрос прозвучал как скрип старой двери, открывающей тайну, которую никто не хотел раскрывать.

Отец бросил взгляд на маму, затем на меня и на соседа, недовольно взвешивая, кому можно доверить свое имя.

– Семен для тебя. Семен Потапович по батьке, – произнес он, и в голосе прозвучала угроза. Он предупреждал: лишних расспросов не будет.

– Военный я. Воевал все эти годы в горячих точках. Родину от врагов защищал. Понял?

Иван Петрович, немного помявшись, кивнул маме и вышел. Мужик он был дружелюбный, но отец ему явно не понравился. В его взгляде читалось что-то невысказанное, словно он знал больше, чем говорил.

Я тихонько спросила маму: «И как мне его называть?» – до меня наконец дошло, что он будет жить с нами. Возможно, навсегда. Вообще-то у меня уже было три отчима, но я так никого из них отцом и не назвала.

Он обернулся, бросив свирепый взгляд на чемодан, а затем перевел его на нас.

– Для тебя, я отец, – рассердился он. – Что вы на меня смотрите? Думаете, я пустым приехал? Не думал о вас?

Он стащил с плеч рюкзак, бросил с грохотом на пол, открыл и достал пачку денег. Протянул маме.

– Когда эти закончатся, выдам еще, – а затем посмотрел на меня крайне суровым взглядом и гаркнул: – Не смей смотреть на меня, как на забулдыгу, девочка! Я генерал! И генералом помру!

И я поняла, что этот человек принес с собой не только деньги, но и тень прошлого, которое, возможно, никогда не отпустит его.

Глава 1-1

Несмотря на то, что одежда на нем выглядела старой и помятой, местами заношенной, сам он нравом топорный и речь, и голос у него рванные, на местных алкашей или бомжей он совсем не походил. Он напоминал мне простого солдата, которого жизнь изрядно потрепала и замотала.

Теперь он на пенсии и откровенно и быстро спивается. Агрессия ощущалась в нем чрезвычайно, и я боюсь его. Такой человек, как мой отец мог распускать руки и работать кулаками, если чуть что не по его воли.

Иван Петрович рассказывал, прежде, чем прийти к нам, он приехал в обед в наш город. Правильнее сказать поселок городского типа. Расспрашивал о нас с мамой, о гостевом домике, и о том, сколько и как часто гостят туристы. Есть ли спрос на наш бизнес? Бизнес слишком громкое слово для двух, а иногда трех комнат. Гостиница тоже. Только услышав от людей хорошие отзывы, он пришел к нам.

Я не встречала более не общительного человека, чем он. Отец вернувшись домой вел странный образ жизни, но по расписанию. Днем он ходил по поселку, или где-то гулял, изучал окрестности, дороги и соседние деревни, а вечером он сидел в зале на первом этаже и пил водку, смешанную с пивом. Пил и молчал.

Если с ним пытались заговорить постояльцы, или я или даже мама, он игнорировал нас. Взгляд его при этом дергался и казался отсутствующим, словно он сам был в каком-то ином месте или мире. Казалось он ненавидит всю вселенную. После нескольких попыток наши гости оставляли его в покое. Мы же давно уже привыкли и не трогали его.

Ко мне, как отец, он не проявлял никакого интереса и единственное, о чем спрашивал, никто из новых людей не появился ли в поселке, нет ли новых детей в нашем подразделении университета? Вдруг кто переехал? Ни оценки, ни мое поведение, ни тем более моя жизнь его не интересовала. Один раз к нам зашел Антон с моего потока. Мы делали общие задания.

Я пошутила, что он новенький.

Отец долго смотрел на парня насупившись, сверлил его взглядом, словно присматривался, принюхивался, а затем начал спрашивать его откуда он. Убедившись, что тот не врет и рассказывает, что живет здесь с рождения, испепелил меня злым взглядом.

После этого он сменил тактику. Мы договорились, что я никогда больше не буду так шутить. А в случае новых людей, сразу же сообщу ему. А он со своей стороны обеспечит меня карманными деньгами. Из-за этого, в выходные, когда его мучало похмелье и он не мог встать с кровати, он отправлял меня погулять по селу и посмотреть, что твориться вокруг. Я прилежно таскалась на улицу, но там ничего интересного никогда не происходило. Что может случиться интересного в небольшом поселке? Самое интересное, как чья-то свинья опоросилась прямо на центральной улице. Кто-то потерял снова кредитную карту. Или новость о том, что в очередной раз какой-то урод рисует на женском сушащемся на веревке белье шариковой ручкой член и яйца. Такие новости.

Постепенно мне стало ясно, что он избегает людей не просто так и больше всего его интересуют не любые люди, а военные. Люди похожие на военнослужащих, с хорошей выправкой, твердым взглядом, или даже колючим и чужим. Его паранойя и его жуткий рванный голос, будто зараза инфицировали и меня. Через некоторое время, мне начали сниться ужасы и кошмары о людях, что могли бы приехать в наш поселок. Они приходили во снах в уродливых обличиях, покалеченные войной, в шрамах, на костылях, безногие и безрукие и неизменно с жуткими физиономиями, а порой и вовсе в облике чудовищ.

Со временем я перестала бояться отца. Он был рядом и не так страшен, как неизвестные бравые люди, что могли принести в наш сонный и спокойный мир тревоги и неприятности. Да, он много пил, так много, что бывали вечера, когда ноги не держали его, а он начинал разговаривать сам с собой. Он грозился на тюрском. Тюркестах соседнее государство, граничащее с нашим, не отличалось спокойной жизнью, но там не часто происходили военные конфликты. Иногда его иностранная речь мешалась с нашей и тогда в зале разносились страшные, трехэтажные маты, перемешанные с проклятиями и жесткими угрозами в адрес кого-то. Он ругался во всю глотку, не обращая ни на кого внимания, а я поражалось витиеватости его речи.

Глава 1-2

Как любому алкашу, ему требовалась иногда компания. И те люди, что останавливались у нас становились его заложниками. Он вламывался в их номера и приглашал к столу, заставляя брать граненные стаканы и пить с ним. Дрожа от страха эти люди, пили с ним, а затем они начинали дрожать от его рассказов о войне и ее ужасах.

Он заставлял их кричать «За Победу»!, снова и снова, пока не оставался довольным и весь наш домик содрогался и трясся от хоровых воплей. Они старались перекричать друг друга, и отец от их криков становился совершенно необузданно воинственным.

Он приходил в ярость, если кто-то смел не выполнять его команд и пытался проявить свою волю. Тогда он свирепел, начинал вопить и выгонял наших постояльцев в чем они были на улицу, выкидывая их вещи и дорожные сумки следом, невзирая на любую погоду.

Он требовал от них беспрекословного подчинения, и если кто-то был не внимателен или падал от алкогольной дозы под стол, тогда он называл его «слабаком» и никого не выпускал из зала, пока несчастные люди не выпьют предназначенное павшему.

Уйти спать все могли, только когда он сам решал, что ему пора в кровать. Тогда по домику разносился несказанный вздох облегчения, а также шелест проклятий в наш адрес и его рассказы.

Он рассказывал о переворотах, о казнях, о том, как легко убивать людей, и при определенном стечении обстоятельств это совершенно безнаказанно. Он также рассказывал о состояниях людей во время паники, когда люди, не помня себя перестают сознавать себя и превращаются в жутких животных ведомых лишь одним чувством страха.

Он утверждал, что принадлежит к военной элите, что он один из лучших. Что мир полон отъявленных злодеев и головорезов и самые извращенные из них стоят у власти. Он повествовал о страшных преступлениях и называл имена известные на весь мир людей, что бывают в новостях и в газетных заголовках, именуя их убийцами и злодеями из злодеев.

Мама постоянно убивалась из-за всего происходящего. Так как те несчастные, что попадали в оборот отца и его требование компании, оставляли кошмарные отзывы и писали жалобы в правовые органы. Посетителей с каждой неделей становилось все меньше и меньше. Никто не хотел останавливаться у нас. Да, и кто захочет слушать всю ночь трёхэтажные маты, терпеть унижения и пить с таким ужасающим и тяжелым человеком, как мой отец. Впрочем, это касалось случайных людей.

Местные любители выпить и адреналина стали часто захаживать к нам. Их будто тянуло к нему. И в рассказах отца иногда случались любопытные истории о выживании, о спасении заложников с счастливым финалом. Его знал весь наш городок и только одно его присутствие вносило в нашу размеренную жизнь неожиданно приятное напряжение. Теперь у всех появилась излюбленная тема для беседы.

Местные незамужние дамы восклицали «Ах, какой мужчина! Настоящий полковник». Пожалуй, одноимённая песня, выпустись она ремейком стала бы золотым хитом у наших старых дев. По их словам, такой человек, как мой отец мог стоять во главе государства и рулить всем. Порядка тогда было бы гораздо больше, на их романтичный и незамужний взгляд.

А мы с мамой на самом деле несли убытки, в буквальном смысле. Та пачка денег, что он дал, за несколько месяцев была целиком потрачена, и новых он не давал. У мамы не хватало духу твердо попросить новые. Стоило ей заикнуться о них, и о том, что нам нужна помощь, он замолкал и смотрел на нее с шипящей яростью, казалось он немо клокочет и ненавидит ее.

Она не могла выдержать взгляд отца больше трех минут и выбегала из комнаты. Плакала, отчаянно жаловалась мне, но не требовала у него. Я откровенно терялась от странности их отношений. При его присутствии у мамы начисто исчезало собственное мнение и всякое проявление воли.

Она буквально на глазах превращалась в куклу из теста, которое могло расти сдобой, растекаясь по поверхности, требовалось ее поставить в печь. Я объясняла ее поведение тем, что она любит его. Ее крики за закрытыми дверьми спальни и сладостные вздохи, говорили, что отец умеет доставить ей неземное наслаждение. Вероятно, поэтому она прощала ему буквально все и боялась больше всего, что он покинет нас.

Он не хотел пускать маму в свою жизнь. Делил с ней постель, ел и пил, стирался, мылся в нашем доме, но не разрешал ничего покупать ему. Никаких мелочей типа нижнего белья, носков, или осенней куртки. Он никуда с ней не выходил на люди и не звал. Отец ходил в той же одежде, что привез с собой. Она выглядела старой поношенной, но вполне рабочей. У него не было сотового телефона.

Он относился с большим презрением к телевиденью, называя его ящиком для кукловодов. К интернету относился еще хуже. Так что за месяцы, что он жил с нами, он не читал никаких книг или газет, не получал никаких писем и ни с кем не общался в трезвом виде. Я не видела более скрытного человека на свете. Но скоро я выяснила, что ни один мой отец имел секреты от всего мира.

В один из буйных вечеров, в оборот тостов «За Победу! За наших! За жизнь!» попал Иван Петрович. Отец заперся в зале с ним и еще одним постояльцем, и они вопили песни военных лет и кричали тосты, когда в дом ворвалась его жена Мария Тимофеевна в компании с сельским психологом Андреем Николаевичем Васильевым.

В таких городках селениях, как наше всегда не хватает рук. Людей намного меньше, чем рабочих мест. Нужен народ, чтобы возглавлять сельский клуб, книжный кружок, требуется тренировать команды по футболу и хоккею. Многие службы нужны как воздух: человек на пульт пожарной охраны, скорой помощи, горячая линия по вопросам насилия в семье, для подростков и так далее. Андрей Николаевич слыл известным лицом в нашей местности и вел активную жизнь.

Мария Тимофеевна тарабанила в двери зала, но ей никто так и не открыл. Тогда, мама предложила подождать, по ее расчетам водка должна была вот-вот закончиться и тогда дверь распахнется. Когда это произошло, Мария Тимофеевна ворвалась в зал, но к сожалению, опоздала. Иван Петрович пал пьяным сном под столом и не подавал признаков сознания.

– У него сердце! Мы вас засудим. Это же сволочизм какой! – бормотала она, подымая мужа вместе с Андреем Николаевичем на ноги.

Андрей Николаевич высокий блондин с серыми глазами, выглядел очень спортивным и подтянутым. Он нравился всем без исключения своим внешним видом, и умением казаться привлекательно даже в джинсах и обыкновенной рубашке. На фоне моего пьяного заросшего и опустившегося отца, он смотрелся как новый рубль против затасканной пятирублевки времен СССР. Он редко бывал у нас, но зато я его часто видела в городе и в клубе. Он давал фору многим местным красавцам, и выглядит Бредом Питтом, так что как и всем местным девчонкам. Мне он тоже нравился, но смотрел на меня в силу разницы в возрасте, как на ребенка.

– А ну-ка, кабанчиком хватай стакан и давай выпьем, – рявкнул отец, нависая над ними тремя, и решая, что оставшийся блюющий под стол постоялец, скорее всего дохлый слабак, так что не помешает новый собутыльник.

Андрей Николаевич, ничего ему не ответил, а продолжил поднимать Ивана Петровича. Отец не ожидал такого игнорирования, со всей дури грохнул по столу своим кулачищем, заставляя посуду зазвенеть, а нас с мамой нервно вжать головы в плечи. Мы вроде бы уже и привыкли к этим вечерам в компании, но до сих пор реагировали на его ярость нервно дергаясь.

Вспышка не произвела на психолога ровным счетом никакого действия. Не знай его, я решила бы что он глухой! Все разом замолчали только один Андрей Николаевич, как ни в чем не бывало продолжил давать указания Марии Тимофеевне по подъему ее мужа, сохраняя добродушность и ровность в речи.

Моему отцу совершенно не понравилась такая демонстрация непослушания, и на его фиолетовом лице начали проступать белые пятна гнева. Он снова грохнул уже двумя кулаками по столу, и пронзительно гневно взглянул на всех, а потом как заорет во всю мощь рванной глотки мешая слова с отборным матом:

– Я сказал молчать, в моем доме!

– Вы вообще к кому обращаетесь? – спросил Андрей Николаевич, наконец посмотрев в его сторону.

– К тебе! К кому же еще? – ответил отец и между каждым его словом стоял мат.

– Послушай мужик, – психолог нахмурился, но не отреагировал на агрессию. – Если ты так продолжишь пить, то скоро переедешь на кладбище! И в мире станет на одного грязного алкаша меньше. И чище.

Сказать, что мой отец пришёл в неописуемую ярость, значит ничего не сказать. Он вскочил на ноги, схватил с полки на стене разделочный нож для мяса и начал размахивать им перед носом враз побледневшей обернувшейся соседки и психолога.

Андрей Николаевич продолжил тащить едва дышавшее перегаром тело Ивана Петровича, дальше. Даже не вздрогнул. Только голос его стал более громким и твердым, наверное, чтобы слышали его лучше.

– Если ты ублюдок, сейчас же не уберешь нож. Я клянусь, очень скоро ты окажешься на скамье подсудимых. И не только по делу об угрозах, но также по статье о нападении и принуждении гражданских лиц к действиям, угрожающим их жизни и здоровью.

За дверью он сгрузил тело Ивана Петровича на хрупкие плечи мамы и руки Марии Тимофеевны, и обернулся. Их взгляды вонзились, врезались друг в друга. Обычно мама выбегала из комнаты, а Андрей Николаевич стоял на месте, и никуда не девался. Я замерла, прижавшись к стене в зале с ужасом и восхищением наблюдала за ними. Отец сдался первым. Он убрал нож на полку и рухнул на свой стул, опустив глаза, и налил себе новую порцию водки.

– А теперь, вот что я скажу, – произнес психолог, бросив взгляд в мою сторону, а затем снова на моего отца. – Раз в моем ведении оказалась неблагополучная семья с пьющим и буйным отцом, я буду следить за тобой. И днем и ночью. Не только я, но и наш участковый.

Отец вскинулся на него и тут же погасил гнев, смотря на Андрея Николаевича тяжело исподлобья.

– И, если до меня дойдет, хоть одна. Хоть одна маленькая жалоба! Хоть от кого. Я сделаю все, чтобы тебя вышвырнули отсюда. Поверь, власти у меня хватит на любого генерала в этой стране. Не смотри, что я не при пагонах.

Он развернулся и ушел. А отец в тот вечер больше не буянил, отпустил своего второго собутыльника в номер, и когда тот уполз, сам пошел наверх и завалился спать.

Глава 2

За летом пришла мокрая осень с холодными сырыми ветрами. Туристический поток иссяк, и мама не знала, на что жить дальше. Она пристроилась поломойкой на подработку в универ при содействии Андрей Николаевича, но этого нам не хватало. Тогда она нашла еще место, а заботы по дому целиком легли на мои плечи. Несмотря на то, что у нас не было постояльцев, сам дом и хозяйство съедали все свободное от занятий время.

Но нас мучало не безденежье, а вина. Соседи перестали здороваться с нами и косились в нашу сторону с вящим осуждением. К концу осени стало ясно, сосед Иван Петрович скорее всего не увидит нового года. Та попойка сказалась губительно на его здоровье, он слег и с каждым днем бедному становилось все хуже и хуже.

В последние дни ноября, снег опустился на землю плотным одеялом до конца зимы. Местность поменяла окрас на серо-мглистые цвета. Все чаще ревели вьюги. Солнце перестало радовать яркими лучами. Отец как обычно шатался неизвестно где в легкой куртке, и казалось, его не берет ни мороз, ни холод.

Смотрелось так, будто он не мерзнет.

Его мучал жар. Сколько я к нему не притрагивалась, он казался пышущим огнем, точно у него температура. На его голове появилась лишь кепка. С тех пор, как он схлестнулся с психологом, он стал брать с собой на прогулки складной нож. Однажды он объяснил мне, что нож длинной в четыре человеческих пальца способен достать сердце человека. Его нож был в два раза больше.

В то утро он сказал, что вернется к обеду. Раньше обычного. Я решила, наверное, из-за погоды он сократил время прогулки. Он вышел из дома. Хорошо было видно через окно, как валит пар от его тела и изо рта. Он выдохнул с матом ругань на мерзкую погоду, спустился с крыльца, и, фыркая на ветер, ушел по своим делам.

Мама была на работе. У меня отменили занятия из-за ковида. Так что я управилась с делами по дому и накрыла в столовой для отца, надеясь, что мне не придется столкнуться с ним лишний раз за сегодня нос к носу. В дверь неожиданно позвонили и спустя пару секунд, на пороге стояла женщина. Я никогда раньше не видела ее в нашем поселке.

Она была с мороза, под красными скулами угадывалась необычная бледность. Это подчёркивалось её черными волосами, из-за ветра те торчали по сторонам меховой шапки. Цыганка, как подумалось мне, потому что в одном ухе у нее висела огромная золотая серьга калачи со сканью.

Одета она была в меховой полушубок, но вот юбка у нее была в пол. На военного человека она ничем не походила, а во взгляде и в том, как она смотрела, ощущалось что-то строгое, жесткое. Он цеплял изнутри. Мы поздоровались.

– Что вы хотите? – спросила я, стараясь разглядеть по косой в окно машину, или хотя бы чемоданы на крыльце.

Напрасные ожидания.

– Я вижу, что у вас не ресторан. Знаю, что это гостевой дом. Можно мне чашку чая, – спросила она, снимая перчатки, и доставая из кармана небольшой сумочки сотню. На ее руке отливал черным лаком безупречный маникюр, ногти были длиннющими и ухоженными.

Сотне я, конечно, обрадовалась. Все карманные деньги я отдавала маме, из-за элементарной нехватки продуктов. А еще требовалось платить по счетам и покупать вещи по хозяйству. Пусть сотня и не великие деньги. Но как же будет здорово потратить ее на себя. Я проводила незнакомку в зал, указав на ближайший стул. А сама собралась на кухню поставить чайник. Она не стала раздеваться и я решила, что она замерзла и согревается.

– Подожди, – сказала она, разглядывая меня. – Подойди ко мне.

Я послушно подошла.

– Ты накрываешь обед для генерала Жела? – она указала на сервированное место отца.

На скатерти стояла пустая плоская тарелка, ложка, вилка, нож, а также блюдце с хлебом и небольшой графин с водкой и рюмка.

– Нет, – ответила я с удивлением, от того, что поняла значение слова «Жел». Это ветер. – Я не знаю никакого генерала Жела. Стол накрыт для моего отца. Но если вам интересно он бывший военный.

Незнакомка усмехнулась и принялась разглядывать меня вновь, с любопытством.

– А знаешь, – она улыбнулась мне. – Это совершенно ничего не меняет. У него шрам во все горло, и он невероятный грубиян, когда напивается. Руки он не распускает, но вот компанию в хорошей драке составить может, а когда трезвый молчит, как истукан. У твоего же отца тоже есть шрам. Точно?

Я кивнула, раздумывая, не уже ли эта женщина приятельница моего отца? Он сам странный, приятели у него такие же.

– Вот я хочу узнать, живет он тут или нет, – продолжила женщина. – И где он сейчас?

– Он ушел по делам, обещал вернуться к обеду, – сообщила я, включая чайник и наливая заварку в кружку.

– И часто он уходит, по делам?

– Каждый день.

– И скоро вернется? – спросила она, беря из моих рук дымящийся напиток.