Разоблачение Оливера Райана

Мы поехали туда на «Гранаде». Я забронировал ночлег в небольшом отеле, в разных номерах, естественно. Элис, должно быть, была особенно очаровательна, потому что я крупно выиграл аж в трех гонках. Никогда раньше мне не везло так. В конце дня я заказал бутылку вина к нашей еде (на второе она заказала всё, что можно). Тогда я не имел привычки к вину, знал только, что оно бывает красное или белое и что красное, типа, более изысканное, поэтому указал на самую дорогую в меню бутылку красного (я уже выпил несколько пинт обычного и потому расщедрился). Хамоватый официант спросил, уверен ли я. Ну конечно сказал, что да. Элис тоже к вину не привыкла. Через полчаса она начала нести чепуху, что хотела бы жить в доме, сделанном из книг, и всё такое. И, что было необычно для Элис, начала заигрывать со мной довольно развязно. Я не знал, что делать, но она вдруг как-то так распутно перегнулась через стол и звонко поцеловала меня в губы. Я был на седьмом небе от счастья, но потом подошел официант и всё испортил, сказав, что мы мешаем другим клиентам. Другими клиентами была среднего возраста пара и две пожилые леди. Думаю, мы и впрямь им мешали, но мне было плевать.

Мы плыли вверх по лестнице рука об руку. Я подвел ее к двери ее комнаты, и мы несколько минут страстно целовались. Она спросила, не хотелось бы мне провести ночь в ее комнате. Ну, я вряд ли стал бы возражать, правда? Она плюхнулась на кровать и катапультировала туфли, одну за другой, целясь в мусорную корзину и промахиваясь каждый раз на километр. Боже, она была великолепна. Я извинился и побежал в душ в конце коридора (скажем прямо, это был не «Хилтон»). Стоял в пластиковом поддоне душа и лихорадочно намыливал себя в предвкушении. Несколько раз ополоснулся под струей теплой воды, текущей из ржавой насадки душа, и в яростной спешке вытерся полотенцем, таким жестким и тонким, что практически содрал с себя шкуру. Накинул халат и направился обратно в комнату. Я поймал свое отражение в зеркале на середине лестничной площадки – зубы и губы покрыты красновато-серым налетом от вина. Я подумал, что Дракула выглядит лучше. С грохотом вернувшись в ванную в поисках зубной щетки, я, будто в мультике, поскользнулся в луже и, схватившись за умывальник, приземлился на правый локоть, под фонтаном воды из вырванной из стены трубы. Господи, какая боль! И унижение – подняв глаза, я увидел менеджера и пожилых дам и понял, что мой халат распахнулся, открыв меня на всеобщее обозрение.

Что еще хуже, каждый выигранный пенни пришлось отдать гостинице и врачу. Когда в конце концов в полчетвертого утра я вернулся в комнату Элис, она была там, где я ее оставил, полностью одетая и слегка похрапывающая. Я был слишком устал и похмелен, не говоря уже о боли в ушибленном локте, чтобы испытывать какие-либо чувства по этому поводу. Так что вернулся в свою комнату и плохо выспался.

Путешествие домой было ужасным. Элис пунцовела от смущения из-за того, что она считала своим позором, а я не мог вести машину из-за руки, поэтому ей пришлось сесть за руль. Я почти разлюбил ее по дороге домой. У нас было пять смертельно опасных ситуаций. Я думал, мои плечи навсегда окаменеют в ужасе, и до сих пор вспоминаю тот поворот в Киннегаде. После этого в наших отношениях наступило явное охлаждение.

Неделю спустя я рассказал своему другу Джерри о происшедшем в отеле и показал ему счет, чтобы он увидел, во сколько обошлась мне та ночь. Он долго прикалывался надо мной за то, что я заказал целую бутылку портвейна.

Постепенно наши с Элис отношения вернулись к обычным, но вопрос о том, чтобы провести вместе ночь за городом, больше никогда не поднимался. Когда я в конце концов признался, что по ошибке заказал портвейн вместо вина, это растопило лед и позволило нам обвинить в событиях той ночи алкоголь.

Моя мама была в восторге от того, что мы встречаемся. Она часто приглашала Элис на чай. Иногда Элис приводила с собой своего брата, и тогда мама начинала ужасно суетиться, ставя меня в неловкое положение и крича Юджину, будто он глухой. Юджин посмеялся бы над ней. Ему вообще плевать на то, что ему говорят.

Мы прекрасно ладили с Юджином. Я действительно считаю, что он отличный парень. Такой забавный счастливый ребенок во взрослом теле. Всегда улыбающийся. Но это не значит, что с ним всегда легко. Например, он любит танцевать. Прилюдно, на мессе или, обычно, в Квиннсуорте, на глазах у всех. Но люди понимали, что он всего-навсего безобидный дурачок, да поможет ему Бог. Мы с ним играли в такую игру: он садился в свое любимое кресло, а я подходил к нему сзади, поднимал ему руки, и мы притворялись, что летаем по гостиной. Ему нравилась эта игра, он любил ее и никогда от нее не уставал, и, знаете, мне было приятно с ним играть и вызывать его смех. Надо сказать, что не так уж много людей смогли бы поднять Юджина. Я хоть и силен как бык, но и он далеко не перышко.

В доме О’Рейли время, когда Юджину пора в кровать, становилось таким чудесным ритуалом. На стол выставлялся чайник чая нам, стакан молока для Юджина, и тарелка бутербродов передавалась по кругу. Потом, когда посуда была вымыта и стол вытерт, наступало время молитвы, все стояли на коленях за кухонным столом и постукивали четками, после чего Элис читала Юджину, обычно сказку или детский стишок. Она была прекрасным чтецом. В историях, которые она читала, люди были как живые, с разными голосами, акцентами и прочим. Мне нравилось слушать ее почти так же, как и Юджину.

Через некоторое время мама начала расспрашивать меня. Серьезные ли у меня намерения насчет Элис? Понимаю ли я, что мне придется взять на себя? Я думаю, мама хотела как лучше, но несколько раз мы поругались. В конце концов, это было не ее дело. Мама считала, здорово, мол, что я разочек вывел Элис прогуляться и купил ей пирожное, но хотела напомнить мне, что Элис будет отвечать за Юджина, когда умрет ее мать. И, если я женюсь на ней, мне придется взять на себя их обоих. Я решил, что меня это вполне устраивает. К этому времени я действительно полюбил Элис, и, если уж на то пошло, Юджин стал бы бонусом.

И, хотя мы ни о чем не договаривались, я считал, что мы понимаем друг друга. Мы были вместе уже больше года. Я не принял в расчет Оливера. Элис могла бы сейчас разгуливать в добром здравии, если бы я принял в расчет этого Оливера.

3. Майкл

Прошло, наверное, лет пять с тех пор, как я видел последний раз Оливера Райана, которого многие знают под именем Винсент Дакс. Я следил за его успехами в новостях, но весть о совершенном им в ноябре прошлого года чудовищном поступке стала для меня полной неожиданностью. Говорят, Элис может уже никогда не поправиться.

Впервые я встретил его, будучи студентом Дублинского университета в семьдесят первом году. Мы готовились к получению степени по искусству и вместе изучали французский и английский языки. Оливер был тем типом юношей, на которых мне нравилось смотреть: красивым в поэтическом смысле этого слова. Вероятно, мне следовало бы оценивать девушек на своем курсе, но для меня всё это работает иначе.

Обычно Оливер держался особняком, но на лекциях по французскому сидел позади меня, и мы иногда обменивались конспектами. И только в конце второго года мы немного сошлись. Хотя с Оливером это было возможно только поверхностно. Например, я не помню, чтобы он когда-либо рассказывал о своей семье. До сих пор не знаю, были ли у него братья или сестры. Учитывая то, что о нем сейчас пишут в новостях, странно, что о его прошлом известно так мало. Никого из нас он никогда не приглашал домой и вообще создавал вокруг себя атмосферу, исключавшую вопросы о личной жизни. Оливер был и впрямь немного загадочным – что в сочетании с яркой внешностью и безупречными манерами привлекало к нему много внимания со стороны девушек, и не в последнюю очередь моей младшей сестры Лоры.

Лора была звездой своего выпуска. Она проявляла отличные способности к учебе и обладала потрясающей красотой в стиле Дикого Запада Ирландии. Я всегда терялся в ее тени. Внешность Лора унаследовала от нашей матери, а мама происходила из длинной линии черноволосых красавиц из Западного Корка, где когда-то испанская кровь, возможно, затемнила светловолосые ирландские гены. Я же получил внешность отца из графства Лаоис. Его семья была фермерами на протяжении многих поколений. Они сажали картофель, и в точном соответствии с теорией, что вы становитесь тем, что употребляете в пищу, мужская часть нашего рода напоминала именно картошку: бледные, рябые, с неправильными чертами лица. Все любили Лору.

Оливер несколько раз приходил с ней на ужин к нашим родителям. Моя мать обожала его до такой степени, что это могло бы Лору испугать. Но та была влюблена, хотя ей долго удавалось скрывать это, прежде чем наконец поддаться чарам Оливера. Они стали частью компании, вместе ходящей по пабам или проводящей выходные на нашей даче в Уиклоу. Лора была по-настоящему счастлива с ним. И я ревновал.

Я никогда не понимал, что же случилось с Лорой. И ее уже не спросить. Оливер, кажется, был так же поражен происшедшим, как и мы. И мы так и не докопались до сути. Сейчас я часто думаю о ней и о том, что же это было. Они с Оливером встречались всего около пяти месяцев, включая то ужасное лето, когда мы работали на ферме в Бордо. Я не помню, кому первому пришла в голову эта идея. Может, Лоре. Она знала кого-то, кто знал кого-то еще, и после тяжелого года учебы и экзаменов нам хотелось вырваться из Дублина и из-под родительского контроля. Нам предстояло сажать виноград во Франции. Другие отправлялись на консервные заводы в Германию, некоторые на строительные площадки в Лондон, но виноградник открывал для нас необычные возможности. Он, несомненно, означал доступ к дешевому алкоголю. О том, что нам придется там вкалывать как проклятым, мы не думали. Оливер, к восторгу Лоры, немедленно согласился. Договор предусматривал в обмен на наш труд бесплатный ночлег, питание и довольно скудную заработную плату. Это звучало нестрашно, и мы смогли убедить наших родителей в том, что возможность изучить французский язык и культуру следует поощрять, а не отвергать.

Мы приехали в конце мая. Первые две недели настрой был оптимистичным. Несколько акров земли, которые следовало подготовить под посадку, оказались окружены большим персиковым садом с одной стороны и оливковой рощей – с другой. И всё это находилось в окруженном стеной поместье с замком, в красивой долине в часе езды от Бордо. Мадам Вероник, вдова в возрасте около сорока, была главой дома. Другие члены семьи – ее шестилетний сын, восхитительный маленький мальчик по имени Жан-Люк, и ее престарелый отец, месье д’Эгс. Месье д’Эгс и Жан-Люк были неразлучны. Они бродили вокруг, держась за руки, останавливались, чтобы полюбоваться цветами или деревьями. Старик наклонялся к мальчику, маленькая ручка была заключена в его узловатую лапу, которая временами начинала неудержимо подрагивать. Они украдкой перешептывались, иногда взрываясь смехом. Не было понятно, кто кого, собственно, ведет.

Семья д’Эгс владела этим поместьем на протяжении нескольких поколений, но во время войны их изгнали оттуда нацисты. Виноградник пришел в упадок, и средства к существованию всей деревни были уничтожены. Замок лишился своих ценностей, но не величия. Ходили слухи, что месье д’Эгс сражался в рядах Сопротивления и руководил несколькими диверсионными операциями из большого подвала под ступенями террасы. Я не знаю, было ли это правдой, но звучало круто. Подумать только, что все эти подвиги планировались парой этажей ниже, пока нацисты в своих сапогах топтались в залах наверху. Были и другие версии этой истории: что месье подвергся ужасным пыткам, когда его поймали на спасении еврейской семьи из деревни. Но спрашивать об этом казалось бестактным и неуместным. В то время в этой части мира война все еще была живым воспоминанием, которое большинство предпочло бы забыть.

Слуг как таковых было немного, но в поместье жило несколько рабочих, которые, казалось, готовы охотно помочь с любой подвернувшейся работой. У меня сложилось впечатление, что у соседей есть веские причины быть благодарными этой благородной семье. Обедневший дворянский род – хорошо знакомая нам тогда в Ирландии история.

Под жилье нам выделили что-то вроде больших палаток, которые были на время работ натянуты в поле под террасой. От них открывался прекрасный вид на замок Эгс. Мы ели с остальными работниками за общим столом на открытом воздухе. Местные полевые рабочие были отличными ребятами из соседней деревни Клошан и ее окрестностей. Прекрасная компания с отличным чувством юмора.

В то лето туда приехали и несколько рабочих из Южной Африки. Я никогда раньше не разговаривал с чернокожими, почти никогда не видел их в Ирландии, но эти парни не общались с нами и держались особняком. Я пытался наладить отношения и поговорить с ними по-дружески, но они смотрели в землю, будто боялись чего. Должен признаться, я был ими очарован. Мы удивлялись, почему чернокожие парни не оставались ночевать в поместье, как все мы и как их белый «менеджер». Не уверен, но, кажется, они были моложе даже нас. Хотя я ходил на студенческий митинг ирландского движения против апартеида, с его уродством я лично никогда не сталкивался. Я слышал, что их послали, чтобы они научились сажать виноградники и привезли отсюда саженцы; видимо, климат в Западном Кейпе был похожим.

Я бы с удовольствием узнал больше о них и их жизни, но они говорили по-французски очень плохо и практически не понимали по-английски, и вообще, в те дни спрашивать напрямую о таких вещах считалось бестактным. Их белым «менеджером» был полный придурок по имени Йост. Он привез их во Францию, чтобы они научились тому, чему он из-за тупости и лени не мог научиться. Сам при этом не работал совсем, проводя вместо этого целый день в пьянстве, и громко командовал ими, и даже избивал, когда они совершали ошибки. Он пытался расположить к себе нас, отпуская грубые шутки о цвете кожи и глупости своих соотечественников. В те годы Франция всё еще оправлялась от собственного позора из-за того, что допустила сегрегацию и преследование евреев, и местные жители не собирались позволять, чтобы это повторилось. Мы выразили протест мадам, которая в конце концов была вынуждена изгнать африканцев из поместья.

Жилье было довольно простым: одно помещение для мужчин, другое для женщин, в каждом душевая с водяным насосом и дырой в земле вместо туалета.

Конечно, сейчас нам такое бы не подошло, но тогда мы были молоды и наши запросы были скромнее. Нам казалось, что это забавная экзотика.

Работа, однако, поначалу показалась изнурительной, пока мы не втянулись. Уже к концу июня на винограднике всё было почти закончено, и мы перешли во фруктовый сад и оливковую рощу, где оказалось значительно проще. Первый месяц я провел, пропалывая сорняки под каждой лозой, выдергивая клевер, траву и дикий овес, которыми зарастали междурядья. Было удивительно, как быстро они росли в начале июня, иногда на дюйм или два в день, хотя мадам сказала нам, что ранней весной это происходило еще быстрее.

Оливера с Лорой определили в другую команду, и они занимались жизненно важной задачей эпампражирования – удаления нежелательных виноградных побегов. За лозами ухаживали, как за больными детьми, о них заботились, подбадривали, успокаивали и уговаривали дать урожай.

Должен признаться, что мы в полной мере пользовались бесплатным вином после работы и иногда едва добирались до кровати ранним утром, пьяные в стельку. На самом деле, до кровати добирались не все. Или добирались до чужих кроватей. Такое вот во всех смыслах пьянящее было время.

И еще я знал, что должен попытаться исправить неправильное в себе. Передо мной стояла задача избавиться от бремени девственности. Я надеялся, что это сможет вылечить меня. Спать в одном помещении со всеми этими нескромными мужчинами было нелегко.

Оливер говорил по-французски гораздо лучше Лоры или меня, поэтому именно он вел переговоры между мадам и les Paddies, как начали нас называть. И именно поэтому старый месье д’Эгс начал проявлять интерес к Оливеру. Он расспрашивал того об английских названиях некоторых растений и цветов, и Оливер с готовностью переводил.

Вскоре Оливера повысили. Он стал проводить всё больше и больше времени в замке, в кабинете месье. Официально месье взял его в качестве переводчика, помогать в работе над какими-то старыми картами или вроде того, собранными им для своей частной коллекции. Чертов везунчик. Работа на винограднике была тяжелой. Оливер по-прежнему ночевал в общежитии, но ему больше не приходилось работать в поле. Помню, Лора была этим немного недовольна. Время от времени я наблюдал за ним с поля у нижнего озера, когда он сидел на террасе с месье за кувшином вина или играл в какую-нибудь веселую игру с озорником Жан-Люком. Их крики и смех отражались от стен дома и эхом разносились по долине. Оливер выглядел недостающим звеном между стариком и мальчиком. Мы заметили, как хорошо Оливер вписался в их компанию. Когда он возвращался к нам по вечерам, он был совсем другим человеком. Возможно, более уверенным в себе; во всяком случае, счастливым. Не только Лора ревновала Оливера, проводившего много времени с хозяйской семьей. Мне тоже не нравилось, что он стал больше похож на одного из них, чем на нас. Инстинктивно я чувствовал, что Оливер никогда не сможет полюбить меня, но, по крайней мере, пока он встречался с Лорой, я мог быть рядом с ним, в кругу его друзей. Теперь он от нас отдалялся. По вечерам он рассказывал о забавных вещах, которые говорил Жан-Люк, о новой игре, в которую они играли вместе. Оливер однажды сказал, что, если у него когда-нибудь будет сын, он хотел бы, чтобы он был таким, как Жан-Люк. Я легкомысленно заметил, что месье д’Эгс тоже был бы ему хорошим отцом, но Оливер на секунду резко вскинул на меня взгляд, перед тем как уйти. Собственное происхождение – явно очень больной вопрос для него. Тогда я еще не знал, что Оливер может быть опасен, но мне показалось, что он собирается меня ударить.

4. Оливер

На момент окончания школы женщины все еще оставались для меня полной загадкой – пока я не встретил Лору Конделл. С шести лет я жил в пансионе Сент-Финиан, среди священников и мальчиков, если не считать одного лета на ферме Стэнли Коннолли, где, честно говоря, три его по-кошачьи вкрадчивые сестры наводили на меня ужас.

У меня не было никакого опыта общения с женщинами. Наверное, ребенок должен набираться подобного опыта от общения со своей матерью или, если не получится, слушая советы отца. Вместо этого я учился с помощью мастурбации. Особые журнальчики, тщательно замаскированные в посылках под упаковками печенья и шерстяными свитерами, передавались ученикам школы и считались огромной ценностью. Отправителями обычно были английский кузен или иностранный друг.

Это журнальное обучение сильно ограничивалось моими стесненными финансовыми обстоятельствами. Торговаться я умел плохо, так что у меня было не так много возможностей оценить их содержание. Я, конечно, очень интересовался подобными изображениями – всеми этими стройными ногами, мягким очертанием грудей и красивым изгибом бедер от ягодиц до талии.

Когда я в конце концов увидел всё это наяву, то не был особо разочарован. Женщины в журналах тех дней мало отличались от своих прототипов в реальности. Думаю, современная порнография может являться основной причиной проблем с потенцией. Как еще реагировать бедному подростку, когда он наконец познакомится с неэпилированным женским телом? У которого вряд ли будут стоящие по стойке смирно груди в форме шара, тонкая талия и бронзовый маслянистый блеск бедер, который должен помочь проникнуть в таинственное лоно? Разочарование в реальности может иметь и физиологические последствия. Конечно, теперь от этого придумали таблетки. Я же никогда не нуждался в подобной помощи.

Естественно, меня интересовал секс, но я относился к парням, у которых были подружки, как-то подозрительно. Ведь, кроме секса, чего еще можно хотеть от девушки?

Я знал, отчасти от краснорожего учителя биологии, отчасти из грязных намеков, распространяемых другими мальчишками, что у женщин регулярно идет кровь, и это казалось мне отвратительным. Инопланетяне. На протяжении всего нашего брака я ясно дал понять Элис, что не хочу ничего знать о циклах кровотечений, кистах яичника или любых других отвратительных проявлениях, связанных с полом. И, надо отдать ей должное, она не беспокоила меня этим. Ежемесячная «головная боль» для меня терпима, и если время от времени жене приходилось ложиться в больницу на небольшую «процедуру», то тоже не беда. Милая Элис…

Зимой последнего перед выпуском года мне удалось на школьных танцах засунуть язык в рот девушке. Ходили слухи, что она позволяет себя оседлать, если купишь ей лимонад. Два мальчика заявили об успешном применении этого метода. Позже, на улице, на капоте машины краснорожего, пока парочки внутри танцевали под песню Даны «Всяко-разно», мои руки впервые наткнулись на женскую грудь. «Буфера», как их называли на школьном наречии. Девица эта оказалась несговорчивой. Мне пришлось буквально ее умолять. Как удивительно податливы были ее груди, обволакивая мои отчаянные пальцы; вне своего кокона отвисшие и тяжелые. Она позволила мне целовать их, и внезапно всё стало смертельно серьезным. Я попытался сосредоточиться на дыхании, чтобы предотвратить надвигающийся в моих немодных брюках катарсис. Но, когда мои руки начали двигаться на юг, она остановила меня пощечиной и, подозреваю, заранее отрепетированной чопорной фразой: «Девушка обязана проводить где-то красную линию, и моя линия находится на талии».

Она оттолкнула меня, надела лифчик, кофту, свитер и пальто (была зима), я почувствовал себя расстроенным и смущенным. Попытался снова поцеловать ее и заставить передумать, но она пожаловалась, что ей холодно, и вернулась в пропитанный гормонами зал. Я хотел последовать за ней и извиниться, но не был уверен в том, что сделал что-то не то. Просто она заставила меня почувствовать себя неправильно и плохо. Не зная, что еще делать, я разрыдался, начал мастурбировать и проклинать эту проклятую корову. Мне стало лучше. Вот мой первый сексуальный контакт. Надо было принять во внимание склонность школьников к хвастовству. Стало очевидно, что никто еще не смог преодолеть ее красной линии.

Через год, начав вступать в интимные отношения с девушками в колледже, я был гораздо успешней. Хотя «сексуальная революция» шестидесятых каким-то образом обошла Ирландию стороной, в семьдесят первом году в кампусе оказалось уже достаточно любопытных и образованных девушек, знающих, что они тоже имеют право на оргазм. Они были готовы делать то, о чем читали. Я следовал американской бейсбольной традиции бить по четырем базам по очереди. Как ни странно, я почти всегда добирался до четвертой базы, и это, безусловно, быстро повысило мою уверенность в себе. Некоторые из парней ненавязчиво спрашивали моего совета, прикрывая просьбу шутливым подтруниванием, но никакого секрета тут не было.

За прошедшие годы я научился очаровывать их. Это не так уж сложно, если вы неплохо выглядите и умеете производить впечатление язвительного острослова и умника. Делайте вид, что не замечаете их. Затем постепенно начинайте проявлять некоторый отстраненный интерес, будто перед вами лабораторный образец. Слегка ткните ее длинной палкой с некоторого расстояния. Игнорируйте ее в течение длительного времени, чтобы посмотреть, как она реагирует. Затем резко атакуйте. Это почти всегда срабатывает.

В колледже я ухаживал за девушками, пока они не уступали, но бросал их, как только те начинали задавать вопросы о моем происхождении или семье. У меня была репутация загадочного одиночки, и женщины, будучи от природы любопытными, думали, что способны что-то раскопать. Может, они считали, что смогут заменить мне мать? Матери у меня не было никогда, поэтому это казалось мне бессмыслицей. Я попал в некую закономерную череду событий: преследуй, заявляй права, побеждай, двигайся дальше. Меня поражало, что эти женщины пытались залезть мне в душу, стоило нам переспать. Будто я был обязан делиться с ними частью себя. В моей жизни никогда не присутствовали женщины, и я просто не знал, что с ними делать. Одна девушка, которую я оставил хныкать в предрассветной постели, запустила кружкой мне в голову и назвала «ублюдком». Я отомстил следующей ночью, переспав с ее сестрой-близнецом.

Некоторые девушки мне нравились больше, чем другие. Я, конечно, не испытывал ненависти к женщинам, но и не чувствовал привязанности ни к одной из них. Кроме Лоры.

Я почувствовал в ней нечто необычное с первого дня. Когда я увидел Лору впервые, она шла с двумя подругами через университетский двор. День был холодным, и когда они смеялись и болтали, изо ртов в воздух поднимались клубочки пара. На ней был длинный плащ и красный шерстяной шарф домашней вязки, повязанный вокруг шеи. Она помахала мне и улыбнулась. Я на мгновение был поражен подобной непринужденностью и не знал, как реагировать. Но Майкл, с которым мы шли, окликнул ее, и я понял, что она машет не мне, а ему, и почувствовал себя глупо.